Продолжение истории священника

(Тайные хайвеи)

 

 

Путь от заднего дворика дома Каллагэна до дверей церкви Нашей Непорочной Госпожи много времени не занял, от силы пять минут. В столь короткий промежуток времени Старик не смог бы рассказать о тех годах, которые он провел на дорогах, прежде чем увидел статью в "Сакраменто Би", которая заставила его вернуться в Нью - Йорк в 1981 г., и тем не менее, три стрелка узнали всю историю. Роланд подозревал, что Эдди и Сюзанна не хуже него поняли, что сие означает: когда они будут уходить из Кальи Брин Стерджис, при условии, что не умрут здесь, Доналд Каллагэн, скорее всего, уйдет с ними. То был не рассказ, а кхеф - разделенная вода. Не говоря уже о прикосновении к разуму друг друга, или, телепатии, по терминологии нью-йоркцев, кхеф становился доступен только тем, кого ждала одна судьба, счастливая или горькая. Тем, кто составлял ка-тет.

- Вы знаете это выражение: "Мы уже не в Канзасе, Тото?" - спросил Каллагэн.

- Эта фраза нам точно что-то напоминает, сладенький, - ответила Сюзанна.

- Правда? Судя по тому, что я вижу, глядя на вас, точно напоминает. Возможно, вы когда-нибудь расскажите мне свою историю. Мне представляется, что моя рядом с ней сущая ерунда. В любом случае, я понял, что это не Канзас, едва добрался до дальнего конца пешеходного моста. По всему получалось, что попадаю я не в Нью - Джерси. Во всяком случае, не в тот Нью-Джерси, который всегда ожидал найти на другом берегу Гудзона. На досках настила лежала смятая газета...

 

 

По пешеходному мосту Каллагэн идет в гордом одиночестве, хотя по большому подвесному мосту слева от него автомобили движутся плотным потоком. Он наклоняется, чтобы поднять газету. Прохладный ветер с реки треплет его длинные, до плеч, обильно тронутые сединой волосы.

Это не газета, а лишь одна тетрадка из четырех страниц, зато первая, так что он читает название газеты: "Либрук Реджистер". Каллагэн никогда не слышал о Либруке. С другой стороны, в этом нет ничего удивительного, потому что он не специалист по Нью - Джерси, ни разу не побывал в этом штате после приезда на Манхэттен, но всегда думал, что на противоположной стороне МДВ находится город Форт-Ли.

Потом он обращает внимание на заголовки. Тот, что на самом верху, ему понятен: "НАПРЯЖЕННОСТЬ В МАЙАМИ СПАДАЕТ". Нью-йоркские газеты в последние дни уделяли много места тамошним расовым волнениям. Но уже второй: "ВОЙНА ВОЗДУШНЫХ ЗМЕЕВ В ТИНЕКЕ, ШТАТ ХАКЕНСЕК, ПРОДОЛЖАЕТСЯ", - в паре с фотоснимком горящего здания, вызывает недоумение. Там же фотография пожарных, и они смеются! А как воспринимать третий: "ПРЕЗИДЕНТ СПИРО АГНЮ ПОДДЕРЖИВАЕТ ПЛАНЫ НАСА ПО СОЗДАНИЮ МАРСИАНСКОЙ СТАНЦИИ"? Или статью в нижнем правом углу, набранную кириллицей?

"Что со мной произошло? - спрашивает себя Каллагэн. Имея дело с вампирами, бродячими мертвяками, даже с плакатами розыска пропавших домашних животных, на которых речь, несомненно, шла о нем, он никогда не опасался за свою психику. А теперь, на конце пешеходного моста через Гудзон, соединяющего Манхэттен и Нью-Джерси, аккурат перед тем, как сойти с него и сделать первый шаг по земле Нью-Джерси, такие опасения у него возникают. Одного предположения, что Спиро Агню может стать президентом, думает он, достаточно для того, что человек, более-менее знакомый с политикой, спросил себя, а не поехала ли у него крыша. Ведь Агню давно уже с позором ушел в отставку, даже раньше своего босса <Агню, Спиро Теодор(р. 1918) - государственный и политический деятель, вице-президент США в 1969 - 1973 гг. при президенте Ричарде Никсоне. Ушел в отставку в связи с публикациями о противозаконном уклонении от уплаты налогов>.

"Что случилось со мной? - гадает он, но, если он превратился в шизофреника, который все это воображает, ему совершенно не хочется знать ответ на поставленный вопрос.

- К черту! - он выбрасывает первые четыре страницы "Либрук реджистер" через ограждение пешеходного моста. Ветер подхватывает их и несет к мосту Джорджа Вашингтона. "Вот она, реальность, - думает Каллагэн. - Прямо передо мной. Эти легковушки, эти грузовики, эти туристические автобусы". Но тут же видит среди них незнакомое транспортное средство, красного цвета, на гусеницах вместо колес. Над корпусом, размером со школьный автобус, вращается алый цилиндр. На одной его стороне надпись "БЭНДИ". На другой - "БРУКС". Или "БЭНДИБРУКС"? "Бэнди брукс", что бы это значило? Он не имеет ни малейшего понятия. Никогда в жизни не видел такого транспортного средства, и представить себе мог, что такому агрегату, вы только посмотрите на эти гусеницы, разрешат ехать по общественной автостраде.

