Надстройка секса и любви

 

В.: Человеческие отношения стали своего рода товарообменом – в том смысле, что «Если ты мне что‑то дашь, я тебе что‑то дам». Не могли бы мы рассмотреть это?

У.Г.: Да. Это факт. Мы не хотим признать его, потому что он разрушает миф о том, что человеческие отношения – это нечто удивительное и выдающееся. Мы недостаточно честны, порядочны и благопристойны, чтобы признать, что все отношения построены на такой основе: «Что я извлеку из этих отношений?» Это не что иное, как взаимное удовлетворение. Если оно отсутствует, отношения невозможны. Вы продолжаете отношения по социальным причинам, или ради детей, имущества, защищенности. Все это неотьемлемая часть бизнеса отношений. Но когда он не удается и не дает нам того, чего мы на самом деле хотим, мы накладываем на него то, что мы называем «любовью». Просто невозможно иметь отношения на какой‑либо основе, кроме как на уровне взаимного удовлетворения.

Вся культура, по своим собственным причинам и посредством своей системы ценностей, создала для нас эту ситуацию. Система ценностей требует, чтобы отношения были построены на любви. Но самый важный элемент – это защищенность и затем чувство собственности. Ты хочешь обладать другим человеком. Когда твое влияние на другого человека по тем или иным причинам ослабевает, ваши отношения изнашиваются. Вы не можете все время поддерживать «телячьи нежности».

Отношения между мужчиной и женщиной основаны на их образах друг друга, которые он и она создают для себя. Так что фактически отношения между двумя индивидами – это отношения между двумя образами. Но твой образ продолжает меняться, так же как и образ другого человека. Просто невозможно удержать образ неизменным. И вот когда все остальное терпит неудачу, мы используем последнюю карту в колоде, «любовь», со всеми ее чудесными и романтическими измышлениями.

Для меня любовь подразумевает двоих. А где есть разделение, будь то в тебе или вне тебя, там есть конфликт. Эти отношения не могут длиться долго. Что касается меня, то отношения формируются и затем немедленно растворяются. Обе эти вещи происходят в одном кадре, если можно так сказать. Это действительно проблема. Вы можете подумать, что я очень грубый человек, но если кто‑нибудь говорит со мной о любви, для меня это «слово из шести букв». Это единственные основополагающие отношения между мужчиной и женщиной. Но для нас это социальная проблема – то, какие отношения ты должен иметь. Даже в годы моей молодости брахманы не могли жениться, если пара не принадлежала к одной и той же подкасте. Это было хуже, чем расистская дребедень в других странах. У них была странная идея поддержания семейных традиций. Что такое традиция в конце концов? Это нежелание меняться вместе со временем. Мы меняемся, но чуть‑чуть, когда нас вынуждают к этому обстоятельства. Но факт в том, что перемены не интересуют механизм нашего мышления.

К сожалению, мы чрезмерно раздули эту тему секса. Это всего лишь простая биологическая потребность живого организма. Тело интересуют лишь две вещи: выжить и произвести себе подобных. Его больше ничего не интересует. Но секс стал для нас огромной проблемой, потому что мы превратили это основополагающее биологическое функционирование тела в движение удовольствия. Видишь ли, если нет мысли, нет и секса.

Вторая проблема в том, что [нам] важен не только сам половой акт, но и надстройка, которая присутствует при этом, романтическая структура, которую мы возвели вокруг любовной игры. Если ты смотришь на красивую женщину, например, в момент, когда ты говоришь, что это женщина, ты уже создал проблему: «Красивая женщина!». Тогда приятнее держать ее руки, чем просто смотреть на нее. Приятнее обнимать, еще приятнее целовать ее и т. д. Вся проблема в надстройке. Как только ты говоришь, что эта женщина красива, на первый план выходит культура.

