Глава 30. “Бентли” контрастировал с местностью, на мой взгляд, не хуже летающей тарелки.

 

“Бентли” контрастировал с местностью, на мой взгляд, не хуже летающей тарелки.

— Сидите здесь, — приказала я, когда автомобиль достиг окраины.

Сергей и Харакири остались в машине, а я пошла на разведку.

Двор был действительно без ворот. На полянке, потрясающе загаженной курами, копошилась старушка — что-то месила в огромной алюминиевой миске. Возраст старушки навевал мысли о том, что загулялась она на этом свете очень и очень.

— Здравствуйте, бабушка, — с максимальным дружелюбием поприветствовала.

— Так здравствуй и ты, — отозвалась она дребезжащим голосом, не поднимая лица от миски.

“Далила права, — подумала я, — эта бабка совсем не наследница. Она сама в наследодатели метит. Получит девчонка свою квартиру в Москве, и дом этот без плетня, без ворот впридачу. Как пить дать получит. Очень скоро.”

И тут старушка от миски своей разогнулась и, упираясь руками в поясницу, продребезжала:

— Ну ладно, здеся я порядок навела, пора и до другой хаты.

И засеменила так бойко, что я еле за ней поспевала.

— Померла вся родня, — пожаловалась она, — а мне все хозяйство осталося. Бросить жалко, так по деревне с утра до вечера брожу: где плетень подправлю, где под ступеньку каменюку подложу. Эхе-хе, грехи наши тяжкие.

С этим вздохом она завернула в соседний двор, тоже не имевший ворот и забора.

И вот тут-то моему взгляду открылось широкое деревянное крыльцо, предваряющее бревенчатую, покосившуюся избу. На крыльце стояла инвалидная коляска, в которой мирно дремал… парализованный.

“Бог мой! — подумала я. — Что за напасть обрушилась на этот род? Сплошь одни парализованные! Просто эпидемия какая-то!”

— Да у вас что, всех разом парализовало? — сорвалось с моего языка.

— К счастью, одного Федота, — бодро откликнулась старушка, внимательно разглядывая меня подслеповатыми, выцветшими до белизны глазками.

Я опешила:

— Что? Федота? Когда ж его, болезного, успели сюда перевезти?

— Уж с месяц, как у меня живет, — трагично поведала старушка. — Хлопотно оно, конечно, возраст у меня такой, что сама в догляде нуждаюсь, да не дал Бог. А этот, — она кивнула на парализованного, — и еще хуже. А куды деться? Ведь братец. Живьем не похоронишь. Вот и маюсь.

Старушка горестно прикрыла глаза. Я остолбенела. Как человек образованный, усиленно отыскивала этому феномену хоть какое-то материальное объяснение — не обращаться же к нечистой силе.

— С месяц? — недоверчиво переспросила я. — Вы ничего не перепутали?

— Ну, милая, может чуток и поболее, но уж никак не меньше, — вздохнула старушка и поинтересовалась: — А ты, краса моя, чья будешь?

Бабкин вопрос я проигнорировала. Не до того было — голова пухла от нахлынувших мыслей. Волнуясь, я нервно теребила воротник платья невесты, которое все еще было на мне.

“Что же это выходит? — размышляла я. — И тут и там Федот парализованный.”

Как это было ни фантастично, но не могла я не верить своим глазам. Он, Федот, сидел в инвалидном кресле и выглядел совершеннейшим соседом моей Любы, тогда кого же возила в коляске Далила?

— А Далила кем вашему братцу доводится? — спросила я.

— Так троюродной племянницей, — поведала старушка, — если по-вашему, по-городскому, родня дальняя, а у нас в деревне — близкие родственники. Мой покойный троюродный братец, старший брат Федота, на городской женился. Далила — дочка его. Теперь уж сирота она. Вот, ухаживает за Федотом. И от доброты душевной, да и квартирку его хочет, когда страдалец помрет. Врачи обещали, что долго не протянет. Я за него уж и бумагу отписала, как доверенное лицо. Для верности и опекунство на Далилу оформили. Уж так она обхаживала меня, а как бумаги получила, так носа сюда и не кажет. Уж с год не видала ее…

— Ой! — вскрикнула я, отдергивая руку от воротника платья, который нервно продолжала теребить.

Укололась. На указательном пальце выступила капелька крови. Я осторожно извлекла из воротника длинную булавку, украшенную псевдожемчужиной.

“Осталась от упаковки,” — констатировала я, разглядывая булавку.

И тут меня осенило: “Да парализованный ли это?” Решение пришло мгновенно: я воткнула в плечо Федота булавку и…

И ничего. Федот даже не вздрогнул.