Значит, мост Джорджа Вашингтона тоже не отнесешь к реальному миру. Или, уже не отнесешь.

Каллагэн хватается за поручень и изо всех сил сжимает его пальцами, дожидаясь, пока пройдет волна головокружения, грозящая сбить его с ватных ног. Впрочем, поручень вполне реальный, из дерева, теплый от солнца, изрезанный тысячами инициалов и надписей. Он видит "ДК Л МБ" внутри сердечка. Он видит "ФРЕДДИ

ЭЛЕН = ЛЮБОВЬ". Он увидит "УБИВАЙ ВСЕХ ЛАТИНОСОВ И НИГГЕРОВ", с обоих сторон надписи по свастике. Послания любви, послания ненависти, и все они реальны, как частые удары его сердца, как вес нескольких монет и купюр в правом переднем кармане его джинсов. Он набирает полную грудь воздуха, и воздух тоже реален, в нем даже чувствуется запах дизельного топлива.

"Это происходит со мной, я это знаю, - думает Каллагэн. - Я не в палате номер девять какой-нибудь психиатрической клиники. Я - это я, я здесь, я даже трезвый, по крайней мере, в данный момент, и Нью-Йорк у меня за спиной. Так же, как и город Джерусалемс-Лот, штат Мэн, с его живыми покойниками. А передо мной - большая часть Америки, со всеми ее бесконечными возможностями".

Эта мысль поднимает ему настроение, а следующая - поднимает еще больше: не одна Америка, а может, дюжина... или тысяча... или миллион. Если перед ним Либрук, а не Форт-Ли, возможно, если и другие вариации Нью-Джерси, в которых город на другой стороне Гудзона называется Лиман, или Лигман, Ли-Блаффс, или Ли - Палисейдс, или даже Лигхорн-Виллидж. Может, по другую сторону Гудзона не сорок два континентальных штата, а сорок две сотни или сорок две тысячи, и все они уложены стопочкой, друг над другом.

И он мгновенно понимает, что, скорее всего, так оно и есть. Просто он набрел на место, где сливаются воедино огромное, может быть, бесконечное число миров. Каждый из них - Америка, но они все разные. И есть хайвеи, которые бегут по ним, и он может их видеть.

Он быстро доходит ко конца моста со стороны Либрука, вновь останавливается. "А если я не найду пути назад? - думает он. - Допустим, заблужусь, буду бродить и бродить, и никогда не найду Америку, в которой на западной стороне моста Джорджа Вашингтона расположен город Форт-Ли, а Джералд Форд (это же надо!) - президент Соединенных Штатов Америки?"

Но тут же приходит следующая мысль: "Допустим, и не найду. Что с того?"

И, наконец, ступая на землю Нью-Джерси, он улыбается, на сердце у него легко, впервые с того дня, когда он отправлял в последний путь Дэнни Глика в городе Джерусалем-Лот. Двое мальчишек с удочками проходят мимо него. "Почему бы одному из вас, молодые люди, не поприветствовать меня в Нью-Джерси?" - спрашивает он, его улыбка становится еще шире.

- Добро пожаловать в Эн-Джей, - с готовностью отвечает одни из них, но они огибают Каллагэна по широкой дуге и подозрительно смотрят на него. Он не винит в этом мальчишек, а их настороженность ни на йоту не портит ему настроение. У него такое ощущение, будто из темной, промозглой камеры он вышел в яркий, солнечный день. Прибавляет шагу и ни разу не оглядывается, чтобы бросить прощальный взгляд на небоскребы Манхэттена.

Зачем? Манхэттен - прошлое. Множество Америк лежит перед ним, они - будущее.

Он в Либруке. В голове не звучит музыка, никаких колокольцев. Позже будут и колокольца, и вампиры, послания, написанные мелом на тротуарах и краской - на кирпичных стенах (и речь в них будет идти не только о нем). Позже он увидит слуг закона в роскошных красных "кадиллаках", зеленых "линкольнах" и пурпурных "мерседесах", слуг закона с красными, как при съемке со вспышкой, глазами, но не сегодня. Сегодня в новой Америке, в которую он попал, перейдя на западный берег Гудзона по отреставрированному пешеходному мосту, светит солнце.

