Текст лекции 27 страница

 

— Сколько ты прочла?

 

— Всю первую главу.

 

Мирон открыл задачник.

 

— Реши задачи триста шестидесятую и триста семьдесят восьмую.

 

Он слегка подвинулся, чтобы Наташе удобнее было работать на клавиатуре. Она тренировалась каждую свободную минуту, теперь слова возникали на экране намного быстрее, и в них почти не было ошибок.

 

«Мне кажется, ты меня просто утешаешь. Происходит чтото страшное. Я должна умереть, да? А ты? Ты не думай, я не очень боюсь. Самое страшное, это когда больно, а я столько боли вытерпела за последние годы, что уже не боюсь. Больнее не будет. А если не больно, то не страшно».

 

— Нет, — резко сказал Мирон, похолодев при виде этих слов на экране компьютера, — все неправильно. Совершенно неправильно. Ты пошла не тем путем. Начни сначала. Он щелкнул «мышью» и удалил так напугавшие его строки. Наташа отвернулась к окну и задумалась. Если в комнате есть телекамера, то у наблюдателя может сложиться впечатление, что девушка задумалась над другим способом решения задачи. Мирон бросил взгляд на свои руки, они дрожали, да что там дрожали — тряслись, как у алкаша в похмельное утро. Он сунул их между колен, ссутулившись и изобразив на лице глубокую задумчивость. Конечно, все правильно. И она должна умереть, и он, Мирон. Отсюда так просто не выпустят. Слишком серьезная здесь охрана, чтобы надеяться на то, что все это не более чем детские игрушки. Добрые работодатели. Как же, дожидайся. Они приедут, посмотрят на талантливую девочку, поговорят с врачом... И потом что? Отвезут ее обратно в Москву, в ту же больницу, где ее ждут милиционеры с вопросами, где была, у кого, зачем? Так не бывает. Или Наташу увезут в совсем другое место, и явно не с самыми лучшими намерениями, или она должна будет умереть. А судьба Мирона и того проще, это уж ясно.

 

Наташа снова повернулась к компьютеру, положила руки на клавиатуру и защелкала клавишами.

 

«Не надо меня утешать, я все понимаю. Ты не бойся, я не буду паниковать. Спасибо тебе за заботу и за то, что попытался меня вытащить отсюда. Ты не виноват, что ничего не вышло. Я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты знал об этом». Сердце у него сжалось от сострадания к беспомощной девочке, которая успела прожить так мало, да и те годы, что прожила, были не очень-то радостными. Наверное, она права, ничего у него не вышло, надо с этим смириться и не питать напрасных надежд. Мусульмане народ жестокий, и как знать, какую мучительную смерть они могут для них припасти, если решат наказать за неповиновение и жалкие попытки спастись. Если же делать вид, что ничего не понимаешь, то можно надеяться на то, что смерть будет быстрой. Выстрел в затылок — и все. Что ж, коль девочке осталось жить совсем немного, пусть будет счастлива хотя бы в последние дни.

 

«Я тоже тебя люблю».

 

— Вот так будет правильнее, — сказал он, делая вид, что исправляет какие-то места в ее решении.

 

«Значит, я права, я должна умереть. Иначе ты не стал бы мне лгать. Ты не можешь любить меня, я же инвалид и никогда не поправлюсь. Не надо меня жалеть. Я просто люблю тебя, вот и все».

 

— Теперь все правильно, я уверена, — неожиданно громко сказала Наташа. — Я могу приступать ко второй главе?

 

— Да, — дрогнувшим голосом ответил Мирон, — теперь все правильно.

 

Она снова открыла перевод, и Мирон с ужасом увидел, как на раскрытые страницы капают слезы. Наташа сидела тихо, не всхлипывала и ничего не говорила, а прозрачные слезы все струились и струились по ее бледным бескровным щекам. Огромная, раздирающая душу жалость вдруг поднялась в нем, затопив все сомнения и трезвые резоны, и эта горячая волна накрыла собой ту пропасть, которая лежала между ним, двадцатидвухлетним здоровым мусульманином, и неизлечимо больной семнадцатилетней русской девочкой. Он не бросит ее, не может бросить. Или они оба спасутся, или умрут. Но они будут вместе до конца.