Здесь [указывая на себя] надстройка абсолютно отсутствует, потому что они [указывая на свои глаза] никоим образом не могут быть непрерывно сфокусированы на каком‑то определенном объекте. Не исключено, что, когда красивая женщина откроет рот, у нее будут самые ужасные зубы, какие только могут быть у женщины. Итак, взгляд переместился оттуда сюда и снова отсюда на что‑то еще, скажем, ее движения. Они [глаза] постоянно меняют свой фокус и ты никак не можешь поддерживать эту надстройку. Есть только физическое влечение. Ты никогда не сможешь освободиться от него. Всех этих людей – этих святых – мучает идея о контроле над этим естественным влечением. Но естественное влечение не следует осуждать. Не уверяй себя, что ты богочеловек, реализованный, просветленный или святой, и что тебе не следует иметь таких мыслей. Проблема на самом деле в этом [убеждении себя]. Они недостаточно честны, чтобы признать это. Так что каждый раз, когда ко мне приходит святой или практикующий воздержание, я беспощаден к нему. Я спрашиваю его: «Ты действительно хочешь сказать, что у тебя не бывает поллюций?» Я говорю ему: «Практиковать воздержание во имя твоей духовной цели – преступление против природы». Если мужчина страдает импотенцией или женщина по какой‑то причине оказывается бесплодна, тогда другой вопрос. Почему религиозное мышление человека выделило отказ от секса как средство духовного достижения, этого я не могу понять. Возможно, потому, что так вы можете контролировать людей. Секс – это самый мощный стимул.

 

В.: Итак, секс – это естественное явление, и в нем нет ничего грязного.

У.Г.: Правильно. Секс – это очень естественное явление. Если ты не занимаешься сексом, семя, наверное, будет выходить с мочой или каким‑то другим способом.

Ведь половые железы должны функционировать. Если они не функционируют нормально, ты становишься ненормальным. Но мы не готовы признать эти факты, потому что они подрывают сам фундамент человеческой культуры. Мы не можем признать тот факт, что мы всего лишь биологические существа и не более. Это сродни утверждению, будто в сфере экономики ты не подвластен законам спроса и предложения. Но на самом деле подвластен. Точно так же в области политики нас контролируют законы политики. Но мы не готовы признать основополагающий факт, что мы – всего лишь биологические существа и все, что происходит с телом, – это результат гормональной активности. Если есть какая‑то проблема там [в теле], с моей стороны слишком самонадеянно говорить об этом тебе, врачу‑сексологу. Проблемы в этой области нельзя решить иначе, чем пытаясь изменить химию всего тела. Я думаю, все наше мышление должно быть направлено в другое русло. Я не знаю; я только предполагаю. Я могу ошибаться. Я недостаточно компетентен.

 

В.: Какое это должно быть русло?

У.Г.: Это все связано с химией. Если, как говорят, желания – это гормоны, тогда весь моральный кодекс и культура, создававшиеся нами столетиями для того, чтобы контролировать поведение людей, фальшивы. Значит, желание не может быть фальшивым. Все, что происходит в [человеческом] организме, не может быть фальшивым.

 

В.: Вы хотите сказать, что сексуальное желание будет всегда, даже без мысли?

У.Г.: Без мысли секса вообще нет. Мысль – это память. Эти знатоки смеются надо мной, когда я говорю, что самая важная из всех желез – тимус. Когда я обсуждал этот вопрос с какими‑то физиологами и врачами, они меня высмеяли. Естественно, ведь, по их мнению, эта железа неактивная. Если ее активировать какими‑то внешними средствами, это была бы аномальная ситуация. Но, понимаешь, тимус – самая важная железа, и чувства действуют там без элемента мысли.

 

В.: Из тимуса…

У.Г.: Да, из тимуса. Видишь ли, медицина игнорировала это уже долгое время. Они считали любое необычное состояние этой железы ненормальным отклонением и пытались лечить его. Правда, когда достигаешь подросткового возраста, она становится неактивной, и тогда твои чувства контролируются твоими мыслями.

 

В.: Скорее культурой, чем естественной биологией…

У.Г.: Чем естественной биологией. Для меня чувство – это вот что: если ты спотыкаешься, я на самом деле не спотыкаюсь с тобой вместе, но все мое существо вовлечено в это «спотыкание». Я говорю о таком чувстве; все остальные чувства – это эмоции и мысли. Различие между чувствами [не в том смысле, что я только что упомянул] и мыслью на самом деле ничего не значит.

 

В.: Оно просто искусственно.

У.Г.: Очень искусственно. Оно культурно. «Сердце важнее, чем голова» и подобная болтовня – абсолютная ерунда. Когда такое [как у У. Г.] нарушение происходит в гормональном балансе человеческого тела в ходе этой катастрофы, этого бедствия или назовите это как угодно, активируется не только тимус, но и прочие железы, как шишковидная железа и гипофиз. Меня спрашивают: «Почему бы тебе не пройти медицинское обследование, чтобы подтвердить все эти заявления?» Я им говорю, что не продаю эти заявления.