На Главной улице он останавливается перед рестораном "Либрук хоумстайл" и видит в витрине лист бумаги с надписью: "ТРЕБУЕТСЯ ПОВАР К ПРИЛАВКУ БЫСТРОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ". Дон Каллагэн подрабатывал за таким прилавком, когда учился в семинарии, и отдал немало времени кухне "Дома", в Ист-Сайде Манхэттена. Он думает, что имеющиеся навыки могут потребоваться и здесь, в "Либрук хоумстайл". Так и выходит, правда, два яйца для яичницы-глазуньи, держа их в одной руке, ему удается лишь на четвертой смене: сказывается длительный перерыв. Владелец ресторана, долговязый Дикки Рудбахер, спрашивает Каллагэна нет ли у него медицинских проблем ("чего-нибудь заразного", как говорит он), и кивает, когда Каллагэн отвечает, что нет. Он не просит у Каллагэна никаких документов, даже не интересуется номером карточки социального страхования <Карточка социального страхования - один из важнейших документов гражданина США, необходим при приеме на работу>. Хочет платить своему новому повару черным налом, не проводя его жалование по бухгалтерским книгам, если тот не возражает. Каллагэн заверяет Рудбахера, что его такой вариант вполне устраивает.

- И вот что еще, - Дикки Рудбахер замолкает, а Каллагэн ждет очередного сюрприза. Его бы уже ничего не удивило, но Рудбахер говорит очевидное. - По виду ты - пьющий.

Каллагэн признает, что раньше прикладывался к бутылке.

- Я тоже прикладываюсь, - кивает Рудбахер, - в этом бизнесе без спиртного просто сойдешь с ума. Я не собираюсь нюхать, чем от тебя пахнет... если ты будешь приходить на работу вовремя. Два раза опоздаешь, и можешь валить на все четыре стороны. Повторять я не буду.

Каллагэн работает за прилавком быстрого обслуживания ресторана "Либрук хоумстайл" три недели, а живет в двух кварталах от него в мотеле "Закат". Только ресторан не всегда "Либрук хоумстайл", а мотель не всегда "Закат". На четвертый день он просыпается в мотеле "Рассвет", а придя на работу обнаруживает, что ресторан называется "Форт-Ли хоумстайл". "Либрук реджистер", которые клиенты оставляли на прилавке, превращается в "Форт-Ли реджистер америкэн". И его не слишком радует, что Джералд Форд вновь становится президентом.

Когда Рудбахер расплачивается с ним в конце первой недели, в Форт-Ли, на пятидесятках - Грант, на двадцатках - Джексон, на единственной в полученном от босса конверте десятке - Александр Гамильтон. В конце второй недели, в Либруке, на пятидесятках - Авраам Линкольн, а на десятке какой-то Шедбурн. Правда, на двадцатках по-прежнему Джексон, и это греет душу. В комнате мотеля, где живет Каллагэн, покрывало на кровати розовое в Либруке и оранжевое в Форт-Ли. Это удобно. Проснувшись, он всегда знает, в каком Нью-Джерси находится.

Дважды он напивается. Второй раз, после работы, компанию ему составляет Дикки Рудбахер. Не отстает от него ни на шаг. "Когда-то это была великая страна", - стонет либруковский Рудбахер, и Каллагэн радуется: хоть что-то остается неизменным, в какой бы из Америк он ни оказался.

Но его тень с каждым днем удлиняется все раньше, и он видит первого вампира третьего типа, тот стоит в очереди за билетами в городской кинотеатр, и извещает Рудбахера, что уходит с работы.

- Вроде бы ты говорил мне, что ничем не болен, - ворчит Рудбахер.

- Не понял?

- У тебя зуд в ногах, друг мой. Который зачастую составляет компанию вот этому, - Рудбахер опрокидывает воображаемый стакан, который держит в покрасневшей от мытья посуды руке. - Когда зуд в ногах подхватывает взрослый человек, он практически неизлечим. И вот что я тебе скажу, если бы не жена, которая все еще неплохо трахается, и двое детей в колледже, я бы собрал вещички и присоединился к тебе.

- Правда? - в изумлении спрашивает Каллагэн.

- Сентябрь и октябрь всегда худшие месяцы, - мечтательно говорит Рудбахер. - Ты буквально слышишь этот зов. Птицы тоже слышат его, и улетают.

- Зов?

Во взгляде Рудбахера читается: хватит нести чушь. "Для птиц это небо. Для таких, как мы - дорога. Гребаная дорога зовет нас. Такие, как я, у которых дети учатся, а жена хочет заниматься этим делом не только субботним вечером, включают радио громче, чтобы заглушить этот зов. Тебе нужды в этом нет, - он пристально смотрит на Каллагэна. - Останься еще на неделю. Я накину тебе двадцать пять баксов. Ты просто сорвешь банк в Монте - Карло.

Каллагэн обдумывает предложение, качает головой. Если б Рудбахер был прав, если б дорога была одна, возможно, он остался бы на неделю... и еще на одну... и еще. Но дорога-то не одна. Их множество, и все они - тайные хайвеи. Он вспоминает книжку, которую читал в третьем классе, и смеется. Книжка называлась "ДОРОГИ, КОТОРЫХ МНОГО".

- Что тут смешного? - хмурится Рудбахер.

- Ничего, - отвечает Каллагэн. - Все, - он хлопает босса по плечу. - Если буду возвращаться этим путем, загляну к тебе.

- Этим путем ты возвращаться не будешь, - говорит Рудбахер, и он, конечно же, прав.