 

 

* * *

 

На следующий день после разговора с Ташковым Зоя Смирнягина отправилась по тому адресу, который он ей оставил. Дверь ей открыл молодой симпатичный парень.

 

— Вам кого?

 

— Мне нужна Ирина.

 

— А она на работе.

 

— На работе? Сегодня же воскресенье, — растерялась Зоя.

 

— Так она каждый день работает, без выходных.

 

— Не подскажете, где мне ее найти?

 

— Она на соседней улице, в шестнадцатиэтажке, лестницы моет.

 

— Спасибо, — пробормотала Зоя.

 

Шестнадцатиэтажный дом на соседней улице она нашла легко, все остальные дома были девяти- и двенадцатиэтажными. Зоя подошла к подъезду и через широкое окно увидела худенькую некрасивую девушку, которая мыла пол в просторном холле. На улице прямо перед окном стояла скамейка, Зоя уселась на нее так, чтобы видеть Иру. То и дело в подъезд входили люди, топая грязными ботинками по только что вымытому полу и оставляя следы, и Ира тут же принималась снова мыть то место, которое только что сверкало чистотой. Иногда она выпрямлялась и согнутой в локте рукой вытирала лицо. Сначала Зоя подумала, что она отирает пот, но потом поняла, что это не пот, а слезы.

 

Ира закончила мыть лестницы и холл, унесла куда-то ведро и тряпки и вышла из дома. Зоя хотела было окликнуть ее, но передумала, просто пошла за ней следом. Девушка дошла до того дома, где уже побывала Зоя, и скрылась в подъезде. Наверное, теперь она будет дома, решила Зоя, и через некоторое время можно подняться к ней. Ира чем-то расстроена, то и дело принимается плакать, и не надо вламываться в квартиру, как только она пришла с работы. Пусть немного отдохнет, выпьет чаю, успокоится. Однако очень скоро Ира снова вышла на улицу и направилась в сторону вещевого рынка. Зоя, сама не зная зачем, последовала за ней. Через полчаса ей стало понятно, чем Ира Терехина занимается на вещевом рынке. Зоя нашла скамейку неподалеку от лотка «Горячие закуски», где Ира брала еду и напитки на разнос, и стала ждать. Ждать пришлось долго, до четырех часов, пока рынок не начал понемногу пустеть. Наконец Зоя увидела, как Ира направилась к выходу.

 

— Простите, вас зовут Ирой? — спросила она, подходя к ней.

 

— Ну, Ирой, — не особенно вежливо ответила девушка. — Что надо?

 

— Поговорить.

 

— О чем?

 

— О вас. И обо мне. И о Валерии Васильевиче Волохове.

 

Лицо Иры моментально изменилось, выражение настороженной агрессивности исчезло, уступив место сочувствию.

 

— Вы его жена, да?

 

— Нет. Давайте отойдем куда-нибудь, здесь очень людно.

 

— Пошли, — скомандовала Ира, ловко пробираясь сквозь толпу, которая все еще была достаточно плотной. — Здесь есть одно место, где можно посидеть.

 

Она привела Зою на железнодорожную платформу. Здесь действительно было много скамеек, но все они были заняты людьми с сумками и рюкзаками, ожидающими электричку.

 

— Вы не смотрите, что народу много, сейчас поезд подойдет, и они все уедут. Поезда часто ходят, каждые десять-пятнадцать минут.

 

И в самом деле, из-за поворота железной дороги сначала послышался гудок, потом показалась электричка. Народ на платформе оживился, похватал свои сумки и котомки и ринулся в раздвинувшиеся двери. Скамейки опустели, теперь можно было выбирать любую.

 

— Пойдемте вон туда, там тень, — сказала Ира, показывая на скамейку, рядом с которой росло дерево. На самом деле росло оно внизу, за платформой, но было таким высоким и кривым, что его ветки действительно нависали над скамейкой, укрывая ее от палящего солнца.

 

Они сели, но Зоя вдруг утратила всю решимость и теперь не знала, как начать разговор и нужен ли он вообще. Что она может сказать этой девочке и о чем ее спрашивать? Но Ира первая прервала неловкое молчание.

 

— Вы уже все знаете про Волохова?

 

— Да, — коротко ответила Зоя.

 

— И знаете, что он мой отец?

 

— Да, мне сказали. Ира...

 

— Что?

 

— Вам очень трудно живется?