Мне не нравится в медицине то, что вы хотите понять функционирование этих вещей, движимые определенным мотивом. Когда однажды вы получите какое‑то понятие о том, как работают эти железы, как активация этих желез поможет человечеству, вы не используете это знание во благо человечеству.

 

В.: И по этой причине Вы не заинтересованы в…

У.Г.: Я не заинтересован в изучении всего этого. Вы не признаете то, что я говорю, а я и не возражаю. Если какой‑нибудь ведущий доктор захочет отвергнуть то, что я говорю, этот парень скажет, что я несу чушь. Но на сегодняшний день в Америке написана не одна книга на тему тимуса. Я не претендую на какое‑то особое знание этих вещей. Я пытаюсь сказать, что чувства, испытываемые благодаря тимусу, абсолютно отличаются от чувств, вызываемых мыслью.

Сексу нужно отдать должное место, как одной из естественных функций организма. Он предназначен единственно, целиком и полностью для воспроизведения чего‑то вроде этого [тела]. Другого места в функционировании организма у него нет.

 

В.: Если быть заинтересованным только в воспроизведении, тогда человек не нашел бы никакой другой функции для сексуальности?

У.Г.: Ты теперь уже никак не можешь вернуться назад, потому что мысль всегда вмешивается в секс. Он стал движением удовольствия. Я ничего не имею против этого. Я даже говорю людям, что если для них было бы возможным заняться сексом со своей матерью без каких‑либо проблем, психологических или духовных, это положило бы конец их сексу. Понимаешь, все построено на твоих идеях. Я не пропагандирую инцест как образ жизни. Для этого [тела] вообще не существует такой вещи, как инцест. Проблема вины, психологическая проблема или религиозная проблема говорит о том, что все должно быть так, а не иначе. Если для человека стало возможным заняться сексом с его сестрой, дочерью или матерью, без раздумий, без угрызений совести, тогда с этим [сексом] покончено раз и навсегда. Он занимает свое должное место. Я не предлагаю это в качестве терапии. Пожалуйста, не поймите меня неправильно.

 

В.: Нет, нет…

У.Г.: Я хочу сказать, что просто невозможно иметь секс с женой или с кем‑то еще без этой надстройки.

 

В.: То есть секс нуждается в ней…

У.Г.: Секс нуждается в ней. Соответственно, тебе остается естественное функционирование половых желез. Если они не используются, семя выйдет с мочой. Все эти заявления духовных учителей, что оно будет двигаться от муладхары к сахасраре, – ерунда. Не верьте всему этому бреду. Если семя не используется, оно выходит с мочой, будь ты святой, богочеловек или грешник. Независимо от того, бывают у тебя поллюции или нет, оно все равно выходит.

 

В.: Тело продолжает функционировать?

У.Г.: Да. Тут [в У. Г.], по‑видимому, происходит какое‑то аномальное функционирование. То, что вы называете эстрогеном в подобных случаях…. я не знаю всех этих терминов…

 

В.: Ну женские гормоны.

У.Г.: Женские гормоны. Видишь ли, говорят, что первые несколько дней или недель пол зародыша не определен, но в какой‑то момент это решается…

 

В.: Ты становишься человеком мужского пола.

У.Г.: Мужского пола. Здесь [в У. Г.] тело вернулось к той стадии, где оно ни мужское, ни женское. Но это не двуполость, о которой столько говорят.

 

В.: Это скорее что‑то психологическое…

У.Г.: Скорее психологическое. Итак, нам нужно пересмотреть все наши идеи по поводу секса. Мы придаем сексу огромное значение, и потому отказ от него становится таким наваждением для людей. В Индии даже отошли от этого отказа и создали то, что называется тантрическим сексом. Это должно быть высшим наслаждением, которое только мог испытать человек. Секс посредством тантры считается наивысшим. По этой причине в Бразилии и, вероятно, в каких‑то еще странах создали это совокупление мужского и женского органов. У нас в Индии есть весь этот вздор – храмы… и потом храм быка, символ возмужалости. Всему этому поклонялись и восторгались этим. Это другая крайность [отказа от секса]: потворство сексу стало духовным поиском. Они говорили о достижении духовных целей, просветления, или что там еще у вас есть, и называли это тантрическим сексом. Будь то обычный секс, или тантрический секс, или секс с проституткой, все это одно и то же.

 

В.: Но я могу понять, почему людей интересует секс как средство достижения так называемой духовности. Потому что в момент глубокой сексуальной вовлеченности, или оргазма, у людей возникает чувство, что они уже не здесь…

У.Г.: Это чувство весьма и весьма преходяще.