 

 

- Я провел на дороге пять лет, может, чуть больше или чуть меньше, - заключил Каллагэн, когда они уже подходили к церкви. То была единственная фраза, произнесенная на сей предмет. Однако, они услышали куда больше. А потом не удивились, узнав, что Джейк, направлявшийся в город с Эйзенхартом и Слайтманами, также услышал часть рассказа Каллагэна. Джейка, в конце концов, отличала наиболее развитая способность касаться разума других.

Пять лет на дороге, и больше ничего вслух.

А ведь все остальное, вы понимаете, тысячи потерянных миров розы.

 

 

Он пять лет на дороге, чуть больше или чуть меньше, только дорога не одна, их великое множество, а пять лет, при определенных обстоятельствах, могут тянуться вечность.

Это шоссе 71 в Делавэре, и яблоки, которые нужно собрать. Это маленький мальчик по имени Ларс и сломанный радиоприемник. Каллагэн чинит его, а мать Ларса дает ему корзинку с ленчем, удивительным ленчем, которого ему хватает на много дней. Это шоссе 317 в сельских районах Кентукки и сбор винограда с Питом Петакки, рот которого не закрывается ни на минуту. Девушка приходит, чтобы посмотреть, как они работают, симпатичная девушка лет семнадцати, сидит на каменной стене под опадающими желтыми листьями, и Пит Петакки размышляет о блаженстве, которое испытал бы, если б эти длинные бедра, скрытые джинсой, обняли его шею, а он погрузил бы язык в пещерку между ними. Пит Петакки не видит синего свечения, которое окружает девушку, и, конечно же, не видит, как чуть позже ее одежда падает на землю: Каллагэн, сидя рядом с ней, одной рукой привлекает ее к себе, а когда она уже гладит ему бедро и тянется губами к шее, всаживает в нее нож, под самое основание черепа. Этот удар у него отработан.

Это шоссе 19 в Западной Виргинии и маленький бродячий цирк, владелец которого ищет человека, который мог бы чинить автомобили и кормить животных. "Или наоборот, - говорит ему Грег Чамм, тот самый владелец. - Ты понимаешь, кормить автомобили и чинить животных. Что тебе больше нравится". А какое-то время спустя, когда желудочная инфекция, укладывает в постель большую часть труппы (они движутся к югу, пытаясь убежать от зимы), он уже участвует в представлении, играет медиума, вызывая духов, и с огромным успехом. Именно во время одного из выступлений он впервые видит их, не вампиров, не живых покойников, не бродячих мертвяков, а высоких людей с бледными, настороженными лицами, которые спрятаны под старомодными широкополыми шляпами или новомодными бейсболками с длиннющими козырьками. В тени, отбрасываемо или полями шляп, или козырьком их глаза поблескивают красным, как глаза скунса или бродячего кота, если они попадают под луч фонарика, шныряя между мусорных баков. Они его видят? Вампиры (по крайней мере, третьего типа) - нет. Мертвяки - да. А эти люди, прячущие руки в карманах длинных желтых плащей, с суровыми лицами, выглядывающими из-под шляп? Они его видят? Каллагэн этого не знает, но решает, что рисковать не стоит. Тремя днями позже, в городе Язу-Сити, штат Миссисипи, вешает на крюк черный цилиндр медиума, оставляет грязный комбинезон в кузове пикапа и уходит из цирка Чамма, не дождавшись выплаты жалования за последнюю неделю. Уходя из города, видит на телеграфных столбах плакаты розыска пропавших животных с одинаковым текстом:

 

ПОТЕРЯЛАСЬ! СИАМСКАЯ КОШКА, ДВУХЛЕТНЯЯ

ОТКЛИКАЕТСЯ НА КЛИЧКУ РУТА

ОНА ШУМНАЯ, НО ВЕСЕЛАЯ

ГАРАНТИРУЕТСЯ КРУПНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ

$$$$$$$$$$$

НАБЕРИТЕ 764, ДОЖДИТЕСЬ ОТВЕТА,

НАЗОВИТЕ ВАШ НОМЕР

БЛАГОСЛАВИТ ВАС ГОСПОДЬ ЗА ПОМОЩЬ

 

Кто такая Рута? Каллагэн не знает. Ему лишь известно, что она ШУМНАЯ, но ВЕСЕЛАЯ. Будет ли она шумной, когда ее схватят слуги закона? Будет ли веселиться?

Каллагэн в этом сомневается.

Но у него полным полно своих забот, и ему остается лишь молить Бога, в которого он больше не верит, чтобы эти люди в желтых плащах не смогли ее поймать.

В тот же день, по прошествию какого-то времени, он ловит попутку на шоссе 3 в округе Иссакуэна, под жарким небом, не подозревающим о приближении декабря и Рождества, у него в голове вновь звучат колокольца. Заполняют всю голову, рвут барабанные перепонки изнутри. А когда утихают, Каллагэн понимает: они приближаются. Мужчины с красными глазами, в больших шляпах и длинных желтых плащах.

Каллагэна как ветром сдувает с обочины. Разом превратившись в Супермена, он перепрыгивает широченный кювет, потом перемахивает через заросшую вьюнком зеленую изгородь, падает в высокую траву, откатывается в сторону, возвращается к изгороди, наблюдает за дорогой сквозь дыру в листве.