 

— Очень. Но ничего, нормально. Я справляюсь. А почему вы спросили?

 

— Сама не знаю. Вы меня простите, я, наверное, кажусь вам глупой. Дело в том, что я жду ребенка.

 

— От него?

 

— Да. И я не знаю, что мне делать.

 

Ира повернулась к ней, удивленно взглянула.

 

— А что же можно сделать? Рожать.

 

— Но как же... Я ведь теперь знаю правду. И я боюсь.

 

— Боитесь? Чего? Ах, да, понятно, вы такая же, как моя мама, тоже думаете, что его дети — чудовища. Никогда ее не прощу за то, что она сделала. Вам рассказывали о нас?

 

— Да, я все знаю.

 

— И ваш ребенок не простит, если вы его убьете, — очень серьезно сказала Ира. — Не берите грех на душу. Вас как зовут?

 

— Зоя.

 

— Вы давно... с ним?

 

— Меньше года.

 

— Бедная вы, бедная.

 

Ира осторожно взяла ее за руку и неловко погладила.

 

— Не бойтесь ничего, Зоя. Рожайте. А я вам помогу.

 

— Чем же вы мне поможете? — горько усмехнулась Зоя. — Вы сами нуждаетесь в помощи.

 

— Ни в чем я не нуждаюсь, — внезапно огрызнулась девушка. — Мне никто не нужен, я сама справлюсь. А если вам будет трудно с маленьким, я помогу. Может, у него будут те же болезни, что и у меня и моих младших, так я вам подскажу, что и как. Вы на меня не смотрите, я такая страшная и необразованная, но ваш ребенок будет другим. Вы бы видели мою Натку! Она такая красавица, прямо кинозвезда. И умница, очень талантливая. Вы тоже сможете гордиться своим ребенком. И не думайте ни о чем плохом.

 

— Зачем вы меня уговариваете? — устало спросила Зоя. — Что вам с этого?

 

— Пожалуйста, — Ира умоляюще заглянула ей в лицо, — пусть ваш ребенок родится. У меня ведь совсем никого нет...

 

Внезапно Зоя поняла ее. Эта девочка так одинока, и она, пусть неловко, пытается создать хотя бы видимость семьи. Потому и предлагает Зое свою помощь. У Иры и будущего ребенка общий отец, значит, они, хоть и наполовину, но все-таки родные. И Зоя — мать этого ребенка, тоже почти родственница. Ире так хочется, чтобы ее семья состояла не только из беспомощных инвалидов, о которых надо постоянно заботиться. Ей хочется нормальной жизни, хочется, чтобы ей звонили по телефону и приходили в гости и чтобы ей тоже было куда прийти в праздник или в день рождения. Прийти не в больницу, а в обычный дом, подарить подарок и сесть за празднично накрытый стол. Ташков рассказывал, что его коллега, решая какие-то свои задачи, познакомился с Ирой, поманил ее иллюзией теплых человеческих отношений, потом погиб. Но даже если бы не погиб, у них все равно ничего не вышло бы, потому что для него это была только работа. Связь, вызванная служебной необходимостью. Бедная девочка.

 

Зоя решительно поднялась со скамейки.

 

— Спасибо вам, Ира.

 

— За что?

 

— За утешение, за то, что помощь предложили. Вы очень славный человек. Пусть у вас все будет хорошо.

 

— Значит, вы не передумали насчет ребенка? Не будете рожать?

 

— Не знаю. Я ничего не знаю. Простите меня. До свидания. Она повернулась и быстро пошла к выходу с платформы.

 

ГЛАВА 20

 

 

Аякс любил устраивать свое жилище со вкусом и комфортом. Он уже давно понял, что нет смысла злиться и раздражаться от того, что тебе что-то не нравится или что-то не устраивает, если есть такая замечательная вещь, как деньги. Деньги могут решить любую проблему и устранить любое неудобство. Поэтому свою московскую квартиру он обустраивал терпеливо и любовно, делая все по собственному вкусу, а потом принялся за дачу. Сейчас и квартира, и дача полностью отвечали его высоким требованиям, и Аякс с комфортом проводил время как в Москве, так и за городом. Он был прекрасным семьянином, нежно любил жену и сына и обожал свою мать, которая постоянно жила как раз на теплой благоустроенной даче и к которой он с огромным удовольствием ездил. Мать никогда не была в курсе того, чем занимались ее покойный муж и единственный сын, а достаток воспринимала как доказательство того, что ее мальчик смог успешно адаптироваться в новых экономических условиях.