 

В.: Оно длится лишь долю секунды.

У.Г.: Даже не долю секунды. Даже там разделения не может не быть. Даже в глубоком горе у тебя появляется ощущение, что тебя там нет. Что происходит, если тело испытывает невыносимую боль? Ты теряешь сознание. И тогда у тела появляется возможность заняться этой болью. Если оно не справляется, ты умираешь.

 

В.: Вы имеете в виду, что в момент оргазма, который длится лишь долю секунды, личность присутствует там?

У.Г.: Факт в том, что личность в большой степени присутствует там даже в момент пикового сексуального переживания. Это переживание уже зафиксировано твоей памятью. Иначе ты никак не можешь испытать его как пиковый момент. Если бы этот пиковый момент оставался просто пиковым моментом, это был бы конец секса; это был бы конец всего.

 

В.: Ты помнишь, что был пиковый момент, но не можешь вспомнить, какое именно это было чувство?

У.Г.: Это не важно. Тот факт, что ты помнишь это как пиковый момент и хочешь повторять его снова и снова, подразумевает, что он уже стал частью твоей структуры переживаний. Ты всегда желаешь его и к тому же хочешь растягивать его на все более длительное время. Это одна из самых больших глупостей. Я где‑то читал, что когда‑то давно истязали женщину, добиваясь, чтобы у нее был непрерывный оргазм в течение, не знаю, получаса или часа. Зачем подвергать ее такой муке? Для чего? Что этим докажешь? Это идея фикс и для людей здесь, на Западе. Они хотят, чтобы это длилось дольше. Но это всего лишь доля секунды, будь то у мужчин или у женщин. Ты врач. Ты, вероятно, знаешь намного больше меня. Но я считаю, что растягивание оргазма дольше его естественной продолжительности ничем не оправдано. Это стало наваждением для некоторых людей, и если они не испытывают этого, половой акт кажется им неудавшимся.

 

В.: Это тоже становится зависимостью?

У.Г.: Подобной любой другой зависимости. Я сам наблюдал все эти вещи. Я узнал о них не понаслышке. Я видел, как они происходят в моей собственной жизни. Я рассказывал о них моей жене. Каждый раз, когда она говорила о любви, я спрашивал ее, что это за ерунда. Единственной основой наших отношений был секс.

Двадцать пять лет я отказывался от секса, преследуя духовные цели. Потом я вдруг осознал: «Послушай, это смешно. Воздержание не имеет к этому никакого отношения. У меня бывают поллюции. Секс кипит внутри меня. Какого черта я отказываюсь от секса? Какого черта я мучаю себя?» Я спросил моего учителя: «Вы уверены, что у Вас никогда не бывает поллюций?» Он покраснел. У него не хватило смелости признаться мне.

 

В.: А Вы можете мне сказать, были они у Вас?

У.Г.: О да. Но это не значило, что я перешел к другой крайности и стал развратничать направо и налево. Меня окружали самые красивые девушки из Голландии, Америки, отовсюду. Мне не нужно было даже просить об этом. Но опять же я чувствовал, что так мне не понять проблему секса. Отношения с моей женой были единственной связью тогда. Она понимала мое отношение к сексу, но у нее все же были какие‑то [свои] идеи о любви. Она всегда спрашивала меня: «Тебя здесь окружают самые красивые женщины. Ты очень красивый мужчина во всех отношениях. Почему ты не занимаешься сексом с ними? У тебя проблема вины или верности?» Я ей говорил: «На самом деле, если с моей стороны произойдет измена, то все переменится». Я предупреждал ее: «Не говори обо всей этой ерунде. Это не более чем предмет для разговора». Не то чтобы это была какая‑то моральная или этическая проблема. Я хотел разобраться с сексом и я осознал, что на самом деле я использовал жену ради своего удовольствия.

 

В.: И Вы могли открыто говорить об этом?

У.Г.: Да, мы всегда это обсуждали.

 

В.: Любви не было?

У.Г.: Нет. И все же она была самой прекрасной женщиной, на которой я только мог бы быть женат.

 

В.: То есть Вы говорили: «Меня интересует только секс»?

У.Г.: Она тоже понимала, что большего не было. Но единственная проблема, что у нас была, касалась детей. Она хотела больше детей, из‑за ее генов. Моя жена была плодом двадцать первой беременности своей матери.

 

В.: Двадцать первой?