Мгновение или два дорога пуста, а потом со стороны Язу-Сити появляется красно-белый "кадиллак". Мчится со скоростью никак не меньше семидесяти миль в час, дыра в листве маленькая, но Каллагэну удается разглядеть пассажиров: трое мужчин, двое в желтых плащах, один в летной куртке. Все курят. Салон "кадиллака" заполнен сизым дымом.

"Они меня видят, они меня слышат, они меня чувствуют", - такое вот мысли роятся в голове Каллагэна, но усилием воли ему удается сдержать поднимающуюся волну паники, подавить ее. Он заставляет себя подумать о песне Джона Элтона: "Кто-то спас, кто-то спас, кто-то сегодня спас мне жиз-з-знь!" - и ожерживает окончательную победу над паникой. Лишь на мгновение, ужасное мгновение, ему кажется, что "кадиллак" сбавляет скорость, но за это мгновение он успевает представить себе, как они гонятся за ним по заросшему сорняками, давно непаханому полю, догоняют, затаскивают в заброшенный сарай или амбар... а потом "кадиллак" переваливает через вершину следующего холма, направляясь в Натчес, а может, и дальше. Каллагэн выжидает еще десять минут. "Чтобы убедиться, что они не выслеживают тебя", - как сказал бы Льюп. Но, даже выживая, он знает, это пустая формальность. Они не выслеживают его - они его упустили. Как? Почему?

Ответ приходит к нему не сразу, но это, по крайней мере, ответ, и он нутром чует, что правильный. Они упустили его, потому что ему удалось ускользнуть в другую реальность, в другую Америку, когда он лежал за зеленой изгородью, глядя на шоссе 3. Может, другую в нескольких мелочах, Линкольн на долларовых купюрах, Вашингтон - на пятерках, а не наоборот, но хватило и этого. Вполне хватило. И это хорошо, потому что мозги у этих парней есть, в отличие от зомби, и они его видят, в отличие от вампиров. Эти парни, кем бы они ни были, наиболее опасны.

Наконец, Каллагэн выходит на дорогу. А потом рядом с ним останавливается старый, побитый "форд" За рулем сидит негр в соломенной шляпе. Типичный негр-фермер из фильма тридцатых годов. Да только говорит он на правильном английском и не об урожае кукурузы, а о политике, и радио у него настроено не на музыку, а на ток-шоу, где обсуждается все та же политика. Когда Каллагэн выходит из "форда", в Шейди-Грейв, негр дает ему пять долларов и бейсболку.

- У меня есть деньги, - Каллагэн пытается вернуть пятерку.

- Человеку в бегах лишняя пятерка никогда не помешает, - отвечает ему негр. - И, пожалуйста, только не говори мне, что ты не в бегах. Не оскорбляй мой интеллект.

- Спасибо тебе, - Каллагэн сует пятерку в карман.

- De nado <De nado - пустяки (исп.)> - отвечает негр. - Куда направляешься? В общих чертах.

- Понятия не имею, - тут же вырывается у Каллагэна, он улыбается. - В общих чертах.

 

 

Сбор апельсинов во Флориде. Подметание улиц в Новом Орлеане. Чистка стойл конюшни в Лафкине, штат Техас. Раздача буклетов риэлторской конторы на уличных углах Финикса, штат Аризона. Работы, оплачиваемые наличными, безо всяких платежных документов. Банкноты с постоянно меняющимися лицами. Разные имена в разных газетах. Джимми Картер избран президентом, так же, как и Эрнест "Фриц" Холлингс и Рональд Рейган. Джордж Буш также избран президентом. Джералд Форд решает переизбираться и тоже становится президентом. Имена в газетах (знаменитости меняются с калейдоскопической быстротой, а о многих он никогда и не слышал) значения не имеют. Лица на банкнотах значения не имеют. А вот что имеет, так это флюгер на фоне яростно-розового заката, звук от ударов его каблуков на пустынной дороге в Юте, рев ветра в пустыне в Нью-Мексико, вид ребенка, прыгающего через скакалку у ржавого "шевроле-каприс" в Фоссиле, штат Орегон. Что имеет значение, так это гудение высоковольтных проводов вдоль автострады 50 к западу от Элко, штат Невада, и дохлая ворона в придорожном кювете на окраине Рейнбаррел-Спринг. Как-то он лежит в заброшенном сарае, на границе Калифорнии и Невады, и пьет четыре дня кряду. Заканчивается это семью часами рвоты. Первый час волны тошноты накатывают одна за другой, рвет его беспрерывно, и он уже не сомневается в неизбежности смерти. Потом он уже мечтает о том, чтобы умереть. Когда заканчивается последний приступ, он дает клятву, что с пьянством покончено, что больше к спиртному он не притронется, он получил хороший урок, но неделей позже опять пьян и смотрит на незнакомые звезды, лежа у стены ресторана, в который его наняли мыть посуду. Он - животное, угодившее в клетку, и ему без разницы. Иногда ему встречаются вампиры, иногда он их убивает. Но по большей части оставляет в живых, потому что боится привлекать к себе внимание, внимание слуг закона. Иногда он спрашивает себя, а что он, собственно делает, куда идет, и такие вопросы скоренько отправляют его на поиски очередной бутылки. Потому что никакой цели, никакого пункта назначения у него нет. Он просто бредет по тайным хайвеям и тащит за собой свою клетку. Он просто прислушивается к зову этих дорог и переходит с одной на другую. В клетке или нет, но иногда он счастлив, иногда он поет, закованный в цепи. Ему хочется увидеть еще один флюгер на фоне другого розового заката. Он хочет увидеть еще одну силосную башню, стоящую на краю давно заброшенного поля, хочет, чтобы мимо него проехал грузовик с надписью на борту "ТОНОПА ГРЕЙВЕЛ" или "АПЗУД ХЭВИ КОНСТРАКШН". Он в раю для бродяг, затерянный среди множества Америк. Он хочет слышать ветер в каньонах и знать, что он - единственный, кто его слышит. Он хочет слышать крик и слышать его эхо. Когда вкус крови Барлоу ощущается особенно сильно, ему хочется выпить. И, разумеется, когда он видит постеры розыска потерявшихся домашних животных или надписи мелом на тротуарах, ему хочется убраться куда-нибудь подальше. На западе и постеров, и надписей меньше, и он не встречает ни своего имени, ни примет. Время от времени ему попадаются на глаза вампиры, жаждущие крови, но он оставляет их в покое. Они, в конце концов, москиты, не более того.

