ВЕСЁЛАЯ СОБАКА
Игорь прибежал в театральную уборную не помня себя. Во-первых, стало совершенно очевидно, что он, Игорь Чернявин, влюблен в Оксану, просто втрескался, как идиот. Такого несчастья с ним ещё не случалось, а сейчас оно наступило... Все признали налицо: только влюбленные могут так набрасываться с поцелуями. Во-вторых, он предвидел страшный вопрос на общем собрании. - Чернявин, дай обьяснение... Он бежал через парк, страдал и краснел, и все вспоминались ему и брови, и глаза, и васильки, черт бы их побрал; рядом с ними вспоминался и Воленко. Ни за какие тысячи Игорь ничего ему не расскажет. Общее собрание, Игорь стоит посередине, все заливаются хохотом... пацаны, пацаны с голыми коленями! Стремительно открыв дверь в театр, специальный вход для актеров, Игорь налетел на Вооленко. Воленко глянул на него строго - впрочем, он всегда смотрел строго, - Игорь посторонился и вспотел. - Где ты пропадаешь, Чернявин? Иди скорее. В актерской уборной происходило столпотворение. Захаров, Маленький и Виктор Торский гримировали актеров. Некоторые занимались примериванием костюмов: партизаны, командиры, офицеры, женщины. Виктор Торский, в рясе и в поповском парике, сказал Игорю: - Чернявин, скорее одевайся. Третий партизан? - Третий. Черт его знает, понимаете, никогда партизаном не был... - Чепуха! Чего там уметь! Будешь партизан, ивсе. А у тебя и морда подходящая, кто это тебя смазал? Игорь давно уже чувствовал, что у него напухает правый глаз. - Да... Зацепился... - Бывает... за чужой кулак зацепишься. А выйдет, как будто в бою. Веревкой, веревкой подвяжись. онучи вот, а вот лапти. Игорь уселся на скамью надевать лапти. - Как их... никогда лаптей не носил... Поручик - Зорин туго стягивает поверх старенькой хаковой гимнастерки, парадный офицерский пояс: - А думаешь, я когда-нибудь погоны носил? А теперь приходится. Игорь склонился над сложной обувью, задумался над двумя длинными веревками, привязанными к лаптю. Первый партизан - Яновский, невыносимо рыжебородый, но с бровями ярко-черными, задирает ногу: - Видишь, как? Видишь? Собственно говоря, Игорь не видит, потому что в дверях уборной стоит Клава Каширина и смотрит на Игоря. Игорь наморщил лоб и занялся веревкой. Клава посмотрела на него и ушла. Пётр Васильевич Маленький, в длинном генеральском сюртуке с красным воротником, показал на свободный стул: - Садись, Чернявин. Кого играешь? - Третий партизан. - Третий? Угу. Мы тебя сделаем такого... вот эта бороденка. Совсем бедный мужик, даже борода не растет. Намазывайся. Игорь начал намазываться желтоватой смесью. Пётр Васильевич натянул на его стриженую голову взлохмаченный грязный парик, и на Игоря глянуло из зеркала смешное большеротое лицо. По этому странному лицу Пётр Васильевич заходил карандашом. - Витька, а где мои ордена? - спросил он у Торского. - Сейчас Рогов принесет. там ещё звезды не высохли, а лента вон висит. Он показал на голубую широкую ситцевую ленту, висящую на гвоздике. Захаров тоже посмотрел на ленту: - Лента лишняя. Это же гражданская война. И звезды... не нужно. Виктор изумленно глянул на Захарова: - Какой же генерал, если без звезды? И лента... насилу у девчат выпросил. - Голубая лента, выходит, андреевская, такие ленты только важные сановники носили. Маленький снял с гвоздика ленту, перекинул через собственное плечо: - Ничего, Алексей Степанович, публике понравится. Только вы, ребята, когда хватать будете, полегче. А то с прошлой репетиции домой пришел... просто избитый. Яновский улыбнулся: - Ну а как же с генералом? Цацкаться? Хлопнула дверь, в уборную вбежали Ваня и Бегунок. Бегунок закричал: - Хорошо? Алексей Степанович, хорошо? И на нем и на Ване надеты вывороченные полушубки. Володя опустился на четвереньки, натянул на голову собачью остромордую маску и залаял, прыгая к сапогам Захарова и захлебываясь от злости. Ваня проделал то же, уборная наполнилась собачьим лаем и хохотом зрителей. У Вани выходило лучше, он умел выделывать особенные нетерпеливо-обиженные взвизгивания, а потом снова заливался высоким испуганным тявканьем. Виктор закричал: - Да хватит! Вот эти пацаны! Когда ещё спектакль, а они уже три дня бегают по колонии, на всех набрасываются. Алексей Степанович улыбнулся: - По шерсти если считать, больше похожи на медвежат. Но, я думаю, сойдет. Раз генерал в андреевской ленте, собаки должны быть страшные. И Володя, и Ваня, довольные репетицией, на четырех ногах убежали на сцену. Через полчаса начался спектакль. Виктор усадил "собак" за кулисами и сказал: - Только вы