У.Г.: Да. Так что желание иметь больше детей было генетической проблемой. Это было настоящей проблемой между нами. Мы даже хотели встретиться с Мэри Стоупс в Лондоне. Ты, может быть, слышал о ней.

 

В.: Чтобы решить это?..

У.Г.: Чтобы разобраться. Моя жена была также против противозачаточных и тому подобных средств. Она мне говорила, что если дольше выкармливать ребенка грудью, то можно оттянуть беременность. Всякие странные идеи! Она не была готова пойти к врачу и сделать аборт. Но однажды она все‑таки сделала аборт, когда мы не захотели иметь больше детей.

Кроме всего этого, у меня все же произошла случайная связь. Не с дешевой девочкой по вызову или проституткой. Это была одна из самых богатых женщин в округе. И это положило конец всему. После этого секса больше не было. Ты будешь удивлен.

 

В.: Это произошло, когда Вы все еще поддерживали отношения с женой?

У.Г.: Да.

 

В.: Этот роман все разрушил!

У.Г.: Это просто случилось со мной. Я случайно оказался у этой женщины. Я не хочу вдаваться во все эти грязные подробности. Это было тридцать три года назад. Все кончилось! Это был конец моему сексу. Я почувствовал, что использую эту женщину для своего удовольствия. Это была не этическая проблема. Тот факт, что я использовал эту женщину, сильно потряс меня. Я сказал себе: «Она, возможно, и добровольная жертва, добровольный партнер во всей этой игре, но я больше не могу этого делать». Это был конец всему и это создало проблему и для моей жены, не в том смысле, что она оттолкнула меня, а в том смысле, что я отказался также от секса с ней.

 

В.: Она чувствовала себя отвергнутой?

У.Г.: Да. Она чувствовала свою вину в том, что довела меня до этого. На самом деле она этого не делала. Она ничуть не подтолкнула меня к этой ситуации. Как бы то ни было, тот случай положил конец моему сексу. Но он не покончил с сексуальным желанием как таковым, потому что у мужчин, как и у женщин, есть свой естественный ритм. Я замечал, что иногда случался пик, и потом месяцами ты об этом ни сном ни духом.

 

В.: Так же и у женщин.

У.Г.: Да, так же, как циклы у женщин. Для мужчины и женщины просто невозможно достичь оргазма одновременно. Мы по‑разному запрограммированы.

 

В.: Это невозможно синхронизировать.

У.Г.: Если бы это можно было синхронизировать, было бы чудесно. Но ты никаким образом не можешь сделать это. Так вот, до тех пор пока это [естественное состояние, которое случилось с У. Г.] не произошло со мной, мощное [сексуальное] желание все еще присутствовало. Но я знал, что семя выйдет с мочой или каким‑нибудь другим образом. Это меня не волновало, потому что я твердо решил разобраться с этой проблемой [секса] сам для себя. Я не пошел к врачу. Я никогда не верил ни в какое лечение. И вот это разрешилось само собой. Секс занимает свое место в организме. Это очень простая функция организма. Он заинтересован только в том, чтобы создавать.

Приведу один пример. Как‑то мы только начали заниматься любовью, как моя двухлетняя дочка заплакала. Нам пришлось прерваться, и ты не можешь себе представить, какие жестокие чувства меня охватили. Мне хотелось просто удавить этого ребенка! Конечно, я не последовал этим чувствам. Но мог бы. Такое у меня было состояние. Я сказал себе: «Это кровь от крови моей, что за идиотское выражение, кость от кости моей – мой собственный ребенок. Как у меня могут быть такие мысли? Тут [показывая на себя] что‑то не так». Я сказал себе: «Ты не духовный человек, ты не то, кем ты себя считаешь и кем тебя считают люди». Я повсюду давал лекции с трибун Теософского общества. Я сказал себе: «Ты – вот„это“, а „это“ – ты. Это насилие – вот что ты такое».

 

В.: А секс – насилие?

У.Г.: Секс – это насилие. Но это насилие, необходимое этому телу. Это мучительно.

 

В.: Что касается воспроизведения…

У.Г.: Любое творение мучительно. Рождение ребенка – очень естественное явление. Но называть его травмирующим опытом и выстраивать вокруг этого огромную структуру теорий – это не для меня. Это не может быть травмирующим опытом. Вот почему после всего этого насилия ты засыпаешь. Ты чувствуешь усталость. Так устроена природа. Любое творение в природе подобно этому. Я не называю это болью или насилием. Извержения вулканов, землетрясения, штормы, наводнения – все это часть природы. Ты не можешь сказать, что существует только хаос или только порядок. Хаос и порядок случаются практически одновременно. Рождение и смерть – это одновременные процессы.