Весной 1981 г. он вкатывается в город Сакраменто в кузове древнего грузовичка, сработанного компанией "Интернейшнл харвестер", которые давно уже стали редкостью на дорогах Калифорнии. Он сидит среди трех десятков мексиканцев, незаконных иммигрантов, в кузове нет недостатка в мескале, текиле, травки и вине, все пьяны, а Каллагэн, возможно, пьянее остальных. Фамилии сидящих в кузове еще вспомнятся ему, выплывут из пьяного угара: Эскобар... Эстрада... Хавьер... Эстебан... Росарио... Эчевериа... Каверра. Это фамилии. С которыми он позднее столкнется в Калье или галлюцинации, вызванные спиртным? И как объяснить, что его фамилия оказалась столь близкой по написанию к тому месту, где в итоге закончились его странствия? Calla, Callahan. Калья, Каллагэн. Иногда, когда он долго не может уснуть в удобной кровати в своей спальни, эти имена бегают друг за другом у него в голове, словно тигры в каком-то мультфильме.

Иногда у него в голове мелькая строка из стихотворения (он так думает) Арчибальда Маклиша "Апостольское послание, оставшееся в земле": "Это не голос Бога, а всего лишь гром". Строка на самом деле другая, но так он ее помнит. Не Бог, но гром. Или именно в это ему хочется верить? Сколько раз люди сознательно отказывались признавать, что с ними говорит Бог?

Но тогда ему не до Бога и грома. В Сакраменто он въезжает пьяным и счастливым. В голове нет вопросов, требующих поиска ответа. Счастлив он и на следующий день, несмотря на похмелье. Работу он находит легко, рабочие руки требуется всем, вакансий навалом, совсем как яблок на земле после бури в яблоневом саду. Если, конечно, ты не боишься запачкать руки, обжечь их в горячей воде или заполучить мозоль-другой, махая киркой или лопатой. За годы странствий еще никто не предлагал ему поработать биржевым брокером.

В Сакраменто его берут разгружать грузовики в огромном магазине кроватей и матрасов, который называется "Спящий Джон". В "Спящем Джоне" готовятся в ежегодной распродаже, поэтому все утро Каллагэн и пятеро других грузчиков таскают всякие и разные кровати, одно-, полутора-, двух-, а то и трехспальные. В сравнении с некоторыми другими работами, за которые ему доводилось браться, эта - просто подарок.

Во время перерыва на ленч Каллагэн и остальные сидят в тени навеса разгрузочной платформы. Вроде бы никого из этих людей он не видел в кузове "Интернейшнл-харвестер", но полной уверенности у него нет: вчера он слишком много выпил. Одно знает наверняка: как зачастую и бывало, он - единственный белый. Все они едят enchiladas <Enchaladas - енчилада, блинчик из кукурузной муки с мясом, сыром и перцем>, купленные в "Безумной Мэри", забегаловке на другой стороне улицы. Из старого, запыленного транзисторного приемника, который стоит на груде ящиков, звучит танго. Двое молодых парней танцуют, остальные, и Каллагэн в их числе, перестали есть и хлопают.

Молодая женщина в юбке и блузке выходит из магазина, неодобрительно смотрит на танцующих молодых парней, потом на Каллагэна.

- Ты - англи, так?

- Англи, - подтверждает Каллагэн.

- Тогда, возможно, тебя это заинтересует. Остальных - точно нет, - она протягивает ему газету, "Сакраменто би", вновь смотрит на танцующих мексиканцев. - Стручки фасолевые, - подтекст ясен: лучше б их тут не было.