 

Если оставить в стороне происламский криминальный промысел Аякса, то в целом он был человеком приятным во всех отношениях, имел множество друзей-приятелей, а также людей, которым делал разные одолжения и которые считали себя обязанными ему. Глядя на его улыбчивое лицо и веселые глаза, никому и в голову не пришло бы, что этот человек хладнокровно отдает приказы об убийствах, а двух молодых девушек, наделенных необычайными способностями, цинично рассматривает всего лишь как товар, который нужно «хорошо показать», чтобы выгодно продать.

 

Отправив жену с сыном на три недели во Францию, на Лазурный берег, Аякс все это время приезжал каждый день к матери на дачу, где его ждал горячий вкусный ужин, длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишневым вареньем, которое Аякс любил с самого детства. Сегодня он тоже был здесь, и они с матерью уже приступили к традиционному чаепитию, когда огромная овчарка, до того смирно лежавшая у ног хозяина, вдруг поднялась и нервно зашевелила ушами.

 

— Грета беспокоится, — заметила мать. — Опять, наверное, кто-то отирается возле калитки.

 

— Я посмотрю, — Аякс поднялся и накинул на плечи легкую куртку. Пойдем, Грета, проверим, кто это там бродит. В сопровождении овчарки он подошел к калитке и сразу увидел гостя, который с безразличным видом оглядывал окрестности.

 

— Ищете кого-нибудь? — добродушно спросил Аякс, не выходя за ограду.

 

Вопрос был задан для проформы, потому что гостя он знал в лицо. Этот человек неоднократно выступал связником между Аяксом и чеченцами.

 

— Вам просили передать: через три дня начнутся боевые действия, и может понадобиться приют в горах.

 

— Хорошо, я понял. Что-нибудь еще?

 

— Больше ничего.

 

Аякс не спеша зашагал обратно в сторону дома. Грета трусила рядом с ним, то и дело недовольно оглядываясь на то место, где только что стоял чужой.

 

Значит, через три дня в Чечне начнутся интенсивные бои И если кто-то из руководителей оппозиции или влиятельных командиров будет ранен, его отправят в карпатскую усадьбу, где люди Аякса обеспечат высококвалифицированную медицинскую помощь и надлежащий уход в обстановке полной безопасности. Для этих целей, собственно, и была год назад арендована усадьба. В Карпатах полно маленьких аэродромов, где можно посадить самолет с раненым, а все организационные вопросы держит под контролем полковник Уциев, всю жизнь прослуживший в Закарпатском военном округе и имеющий там сильные коррумпированные связи. В усадьбу завезено новейшее оборудование, там прекрасная операционная и напичканная электроникой палата интенсивной терапии, там на ноги поставят человека с самыми безнадежными травмами, лишь бы он был жив. И срочная переброска врачей тоже была отлажена, и врачи эти были заранее подобраны и готовы в любую секунду ехать на аэродром. Уж сколько раз бывало, что официально сообщается о гибели какого-нибудь деятеля в период военных действий в Чечне, а через полгодика он появляется на арене собственной персоной живой и здоровый. И никто не может сообразить, где же он был эти полгода и почему прошла информация о его гибели, а сам воскресший только многозначительно улыбается и произносит скупые слова о воле Аллаха.

 

Через три дня. Это значит, что через три дня в усадьбе не должно остаться никого из посторонних. Ни Наташи, ни Асланбека Уциева, сына того полковника, ни врача-иранца. Только Василий и медсестра Надя. Ну и охрана, разумеется. Дело надо завершать в течение этих трех дней.

 

— Кто там был, сынок? — озабоченно спросила мать, когда Аякс поднялся на крыльцо.

 

— Мужик какой-то заблудился, дорогу к станции спрашивал. Мама, давай еще чайку сделаем, этот остыл уже.

 

— Я сейчас подогрею чайник, — с готовностью поднялась она.

 

— Сиди, сиди, — Аякс тепло улыбнулся, — я сам. Заодно и Грете корм насыплю. Пойдем-ка, девочка, — он потрепал овчарку между ушами, отчего та сладко зажмурилась, — пойдем к миске.

