Ларри Нивен, Стивен Барнс

 

С концом советской эпохи возникает другая крайность, характерная для постсоветского литературоведения: в пафосе освобождения от революционно-демократического "кода прочтения" исследователи стремятся не к адекватному познанию смысла авторского высказывания, а выражаясь языком героев Достоевского, к желанию "как бы кого огорошить". Мировосприятие автора подменяется и вытесняется исследовательским. Ни Островский, ни его тексты, ни тем более тот контекст понимания, который связан с духовными мировоззренческими ценностями драматурга", не имеют никакого значения, кроме "произвола" авторской концепции. Отсюда парадокс: в таком стремлении "огорошить", проявляется, как правило, все тот же революционно-демократический "код понимания" произведений русской классической словесности. Пафос "отрицания" добролюбовской концепции, проявленный в публицистическом очерке о "Грозе" П.Вайля и А.Гениса как мещанской трагедии, на деле приводит критиков к утверждению другой концепции, но все в той же манере революционно-демократической публицистики.

 

А.А. Григорьев большим злом, чем "отвлеченные теории", считал "праздную игру в мысль": "Теории все-таки к чему-нибудь ведут и самою своею несостоятельностью раскрывают нам шире и шире значение таинственной нашей жизни!.. Оказалась узка одна – явится другая. Однако только праздная игра в мысль и самоуслаждение этою игрою – незаконны в наше кипящее тревожными вопросами время. Теоретикам можно пожелать только несколько побольше религиозности, то есть уважения к жизни и смирения перед нею, а ведь эстетикам, право, и пожелать-то нечего!"

 

В письме к Аполлону Григорьеву Островский в конце 1862 года пишет: "Теоретикам можно раздувать идейки и врать: у них нет конкретной поверки; а художникам нельзя: перед ними – образы. <…> врать только можно в теории, а в искусстве - нельзя".

 

С конца 1990-х годов постепенно оживляется интерес к А.Н.Островскому, появляются Сборники работ, целиком посвященные ему. С 2000-го года устраиваются конференции в музее-усадьбе драматурга "Щелыково", по материалам конференций издаются сборники научных работ – "Щелыковские чтения". Накопление и переосмысление материала – длительный процесс и, хочется верить, он даст свои плоды, если исследователь русской классики будет понимать, к постижению каких духовных величин он приступает.

 

Подводя итог критической рецепции драматургии А.Н.Островского, нужно заметить, что ни в советский, ни в постсоветский период она никогда не рассматривалась предметно (в соответствии с термином И.А.Ильина художественный предмет) как двунаправленное движение, начинающееся с постижения Главного Смысла (художественной предметности и образности) и ведущее к прояснению эстетико-содержательных закономерностей произведения и, наоборот, от изучения этих закономерностей к Главному Смыслу.

 

И.Ильин обосновывает особую стратегию восприятия и истолкования художественного произведения: тип чтения как "воссоздания художественного создания", чтения как художественную встречу читателя с писателем. И. Ильин противопоставляет свой метод чтения "формальной критике", сосредотачивающейся на "раздробленном", "осколочном" чтении литературы, в результате которого и происходит разрыв части и целого, приводящий к изучению «периферийных" сфер текста.

 

Стратегия чтения И.Ильина связана с пониманием духовно-предметного состава произведения как "источника озарения и умудрения". А такое понимание, по мысли И.Ильина, связано в России с сущностной и укорененной традицией русского национального искусства – с определяющим влиянием "греко-восточного православия". Игнорирование определяющего влияния на творчество Островского православно-христианского мировосприятия, глубинной связи драматурга со святоотеческим Преданием, прочной укорененности в нем Островского вновь отбросит исследователя "назад, к Добролюбову!", в данный момент – к Добролюбову в постмодернистской обертке.

 

Пытаясь воспринять драматургию Островского "из Главного Смысла", мы обобщили и сформулировали некоторые существенные, как нам кажется, свойства творчества Островского:

 

Драматургия Островского носит ярко выраженный религиозно-национальный характер. Религиозное у Островского – сущностное, а не стилистическое (не орнаментально-колористическое) явление. Христианский идеал утверждается на глубинных уровнях произведения, прежде всего в сфере художественной образности, восходящей к православной символике, к Первообразу.

 

Островский – поэт русской национальной жизни, ее светлых и идеальных сторон, ее цельности и единства, поэт православно-бытового уклада России. И это свойство тянется к Островскому от Пушкина, а от Островского к Шмелеву, в частности, через традицию поэтизации вещи, всего предметного мира, традицию освященного, православного восприятия вещи, где вещь – символ одухотворенного бытия.

 

Как показывает анализ рецепции Островского, быт, изображенный драматургом, был, по словам А.Григорьева, "камнем претыкания" для революционно-демократической критики, антихристианской по своей сути, так как именно через предметные, вещные символы Островский, как и любой поэт вообще, сообщает о неизменных основах национальной жизни, корнями уходящей в Предание: "Быт, составляющий фон широкий картины, взят – на всякие глаза, кроме глаз теории, – не сатирически, а поэтически, с любовью, с симпатиею очевидными, скажу больше – с религиозным культом существенно-народного".

 

История показывает, что уничтожение бытия начинается с уничтожения быта. Об этом провидчески в свое время писал П.Флоренский:

"Разорив православный быт, реформа Петра нанесла сильный удар православию, лишив его, по крайней мере, в городах и образованном классе, его тела – быта. Результаты второго исторического удара православию, революции – еще нельзя учесть".

 

Сказанное вовсе не означает, что Островский идеализировал жизнь. Как писал А.В.Дружинин, "изучение светлых сторон данной жизни для Островского не могло перейти в розовый свет, односторонность или идилличность. Для этого наш автор был слишком поэтом, то есть человеком по преимуществу зорким".

 

Островский смотрит на жизнь глазами поэта-христианина, не отводя глаз от ее несовершенства, но всегда с любовью к жизни и человеку, хранящему в себе образ Божий. Антиномия Света и Тьмы характерна как раз для православного миропонимания. Человек, согласно православной антропологии, пребывает во тьме после своего грехопадения в любом обществе. Но он призван к обожению. Поэтому не случайно в основе многих сюжетов Островского проявляется главная идея: преображения (просветления) души человека. "Тьма", как правило, у Островского не присуща всему миру, она не обладает качествами целостности и непроницаемости. Герои Островского относятся к миру как Божьему творению любовно. Мир в целом у Островского светел и иерархичен: он никогда не заканчивается земными границами, а автор и его герои ясно видят перед собой Идеал.

 

Революционно-демократическая критика выводит антиномию Света и Тьмы из православного контекста понимания, десакрализирует ее и трансформирует в духе атеистического мировосприятия.

 

Г.В.Мосалева

Ларри Нивен, Стивен Барнс