У Каллагэна возникает мысль подняться и пнуть ее в тощий, не танцующий зад, но уже полдень, слишком поздно искать новую работу, если он потеряет эту. И даже если он не угодит в каталажку за этот пинок, заплатить-то ему точно не заплатят. Он ограничивается тем, что показывает ее удаляющейся спине палец, под смех и аплодисменты грузчиков. Молодая женщина поворачивается, подозрительно оглядывает их, скрывается за дверью. Все еще улыбаясь, Каллагэн раскрывает газету. Улыбка остается на его лице, пока он не добирается до раздела "НОВОСТИ СТРАНЫ". Между сходом с рельс поезда в Вермонте и ограблением банка в Миссисипи он находит следующее:

 

"ЗНАМЕНИТЫЙ "УЛИЧНЫЙ АНГЕЛ"

В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ

Нью-Йорк (АП). Роуэн Р. Магрудер, владелец и главный супервайзер едва ли не самой известной ночлежки Америки для бездомных, алкоголиков и наркоманов, находится в критическом состоянии после того, как на него напали Братья Гитлеры. Братья Гитлеры терроризируют пять районов Нью-Йорка на протяжении последних восьми лет. Согласно сведениям, полученным от полиции, они несут ответственность на избиение как минимум тридцати человек, двое из которых умерли. В отличие от их прежних жертв, Магрудер не черный и не еврей, но его нашли в подворотне, неподалеку от "Дома", ночлежки, которую он основал в 1968 году, с фирменным знаком, свастикой, который Братья Гитлеры вырезают на лбу своих жертв. На теле Магрудера также обнаружены многочисленные ножевые ранения.

"Дом" получил национальную известность в 1977 г., когда мать Тереза приехала туда, помогла приготовить и раздать обед и помолилась с обитателями ночлежки. Магрудер стал героем передовицы журнала "Ньюсуик" в 1980 г., когда мэр Нью-Йорка Эд Кох объявил ист-сайдовского "Уличного ангела" Человеком года Манхэттена.

Врач, хорошо знакомый с состоянием дел, полагает, что у Магрудера шансов остаться в живых "не больше трех из десяти". Он сказал, что нападавшие не только вырезали

Магрудеру свастику на лбу, но и ослепили его. "Я считаю себя милосердным человеком, - добавил врач, - но, по моему мнению, тех, кто это сделал, следует обезглавить".

 

Каллагэн перечитывает заметку вновь, задается вопросом, идет ли речь о "его" Роуэне Магрудере или о другом, из того мира, где на некоторых банкнотах красуется профиль Шедбурна. Почему-то он уверен, что Магрудер тот самый, его знакомец, вот почему ему и дали прочитать эту газету. И вообще, сейчас он находится в "реальном мире", о чем ему говорят не только-то профили на банкнотах в его бумажнике. Он это чувствует. Всеми фибрами души. А если это так (это так, он точно знает), получается, что он многое упустил, бродя по тайным хайвеям. Мать Тереза приезжала в ночлежку! Помогала с раздачей ужина! Черт, может и приготовила жаркое из жаб с клецками! Почему нет? Рецепт же остался на стене, приклеенный скотчем. И признание Человеком года! Передовица в "Ньюсуик"! Он жалеет, что ничего этого не знал, но трудно следить за новостями, разъезжая с бродящим цирком и выгребая бычье дерьмо из стойл за площадкой для родео в Энид, штат Оклахома.

Ему страшно стыдно, от стыда по щекам катятся слезы, но он их не замечает, пока Хуан Кастильо не спрашивает у него: "Почему ты плачешь, Донни?"

- Я? - спрашивает он, потом вытирает щеки и понимает, что да, он плачет. Но и тогда не знает, что причина слез - стыд, еще не знает. Думает, что плачет от шока, который испытал, и отчасти так оно и есть. - Да, похоже, плачу.

- Куда ты идешь? - спрашивает Хуан. - Перерыв на ленч уже заканчивается.

- Мне надо идти, - отвечает Каллагэн. - Мне надо возвращаться на Восток.

- Если ты сейчас уйдешь, тебе не заплатят.

- Знаю, - отвечает Каллагэн. - Все в порядке.

Но это как раз ложь. Потому что ничего не в порядке...

Ничего.

 

 

- В дно рюкзака я давно уже зашил пару сотен долларов, - продолжает Каллагэн. Они сидят на ступеньках, ведущих к двери церкви, под ярким солнечным светом. - Я купил билет на самолет до Нью-Йорка. Скорость, конечно, играла роль, но не главную. Я хотел порвать с этими тайными хайвеями, - он кивнул Эдди. - Прыжковыми автострадами. Они - притягивают так же сильно, как и алкоголь.

- Сильнее, - вставляет Роланд. Он видит, что к ним приближаются три человека: Розалита ведет близнецов Тавери, Френка и Френсину. Девочка держит в руках лист бумаги и несет его с таким благоговением, что хочется смеяться. - Дороги - самый сильный наркотик, какой только есть на земле, а каждая из них ведет к десятку других.