так: полайте, а потом промежуток сделайте. Чтобы и другие могли слово сказать. Поняли? - Есть! - ответили "собаки" и с угрожающим видом притаились в дебрях помещичьего сада. На сцене все готово. Генералы и вообще буржуазия сходятся в дом. Окно открыто, дом освещён, за окном они усаживаются на совещание. Поп поместился прямо против окна, крикнул: - Готово. Занавес пошел вправо и влево. В зале кто-то не выдержал: - Смотри: Витя Торский! На него шикнули, стало тихо; против открытого окна, рядом с худющим генералом, сидит не Витя Торский, а отец Евтихий, что немедленно и выяснилось из разговоров буржуазии и генералитета. На сцену из-за деревьев пробираются партизаны. Между ними и Игорь Чернявин. Партизаны крадутся к окну, а часть должна пробраться в дом. Двое распологаются у самогно окна, поднимают винтовки, готовясь выстрелить. И вот они выстрелили: наступила самая увлекательная минута. За окном, в доме, выстрелы и свалка, крики, визг, женский плач. Из-за кулис выскочили две собаки, очень похожие на медвежат, с злобным лаем набросились на партизан. В зале все знали, что это Володя и Ванька, но борьба на сцене так захватывала, всем так хотелось, чтобы партизаны победили, что и собаки стали собаками и даже вызывали к себе враждебное чувство. Игорь Чернявин, третий партизан, с головой всклокоченной и с жидкой кущеватой бородкой, возится с попом и кричит: - Попался, пузатый черт! Непривычная глубина зрительного зала, заполненная сотнями человеческих глаз, мелькание золотых эполет, орденских звезд и голубой ленты, огромный крест, сделанный из картона, захлебывающийся собачий лай под ногами, шипение Вити Торского: "Не хватай за крест" – все это так оглушило Игоря, что он вдруг забыл вторую свою реплику. Суфлер в будке разрывался на части и что-то подавал свистящим, злым шепотом, но Игорь так и не мог вспомнить эту фразу и кричал все одно и то же: - Попался, пузатый черт! Эта реплика вдруг перестала работать - попа повели в плен. Третий партизан должен падать раненым от выстрела худенького поручика. Самый выстрел давно прогремел за сценой, поручик давно тыкал пугачом в живот Игоря, а Игорь растерялся и снова начал: - Попался, пу... Он вдруг услышал из зала взорыв смеха и подумал, что это смех по поводу его возгласа. А может быть, имела значение и веревка на лапте. С самого начала боя она начала развязываться, потом Игорь почувствовал, что на неё наступают, наконец его нога выпрыгнула из лаптя. Игорь дрыгнул босой ногой и тут только вспомнил, что ему давно полагается падать, тем более что и Зорин зашипел на него: - Да падай же, Чернявин! Собаки продолжали бешено лаять, но с одной из собак тоже происходило что-то странное: она добросовестно выполняла свои обязанности, бросалась на упавшего третьего партизана и даже одной рукой дернула за его лапоть, но между собачьими звуками у неё стали проскакивать звуки настоящего мальчишеского смеха. Видно было, что собака старается прекратить это явление, но смех все более и более, все победоноснее вторгался в её игру, и наконец собака расхохззоталась самым неудержимым звонким способом, каким всегда смеются мальт-чики в веселые минуты. С таким хохотом собака и убежала за кулисы, но собачью честь сохранила – убежала все-таки на четырех ногах. Игорь лежал раненый и никак не мог разобрать, что такое происходит. Он слышал высокий, звонкий смех рядом с собой, слышал смех в зале, ему казалось, что это смеются над ним, над его босой ногой и слишком поздним падением. Когда закрылся занавес, Игорь вскочил и выбежал за кулисы. За первым же деревом он натолкнулся на Клаву и Захарова. Они стояли вдвоем и о чем-то серьезно беседовали. Игорь похолодел и кинулся в сторону. Мысль о том, что нужно бежать из колонии, молнией пронеслась у него, но в этот момент налетел Витя Торский. – Что же ты бросил, – сказал он, протягивая лапоть, – надевай скорей! Игорь вспомнил, что его актерский путь далеко не закончен, что предстоит ещё три акта сложных партизанских действий. Он поспешил в уборную и там встретил общий радостный хохот. Ваня Гальченко, совершенно обескураженный, сидел в углу, может быть, он даже плакал перед этим, его щеки вымазаны были в саже. Рядом с ним Володя Бегунок катался по скамье и не мог остановить смеха: - Ты пойми, ты пойми, Ванька! Собака смеется человеческим голосом. Вот это так собака! Пётр Васильевич Маленький сдирал с себя орденские знаки. Один он успокаивал Ваню: – Ничего, Гальченко, ты не грусти. Хорошая собака всегда умеет смеяться, только, конечно, не так громко.
|