“Точно паралитик, — уныло заключила я. — И точно Федот. Такую рожу трудно перепутать. Экая, однако, заморочка.”

И тут до меня дошли слова старушки, которая все это время не умолкала ни на секунду, рассказывая о злоключениях своей семьи.

— Перевелись в нашем роду-племени мужики, — жаловалась она. — Родных у меня нет, двоюродные нет, а из троюродных: старший братец помер, лишь на старости лет дочурку родив, ентот вон, чистый чурбан, вообще даром жизнь прожил, ребятенков наплодить не сумел. Мне, так тоже Бог не дал. А третий-то, близнец его,

Лаврушка…

— Бабушка, — закричала я, — да кто же привез его сюда?

— Федота-то? — уточнила старушка.

— Ну да, — нетерпеливо подтвердила я.

— Так Лаврушка и привез. Кому ж еще? Лавр, говорю, привез, братец его непутевый, не сам, конечно, машины-то нет у него, другу поручил. Ой, Лавр! — всплеснула руками старушка. — Думали уж и на свете нет его. Дак объявился.

Вот и объяснение, могла бы и сама догадаться. Я деловито поинтересовалась:

— И давно объявился?

— А и не то чтобы. Месяца два назад объявился Лаврушка-то. Непутевый он. Непутевостью своей Лавр прямо-таки в отца, покойника, пошел. Помнится мальцом был…

“Э-э, — подумала я, — сейчас заведет шарманку: конца и края не видно. Вот есть же такие люди, до сути никак не могут добраться. Все их по периферии носит. То ли дело я, — всегда зрю в корень!”

— Бабушка, вы бы про то, как он объявился, — решительно вернула я к теме старушку.

— А месяца два назад объявился, — легко вернулась она. Все равно, видно, ей о чем говорить — лишь бы рот не закрывался.

— А где он был до этого?

— Да говорю же: лет тридцать слыхом не слыхивали о нем. Как в тюрьму его определили, с тех пор и пропал. Думали помер уж, ан нет, живой оказался. Приехал и у меня поселился. Мне не жалко, места много. Он и денег давал. Были денежки у него. Я так и нарадоваться не могла: Лаврушка прям-таки сам на себя не похож, тихий такой, правильный, ангел чисто. Даже за водкой меня не гонял.

— Не гонял за водкой? Чем же занимался он здесь тогда? — удивилась я, уже просвещенная о нраве Лаврушки.

— А дома сиднем, непутевый, сидел, ровно сыч. Носа на улицу не показывал, боялся усё. Так и усё равно не уберегся. Понаехали тут архаровцы. Все окна из автоматов повысадили. Вон, фанеркой пришлось забить, — кивнула на дом старушка.

— Прямо в вас и стреляли? — спросила я, изумляясь ее спокойствию.

— Не-а, я в тот час в сельпо за хлебом пошла. Трудно уж самой печь. Уж руки не те, и ноги не те, спина вот…

Я нетерпеливо ее перебила:

— И что же, бандиты убили Лавра?

— Не-а, утёк он. Думала, как сыч сидит, а он, поганец, в погребе лаз прогрёб. Вот и утек, но чуть попозжее объявился и на голову мою Федота приправил.

Долго уговаривал, а как согласилась, так снова пропал. Дружок его чуть позже Федота привез, мол Лавр попросил. С тех пор и живет у меня горемыка, а Лавра больше не видала. Денег, правда, оставил, когда на Федота согласилась я, оставил и сгинул опять. Говорила ему, пусть мучается Далилка, тяжело мне, а он ни в какую.

Сказал, что Далилка уехала куда-то, а Федот, говорит, деревенским воздухом подышит пускай. Ему, мол, перед смертью полезно.

— Перед смертью молиться полезно, — заметила я и попрощалась с бедной старушкой.

* * *

По пути Сергей и Харакири пытались узнать какой мне удалось разжиться информацией. Я молчала и лишь отмахивалась, погруженная в свои мысли.

“Много будут знать, раньше состарятся,” — решила я, не понимая их настойчивости.

Они же не отставали. Особенно Харакири, который обижался и все бубнил:

— Сама же говорила, что все мы члены БАГа, и сама же теперь молчит.

Когда же он стал слишком наседать, я прикинулась спящей. Харакири, упрямец, долго меня тормошил, пока Сергей не сказал:

— Оставь ее, пускай поспит, намаялась, бедная.

В голосе его явственно слышалась столь необходимая мне нежность.

“И все же он очень мил,” — подумала я, действительно засыпая.