- Ты говоришь правильно, спасибо тебе, - кивает Каллагэн. Мрачный, грустный, и, как думает Роланд, где - то и растерянный.

- Отец, мы выслушаем окончание твоей истории, но только вечером. Или завтрашним вечером, если сегодня мы успеем вернуться. Наш юный друг Джейк скоро подъедет...

- Вы это знаете, не так ли? - в вопросе Каллагэна слышится любопытство, но не удивление.

- Ага, - ответила Сюзанна.

- Я бы посмотрел на то, что у тебя лежит, до его прихода, - заметил Роланд. - Рассказ о том, как он к тебе попал, часть твоей истории, и я думаю...

- Да, - кивнул Каллагэн. - Полагаю, кульминация моей истории.

-...может подождать. Потому что сейчас у нас слишком много более важных дел.

- Так всегда и бывает, - вздохнул Каллагэн. - Месяцы... иногда годы, я пытался это вам объяснить, время вроде бы и не существует. А потом вдруг резко ускоряется, и ты уже ничего не успеваешь.

- Ты говоришь правильно, - согласился Роланд. - Эдди, я хочу, чтобы ты составил мне компанию при разговоре с близнецами. Мне представляется, юная леди положила на тебя глаз.

- Пусть смотрит, сколько хочет, - добродушно усмехнулась Сюзанна. - За это денег не берут. А я посижу на ступеньках, если ты не возражаешь, Роланд, погреюсь на солнышке. Давно уже я не ездила на лошади, и скажу тебе честно, седло натерло мне кожу. В стремена упираться нечем, вот и с остальным проблемы.

- Можешь посидеть, а можешь пойти с нами, - ответил Роланд, но думал-то иначе, и Эдди это почувствовал.

Стрелок хотел, чтобы Сюзанна осталась на ступеньках, по крайней мере, на какое-то время. И Эдди мог только надеяться, что Сюзанна этого желания стрелка не уловила.

Когда они направились к близнецам и Розалите, Роланд быстро шепнул Эдди: "В церковь я пойду с ним один. Пойми, дело не в том, что я не хочу, чтобы вы оба приближались к тому, что там хранится. Если это Черный Тринадцатый, а я верю, что это так... будет лучше, если она будет держаться от него подальше.

- Учитывая ее деликатное состояние, не так ли? Роланд, я-то думал, что выкидыш Сюзанны тебя только порадует.

- Меня волнует не выкидыш, - ответил Роланд. - Я боюсь, что Черный Тринадцатый придаст силы тому, что сидит в ней, - он помолчал. - Им обоим. Младенцу и его хранительнице.

- Миа.

- Да, ей, - и тут же он улыбнулся близнецам Тавери. Френсина ответила ему мимолетной улыбкой, которая превратилась в ослепительную, стоило ей перевести взгляд на Эдди.

- Давайте посмотрим, что вы сделали, если карта готова, - Роланд протянул руку к листу бумаги.

- Мы надеемся, что все правильно, - ответил Френк Тавери. - А вдруг нет. Мы боялись, будь уверен. Миссас дала нам такой прекрасный лист бумаги, вот мы и боялись.

- Сначала мы все нарисовали на земле, - добавила Френсина. - Потом нанесли контуры тонким углем. И, наконец, Френк их обвел. Потому что у меня дрожали руки.

- Боялись вы напрасно, - успокоил их Роланд. Эдди подошел ближе, взглянул через плечо стрелка. Карта получилась отменная, с городским Залом собраний, площадью в центре, Большой рекой (Девар-Тете), бегущей у левого края листа обычной писчей бумаги, которая в его Америке продавалась в любом магазине канцелярских принадлежностей.

- Ребята, это просто потрясающая карта, - прокомментировал Эдди, и на мгновение подумал, что Френсина Тавери грохнется в обморок.

- Ага, - кивнул Роланд. - Вы очень нам помогли. А теперь я сделаю то, что вам может показаться богохульством. Вы знаете это слово?

- Да, - кивнул Френк. - Мы - христиане. "Не упоминай всуе имя Господа, твоего Бога, или Его Сына, Человека - Иисуса". Но богохульством является также надругательство над чем-то прекрасным.

Тон его оставался серьезным, но по глазам чувствовалось: ему хочется увидеть, какое же богохульство намерен совершить пришелец из мира древних. Того же хотелось и сестре.

Роланд сложил лист бумаги, к которому они боялись прикоснуться, пополам. Подростки ахнули. Как и Розалита Мунос, пусть и не так громко.

- Мой поступок - не богохульство, потому что теперь это не бумага, - пояснил Роланд. - Это инструмент, а инструменты следует беречь. Понимаете?

- Да, - в их голосах слышалось сомнение. Которое, правда, ушло, когда они увидели, с какой осторожностью Роланд убрал сложенную карту в кошель.

- Большое вам спасибо, - Роланд левой рукой взялся за руку Френсины, правой, без двух пальцев - Френка. - Своими руками и глазами вы, возможно, спасли мног