Я не против беспорядочных связей и не против воздержания. Но я хочу подчеркнуть одну основную вещь, а именно, что на самом деле нет никакой разницы, практикуешь ли ты воздержание или злоупотребляешь сексом, который ты называешь тантрическим, преследуя свои духовные цели. Утешительно верить в то, что ты занимаешься тантрическим сексом, а не сексом с проституткой. Говорить, что, если ты занимаешься сексом ради духовных целей, присутствует больше «чувства» или больше близости между вами, – абсолютная чушь.

 

В.: То есть в тантрическом сексе нет ничего стоящего?

У.Г.: Такое множество людей занимаются этим во имя просветления. Мне это отвратительно. Они недостаточно честны, чтобы признать, что они используют это [притягательность просветления] ради удовлетворения своей похоти. Поэтому они устраивают эти бордели. Гуру такого рода – сутенеры.

 

В.: Раджниш прославился этим…

У.Г.: Да, меня кто‑то спрашивал: «Что Вы можете сказать о нем после его смерти?» Я сказал, что мир никогда не видел и в будущем не увидит такого сутенера. [Смеется]

 

В.: Он был очень хорош. Я имею в виду, очень профессионален.

У.Г.: Да, профессионален. Он совместил западные терапии, систему тантры и все, что только можно было найти в книгах. Он сделал на этом большой бизнес. Он брал деньги у мальчиков, брал деньги у девочек и оставлял их себе. Он мертв, так что мы ничего не говорим о нем. Nil nisi bonum (О мертвых либо хорошее, либо ничего). [Смех].

 

В.: Но если мы можем вернуться к…

У.Г.: Я хочу сказать, что, к сожалению, общество, культура, или назовите это как угодно, отделило половую активность и поставило ее на другой уровень, вместо того чтобы относиться к ней как к простому функционированию живого организма. Это основное явление в природе. Выживание и воспроизведение – это основное в живых организмах.

 

В.: А все остальное – искусственная надстройка…

У.Г.: Ты можешь менять области, менять идеи, писать книги. Это на самом деле не имеет значения. Что до меня, я никому не говорю, что ему или ей стоит или не стоит делать. Мне интересно показать, что ситуация такова, и сказать: «Тебе решать».

 

В.: Без этой надстройки, без культуры, без мысли сексуальное функционирование тела так же сохранялось бы, но не было бы никого, кто стал бы создавать из этого проблему?

У.Г.: Нет, послушай. Чего бы мы ни касались, мы все превращаем в проблему; а секс и того больше, потому что это самый мощный стимул. Переводя его [в удовольствие] и продвигая его в область, к которой он на самом деле не относится, а именно, превращая его в движение удовольствия, мы создаем проблему. Как только ты создаешь проблему, обязательно возникает потребность решить ее в этих рамках. Тут и появляетесь вы [с сексотерапией и пр.]. Я ничего не имею против врачей‑сексологов, но люди должны решить проблему [секса как удовольствия]. Иначе они становятся неврастениками. Они не знают, что с собой делать. Не только это, но Бог, истина, реальность, освобождение, мокша, все это – предельное удовольствие. Мы не готовы признать это.

 

В.: Но секс очень конкретен?

У.Г.: Очень конкретен. Он осязаем. Вот почему он стал очень мощным фактором в нашей жизни. Вот почему и существует потребность накладывать на него ограничения культурой, сначала во имя религии, а потом во имя семьи, закона, войны и сотни других вещей. Это [потребность ограничивать секс] – не что иное, как следствие религиозного мышления человека. В чем разница?

 

В.: Несмотря на все эти законы, ничего не выходит. Это продолжается и продолжается…

У.Г.: Продолжается. Вы говорите о священности жизни и осуждаете аборты. Это упорствует все та же старая идиотская идея христианства, которая сделала каждую женщину преступницей. А потом вы продолжаете убивать сотни и тысячи людей во имя вашего флага, во имя патриотизма. Вот как обстоят дела. Не то чтобы в ваших интересах было менять это, но перемены – это нечто, в чем эта структура [т. е. мысль] не заинтересована. Она только рассуждает о переменах. Но, ты знаешь, все постоянно меняется.

 

В.: Эта самая искусственная надстройка сексуального возбуждения в действительности вредит телу, но многие люди думают, что, благодаря тому что напряжение снимается и ты чувствуешь себя более расслабленным, это полезно для здоровья.

