Мой луг, и сколько там в живых,Я не считал — я лишь мечтал, Чтоб не осталось вовсе их, Чтоб волю дать судьбе слепой, Чтоб кончить горький этот бой! Я замкнут стал, я стал угрюм» Мутился ум от черных дум, В грехах подозревал я всех И сам способен стал на грех, Печален дом, враждебен мир, И навсегда ушел покой, Устало к своему концу Я шел, охваченный тоской; Порой хотелось бросить дом И жить в чащобах, со зверьем. Таких овец не видел свет, Цены им не было и нет; Клянусь, я поровну любил Детей — и тех, кто их кормил,— Моих овец... И вот, молясь, Я думал, что, наверно, бог Карал за то, что больше я Своих детей любить бы мог... Редело стадо с каждым днем, Овец все меньше было в нем. Все горше было их считать! Вот их пятнадцать, десять, пять, Их три,— уж близко до конца! — Ягненок, валух и овца... Из стада в пятьдесят голов Один остался, да и тот, Оставшийся, из рук моих В чужие руки перейдет, Последний,— с нынешнего дня Нет больше стада у меня... СТРОКИ, НАПИСАННЫЕ НА РАССТОЯНИИ НЕСКОЛЬКИХ МИЛЬ ОТ ТИНТЕРНСКОГО АББАТСТВА ПРИ ПОВТОРНОМ ПУТЕШЕСТВИИ НА БЕРЕГА РЕКИ УАИ Пять лет прошло; зима, сменяя лето, Пять раз являлась! И опять я слышу Негромкий рокот вод, бегущих с гор, Опять я вижу хмурые утесы — Они в глухом, уединенном месте Внушают мысли об уединенье Другом, глубоком, и соединяют Окрестности с небесной тишиной. Опять настала мне пора прилечь
|