 

Выйдя на кухню, он плотно притворил за собой дверь, зажег газ на плите, налил в чайник воды и достал из кармана трубку сотового телефона.

 

— Свяжитесь с Поллуксом, — вполголоса произнес он, — и передайте, что эксперты могут приехать в течение трех дней. Вы поняли? В течение трех дней, не больше. После этого пусть не приезжают. Через три дня контрольный экспонат будет уничтожен.

 

Грета с недоумением и обидой смотрела на хозяина, который произнес заветное слово «миска», а сам и не думает ничего в эту самую миску насыпать. Зачем звал? Стоит посреди кухни, говорит в таинственную черную коробочку какие-то непонятные слова и даже не посмотрит в ту сторону, где лежит яркий пакет, из которого обычно высыпаются такие вкусные, чуть солоноватые кусочки корма. Лучше бы она осталась со старой хозяйкой, та хоть и не такая любимая, как хозяин, зато добрая, всегда дает со стола что-нибудь вкусненькое.

 

Овчарка села у ног хозяина и пыталась перехватить его взгляд, но Аякс словно забыл о ней. Он снова нажимал кнопки на черной коробочке.

 

— Если в течение трех дней эксперты не приедут, избавьтесь от товара, мы не можем больше его хранить. Через три дня могут начать заезжать гости, нужно освободить для них место и обеспечить конфиденциальность. Что? Мне все равно, это не мое дело. Конечно, максимально аккуратно. Сын? С ним проблем не будет, полковник все поймет правильно. Да, разумеется, его тоже. До свидания.

 

Аякс отключил связь, сунул телефонную трубку в карман и потянулся за ярким пакетом с собачьим кормом.

 

— Что, девочка, — приговаривал он, пока кусочки «Чаппи» с приятным шорохом сыпались из пакета в миску, — проголодалась? Не кормит тебя хозяин? Ах он мерзавец, ах, мерзавец, совсем забыл о своей девочке, все делами какими-то занимается. Ну не сердись, моя хорошая. Кушай на здоровье.

 

Грета хорошо чувствовала интонацию и поняла, что хозяин не кормил ее не потому, что она сделала что-то не так и в чем-то провинилась. Это было самым главным. Законы собачьей преданности предписывали не нарушать волю хозяина. Грета кинула на Аякса взгляд, полный немого обожания, и лизнула его руку.

 

 

* * *

 

Власть и силу денег Александр Ташков понял, как известно, очень давно, хотя самого механизма так и не усвоил, просто принял факт как данность. Он знал, что очень многие преступления совершаются именно ради денег, даже если риск разоблачения со всеми вытекающими неприятностями чрезвычайно велик. Почему-то в девяноста девяти случаях из ста жажда денег перевешивала любой страх.

 

Он трезво оценивал ситуацию с расторжением договора аренды и знал, что если аренда была оформлена с помощью больших взяток, то лица, от которых зависит вся эта бумажная канитель, так просто от своих обязательств перед арендаторами не отступятся. Если бы было достаточно времени, можно было бы с помощью фонда «Счастливое детство» организовать в местной прессе мощную кампанию, поднять волну, мобилизовать общественное мнение, после чего потрясать кулаками и требовать досрочного расторжения договора, выражая готовность заплатить любую неустойку, потому что интересы детей-сирот важнее. Можно было бы даже попробовать добиться признания договора недействительным. На гребне такой волны чиновники, от которых зависит судьба договора аренды, просто не смогут долго сопротивляться, аргументов у них не будет в защиту арендатора. Но на это нужно не менее трех-четырех месяцев. Такого резерва времени у Ташкова не было. Единственным способом вывернуть руки тем, от кого зависит быстрое оформление бумаг, была взятка еще более крупная, чем та, которую они уже получили от лиц, арендовавших усадьбу. Конечно, давать взятки — дело нехорошее, кто ж спорит. Ташков и не спорил, он ее просто дал, дал из денег, полученных по наследству от классика советской литература Михаила Федоровича Богатова. Разумеется, делал он это не сам и не впрямую, все было обставлено красиво и даже как-то интеллигентно, но в то же время достаточно жестко, чтобы взяткополучатели не вздумали финтить и играть одновременно на две команды. Чиновники были уверены, что попали в клещи к еще более могущественной мафиозной группировке, которая все про них знает и всюду достанет, если что не так, и которая хочет свести какие-то свои счеты с арендаторами.