У.Г.: Прежде всего ты создаешь напряжение. Все эти фантазии, весь этот романтический бред создают напряжение. Раз создалось напряжение, ему нужно рассеяться. Вот почему становится необходим отдых, и ты засыпаешь. Ты засыпаешь, потому что истощен… Последействие неизбежно. Это нормально, но в конце концов это изнашивает организм.

 

В.: Могли бы Вы высказаться по поводу различия в сексуальном поведении между мужчинами и женщинами, которое охватывает Запад сегодня?

У.Г.: [Смеется] Ты имеешь в виду феминистское движение? Это шутка.

 

В.: В своей работе я также касаюсь сексуального насилия, когда мужчины принуждают к сексу женщин или детей против их воли, а также вреда, который они причиняют детям. В женщинах или детях вряд ли можно обнаружить подобную сексуальную жестокость. Почему многие мужчины используют детей и женщин в качестве объектов сексуального насилия?

У.Г.: Видишь ли, это социальная проблема. Я думаю, ты, скорее всего, много знаешь об этом. Я не знаю. Я мало чего могу сказать по поводу этой проблемы. Но действительно, прискорбно, что веками мужчинам сходило все с рук, в то время как женщин общество игнорировало. Половиной населения этой планеты пренебрегали, унижали их и вытирали о них ноги. Даже Библия говорит тебе, что женщина сделана из ребра мужчины. Что за нелепая чушь! Понимаешь, женский интеллект потерян для этой культуры. Не только здесь, то же самое и повсюду.

 

В.: Так откуда проистекает это [насилие]? Из незапамятных времен?

У.Г.: Другая сторона тоже ответственна за это. Ты превозносишь женщину как любимую, и она принимает эту второстепенную роль. Женщина тоже виновна в этом. Я не испытываю слишком большого энтузиазма по поводу всех этих современных феминистских движений. Это бунт, у которого на самом деле нет основания; это, скорее, реакция.

 

В.: Вы имеете в виду, что обе стороны в ответе за сегодняшнее положение?

У.Г.: Обе стороны в ответе. Я очень часто это говорю. Одна из лидеров феминистского движения пришла ко мне и спросила: «Что Вы можете сказать о нашем движении?» Я сказал: «Я на вашей стороне, но вы должны понять одну очень важную вещь. До тех пор пока ты зависишь от мужчины в удовлетворении твоих сексуальных потребностей, ты не можешь быть свободной личностью. Если ты используешь вибратор для сексуального удовлетворения, тогда другое дело». «Вы очень грубы», – сказала она. Я не груб. То, что я говорю, факт. Пока ты зависишь от чего‑то или кого‑то, существует возможность для эксплуатации. Я не против феминистского движения. У женщины должны быть все права. Даже сегодня в Соединенных Штатах за одинаковую работу женщина получает меньше, чем мужчина. Почему?

 

В.: Это культура, конечно.

У.Г.: Когда‑то я считал, что, если бы женщины правили миром, все было бы по‑другому. У нас были женщина премьер‑министр в Индии и женщина премьер‑министр в Шри‑Ланке. Была леди премьер‑министр в Великобритании. Не знаю, случится ли такое в Америке и станет ли женщина президентом Соединенных Штатов. Но, знаешь, они [женщины] также беспощадны, как и кто‑либо другой. На самом деле еще беспощаднее. Так что эта моя мечта разбилась вдребезги [смеется], когда я увидел эту женщину в Иерусалиме, как ее звали…

 

В.: Голда Меир…

У.Г.: Так что дело не в том, мужчина или женщина заправляет шоу, а в том, что система развращает человека.

 

В.: Не было бы никакого существенного различия между мужчиной и женщиной в этом стремлении доминировать где угодно и когда угодно.

У.Г.: Игра во власть – часть культуры.

 

В.: Биология в этом не участвует?

У.Г.: Теперь рассуждают о гормонах. Я, правда, не знаю. Говорят, что гормоны отвечают за насилие. Если это так, что делать?

