Глава семнадцатая. Брайс перекинул Эдварда через плечо.

 

 

Брайс перекинул Эдварда через плечо.

– Я пришёл забрать тебя для Сары‑Рут, – сказал он и зашагал вперёд. – Ты, конечно, не знаешь Сару‑Рут. Это моя сестра. Она болеет. У неё была кукла‑пупс, тоже из фарфора. Она очень любила этого пупса, но он его сломал. Он сломал пупса. Он пришёл пьяный и наступил пупсу на голову. Пупс разбился вдребезги. Кусочки были совсем маленькие, и у меня не получилось их склеить. Ничего не вышло, хотя я старался прямо не знаю как.

Брайс остановился и, покачав головой, вытер нос ладонью.

– С тех пор Cape‑Рут вообще не во что играть. Он ей ничего не покупает. Говорит, ей ничего не нужно. Он говорит, ей ничего не нужно, потому что она долго не проживёт. Но он же не знает этого точно, правда? – Брайс снова двинулся вперёд. – Он этого не знает, – твёрдо повторил мальчик.

Кто такой «он», Эдварду было не вполне понятно. Зато ему было понятно другое: его несут к какому‑то ребёнку, у которого недавно разбилась кукла.

Кукла.

Как же Эдвард презирал кукол! Одна мысль о том, что ему предлагают заменить для кого‑то куклу, была оскорбительна. Но всё‑таки он был вынужден признать, что это куда лучше, чем висеть прибитым за уши к шесту на огороде.

Домик, в котором жили Брайс и Сара‑Рут, был такой крошечный и кособокий, что Эдвард сначала даже не поверил, что это настоящий дом. Он принял его за курятник. Внутри стояли две кровати и керосиновая лампа. Вот и всё. Больше там ничего не было. Брайс положил Эдварда в ногах кровати и зажёг лампу.

– Сара, – прошептал Брайс, – Сара‑Рут, проснись, солнышко. Я тебе кое‑что принёс. – Он достал из кармана губную гармошку и стал наигрывать какую‑то простенькую мелодию.

Маленькая девочка села на кровати и сразу закашлялась. Брайс положил руку ей на спину, стал поглаживать и успокаивать.

– Ну ладно, ну ничего страшного, сейчас пройдёт. Она была совсем маленькая, лет, наверное, четырёх, с очень светлыми волосами. Даже при тусклом мерцании керосиновой лампы Эдвард видел, что её карие глаза тоже отливают золотом, как у Брайса.

– Ну, ничего‑ничего, – говорил Брайс, – сейчас откашляешься, и всё пройдёт.

Сара‑Рут не спорила. Она кашляла, кашляла и кашляла. А на стене домика билась в кашле её тень – такая маленькая, скукоженная. Этот кашель был самым печальным звуком, который Эдвард слышал в своей жизни, печальнее даже, чем крик козодоя. Наконец Сара‑Рут перестала кашлять.

– Хочешь посмотреть, что я принёс? – спросил Брайс. Сара‑Рут кивнула.

– Тогда закрой глаза. Девочка зажмурилась.

Брайс поднял Эдварда и держал его, чтобы он стоял прямо, как солдат, в изножье кровати.

– Ну ладно, открывай.

Сара‑Рут открыла глаза, а Брайс стал двигать фарфоровые лапки Эдварда, словно тот танцевал.

Сара‑Рут засмеялась и захлопала в ладоши.

– Кролик, – сказала она.

– Это для тебя, солнышко.

Сара‑Рут посмотрела сначала на Эдварда, потом на Брайса, потом снова на Эдварда, глаза её расширились, но она всё ещё не верила.

– Он твой. – Мой?

Как вскоре выяснил Эдвард, Сара‑Рут редко произносила больше одного слова. Во всяком случае, если она говорила сразу несколько слов, то тут же начинала кашлять. Поэтому она себя ограничивала, говорила только то, что было совершенно необходимо.

– Он твой, – сказал Брайс. – Я его раздобыл специально для тебя.

Услышав эту новость, Сара‑Рут согнулась пополам от кашля. Когда приступ прошёл, она выпрямилась и протянула руки к Эдварду.

– Ну вот и хорошо, – сказал Брайс и отдал ей кролика.

– Малыш, – сказала Сара‑Рут.

Она стала укачивать Эдварда как маленького, смотрела на него и улыбалась.

Никогда в жизни с Эдвардом не обращались как с младенцем. Абилин так никогда не делала. Нелли тоже. Ну, а о Быке и говорить нечего. Но сейчас… Сейчас был особый случай. Его держали так нежно и в то же время так отчаянно, на него смотрели с такой любовью, что фарфоровому телу Эдварда вдруг стало тепло‑тепло.

– Солнышко, как ты его назовёшь? – спросил Брайс.

– Бубенчик, – сказала Сара‑Рут, не сводя глаз с Эдварда.

– Бубенчик? – повторил Брайс. – Хорошее имя, мне нравится.

Брайс погладил Сару‑Рут по голове, а она всё не сводила глаз с Эдварда.

 

 

– Ну, тихо‑тихо, – шепнула она кролику и снова принялась его укачивать.

– Я его как увидел, – сказал Брайс, – сразу понял, что он – для тебя. И я сказал себе: «Этот кролик достанется Cape‑Рут, это точно».

– Бубенчик, – пробормотала Сара‑Рут.

Снаружи, за дверью хижины, прогремел гром, потом послышался шум ливня, капли застучали по жестяной крыше. Сара‑Рут укачивала Эдварда, а Брайс вынул губную гармошку и стал наигрывать, подстраивая свою песню под шум дождя.