 

Больше всего их пугало то, что нужно было официально явиться в усадьбу бывшего детского дома и известить арендаторов о необходимости срочно освободить помещение. Одно дело оформить бумажки у себя в кабинете и поставить все нужные подписи, и совсем другое — говорить слова, глядя в глаза тем, от которых взял деньги и которых, мягко говоря, «кинул», польстившись на более крупную сумму. Что и говорить, мероприятие не из приятных.

 

Еще какая-то сумма ушла на организацию пикета. По всей округе собрали жителей, вручили им плакаты с надписями «Детский дом — детям!» и «Долой пришлых из детского дома!» и объяснили, что и как нужно делать. Пикетчики должны были обеспечить официальным лицам моральную поддержку и выступить живым аргументом в пользу скорейшего расторжения договора.

 

— Мы не хотели беспокоить вас раньше времени, мы полагали, что все обойдется одними разговорами, — говорил арендатору представитель местной администрации. — Но видите, как все обернулось. Я ничего не могу с этим поделать, договор аренды был заключен с нарушением закона и в обход правил, вы сами это знаете. Мы могли сдать усадьбу в аренду только на короткий срок с условием немедленного освобождения помещения арендаторами, как только появится возможность финансировать детское учреждение. Мы отступили от нормы, мы заключили с вами договор на три года, потому что были уверены, что за три года деньги на детский дом не появятся. Но они появились. У нас уже и без того крупные неприятности из-за трехлетнего срока договора. Поверьте мне, мы сделали все, что могли, чтобы отстоять ваши интересы, но увы.

 

Ташков стоял в толпе жителей, изображавших разгневанную общественность, и внимательно изучал окрестности. Бетонный забор, окружавший усадьбу, был высоким, и Александр, играя роль энтузиаста-активиста, забрался на крышу автобуса, который привез пикетчиков, и поднял плакат высоко над головой. Наметанный глаз его то и дело выхватывал из коричнево-зеленой массы деревьев, окружавших здание, движущиеся объекты. Да, охранников здесь более чем достаточно. И что хуже всего, они несут службу не только по ту сторону бетонного забора, внутри огороженной территории, но и снаружи, на склоне горы. Серьезные ребята эти арендаторы. Если затевать силовую комбинацию, то потери будут нешуточными. Правильно он сделал, что пустил в оборот деньги Богатова. Если можно обойтись без крови, то нужно обходиться, каких бы денег это ни стоило. Жаль только, что не все руководители это понимают.

 

Василий Игнатьевич не вышел на крыльцо проводить визитера. Все происшедшее было как гром среди ясного неба. И надо ж так, одно к одному: Аякс дал команду через три дня избавиться от девчонки и от Мирона, а тут еще эта неприятность. Из трех отпущенных дней прошло полтора, но предпринимать ничего пока нельзя, могут приехать эксперты. И показывать им нужно живую Наташу, а не труп. Ничего, может быть, к утру все утрясется.

 

Но дело принимало совсем плохой оборот. После отъезда официального гостя пикетчики не разъехались, как ожидал Василий, а продолжали стоять вокруг усадьбы, не выказывая ни малейшего намерения расходиться. Более того, когда начало смеркаться, они вытащили из автобусов палатки и стали разводить костры с явным намерением готовить еду. Да они что, ночевать здесь собрались? Идиотизм. Василий набрал в грудь побольше воздуха и вышел за ворота.

 

— Граждане, — громко и как можно увереннее сказал он, — собирайте свои вещи и расходитесь по домам. Представитель администрации поставил меня в известность о принятом решении, я с ним согласен и ничего не оспариваю. Мне была дана неделя на то, чтобы вывезти имущество и освободить особняк. Даю слово, что через неделю нас здесь не будет. Ваша демонстрация лишена смысла, меня ни в чем не нужно убеждать. Мы решили все вопросы.

 

В ответ ему раздался рев голосов, над толпой взметнулись новые плакаты, которых днем Василий не видел. «Кацапы, долой с украинской земли!» «Украинские земли — украинцам!»

 

— Мы останемся до тех пор, пока вы не уберетесь отсюда!

 

— Вам верить нельзя!

 

— Убирайся из усадьбы, она принадлежит детям!