 

В.: Женщина нам все же необходима…

У.Г.: Допустив на минуту, что преимущество, которым мы [мужчины] обладаем веками, спровоцировано не культурой, а является гормональным феноменом, придется разбираться с ним по‑другому, а не укладывать этого человека на больничную кушетку, делать анализы и говорить, что в его агрессии виновата его мать или прабабка. Это слишком глупо и абсурдно. Так что нам придется найти какой‑то способ. Мы должны задать себе основной вопрос: какой человек нам нужен? Но, к сожалению, мы поставили перед собой модель совершенного существа. Это совершенное существо – богочеловек, или духовный человек, или аватар, или что‑то вроде того. Но принуждение каждого соответствовать этому шаблону – причина нашей трагедии. Каждому из нас просто невозможно быть таким.

 

В.: Но быть таким очень заманчиво.

У. Г.: Когда‑то поклонялись скипетру и короне, церкви и первосвященникам. Потом короли воспротивились этому, и поклоняться стали королевскому роду. Где они теперь? Другие уничтожили королевскую власть и учредили пост президента. Нам говорят, что нельзя оскорблять главу государства. Еще вчера он был твоим соседом, а теперь стал президентом республики. Почему ты должен преклоняться перед королем или президентом? Вся иерархическая структура, будь то в прошлом или в настоящем, одинакова.

 

В.: Но в человеке, по‑видимому, есть потребность искать нечто, по его мнению, превосходящее его самого.

У.Г.: Это нечто – то, чем мы хотели бы быть. Вот почему мы перед кем‑то преклоняемся, кем‑то восторгаемся. Вся иерархическая структура построена на этом фундаменте. Это касается политиков, не говоря уже о монархии и церкви. Даже лучший теннисист – или кинозвезда – уже герой. Они являются для нас примерами. И отвечает за это культура. Дело не только в физиологических отличиях, гормональных отличиях, если есть таковые (я не знаю и не стал бы узнавать), но и в рекламном воздействии. Заходишь ты в любой магазин или смотришь рекламу по телевизору, они [рекламщики] всегда говорят тебе, как одеваться и как стать красивым. Красота женщины зависит от идей Елены Рубинштейн или Элизабет Арден, или еще кого‑то там. Сегодня половина магазинов здесь предлагает мужскую косметику. Я не осуждаю это, просто отмечаю, что таков наш образ жизни. Так вот, рекламщик говорит тебе, какую одежду следует носить, какие цвета с какими сочетать. Он постоянно говорит тебе об этом. Ты находишься под влиянием того, что он тебе говорит. И ты хочешь того, чего он хочет, чтобы ты хотел. Как нам быть с этой проблемой? Я не знаю. Не мне отвечать на этот вопрос, а тем людям, что хотят разобраться с этими проблемами.

 

В.: Вы находитесь в ином состоянии, и может быть, нормальные люди…

У.Г.: Кто нормален? Нормальный человек – это статистическое понятие. Но как может это [то, чем является У. Г.] быть примером? Это [случившееся с У. Г.] не имеет никакой ценности, в том смысле, что оно не вписывается ни в какую систему ценностей. Оно бесполезно для мира. Ты, конечно, можешь спросить меня: «Какого черта мы рассуждаем обо всем этом?» Потому что у тебя были какие‑то вопросы ко мне, а я их ставлю под нужный угол зрения. Я всего лишь говорю: «Посмотри с этой стороны».

Я не заинтересован в том, чтобы склонять тебя к моей точке зрения, потому что у меня нет точки зрения. И ты никак не можешь склонить меня к своей точке зрения. Не потому, что я догматик или что‑то вроде того. Склонить меня к своей точке зрения для тебя просто невозможно. Во время подобного разговора кто‑то бросает в меня словами типа «О, Вы слишком такой‑то или слишком сякой‑то». Это тоже точка зрения. И как, по‑твоему, можно примирить эти две точки зрения, и ради чего тебе их примирять? Тебе приятно, потому что ты склонил его к своей точке зрения. Ты используешь свою логику и свой рационализм, потому что ты умнее меня. Это не что иное, как демонстрация силы.

Тебе приятно, как и людям, которые заявляют о том, что служат человечеству. Это «кайф благодетеля». Ты помогаешь бабушке перейти улицу и чувствуешь, что это хорошо. Но это эгоистичное поведение. Тебя интересует только одобрение, но ты бессовестно говоришь другим, что служишь обществу. Я не циничен. Я просто обращаю внимание на то, что это [чувство] – кайф благодетеля. Он похож на любой другой кайф. Если я это принимаю, жизнь становится очень простой. И если ты это принимаешь, то это также показывает, что ты за отвратительное создание. Ты делаешь это ради себя, но уверяешь других и себя, что делаешь это на благо других. Я не циничен. Можешь сказать, что я циник, но цинизм – это реал