 

— Кацап толстобрюхий, на украинском хлебе отожрался!

 

— Мотай отсюда, пока цел! Нам работать негде из-за таких, как ты!

 

Агрессивность выкриков нарастала, и Василий понял, что мирными переговорами он ничего не добьется. Не стрелять же в эту толпу. Его фамилия стоит во всех документах на аренду, и если пострадает кто-то из пикетчиков, спросят в первую очередь с него.

 

— Чего вы добиваетесь? — громко спросил он, стараясь не терять хладнокровия. — Почему не расходитесь?

 

— Тебя караулить будем, — раздался голос из толпы. — Посмотрим еще, как ты имущество начнешь вывозить. Все машины проверим, чтобы ты детдомовского чего-нибудь не прихватил. Давай, иди, собирай свои манатки.

 

Это уже совсем никуда не годится. Значит, Наташу вывезти отсюда не удастся, ни живую, ни мертвую. Можно, конечно, выпускать машины в сопровождении охраны и не допустить досмотра, но охранники у него такие, что невооруженным глазом видна их национальная принадлежность. Не хватало еще, чтобы пошли разговоры о том, что Карпатах осели вооруженные чеченцы. За нарушение конфиденциальности Аякс голову оторвет.

 

Выхода нет, придется ждать, пока не истекут трое суток, и решать вопрос с Наташей и Мироном прямо здесь. Хотя какого черта ждать? Надо срочно давать отбой приезду экспертов. Толпа их не пропустит, а если и пропустит, то информация о прибытии иностранцев сразу разойдется куда не следует. Василий вернулся в дом и вызвал к себе Марата, начальника охраны, рослого крепкого мужика с лицом, до самых глаз заросшим бородой.

 

— Надо срочно все сворачивать, нам покоя все равно не дадут. Сегодня же ночью закончи все, что нужно, и будем собираться.

 

— Эти люди так и будут торчать вокруг усадьбы?

 

— Судя по всему, да. Расходиться они не намерены и вообще ведут себя крайне недоброжелательно. Не надо дразнить гусей, здесь не Россия. Здесь и вы, и мы одинаково чужие и нежеланные. Украина в войне не участвует. Так что не будем нарываться.

 

— А что же Охрименко? Как он мог допустить такое?

 

— Как, как... Допустил, вот как. Дурак он. Оказывается, недовольство нарастало уже давно, а он, вместо того, чтобы предупредить и принять меры, надеялся, что все само собой успокоится и рассосется. Что сейчас обсуждать? Обсуждать надо было раньше, когда еще можно было что-то сделать, предотвратить. А сейчас придется приспосабливаться к тому, что уже случилось. Короче, девочку и сына полковника надо по-тихому убрать, они больше не нужны, при эвакуации будут лишней обузой. Единственное время ночь, когда ничего не видно. Контрольное освещение вырубишь.

 

— Обоих, значит?

 

— Чего ты переспрашиваешь? — разозлился Василий. — Тебе один раз сказано, должно быть достаточно. Иди, выполняй. И чтоб аккуратно.

 

Начальник охраны молча вышел из комнаты. Сумерки быстро сгущались. Василий Игнатьевич напряженно вглядывался в толпу, окружившую усадьбу. Из окна на третьем этаже, где находилась его комната, хорошо было видно, как люди разбивают палатки и возятся вокруг костров. Судя по всему, это были опытные пикетчики, потому что активность их была хорошо организована. Из общей массы выделена группа «морального давления», стоящая с плакатами и дружно скандирующая лозунги. Теперь, когда первая смена закончила ужин, группы менялись. Люди передавали плакаты тем, кто уже поел, и шли к костру. Похоже, они собираются «доставать» обитателей усадьбы всю ночь напролет. Но это и неплохо. За собственными истеричными выкриками они не услышат того, что им слышать не положено.

 

Стало еще чуть-чуть темнее. Начальник охраны выполнил приказ и контрольное освещение по периметру забора и на крыше дома не включил. Но тут Василий услышал шум мотора, а чуть погодя увидел, как к толпе подъехал грузовичок. Тут же от одного из костров отделилась группа мужчин, и через несколько минут стало понятно, что привезли аккумуляторные батареи, к которым подключали мощные юпитеры. Прошло еще немного времени, и вся усадьба оказалась залита ярким, режущим глаза светом.