Тлл&л б-а-сЬлкгя 3 страница

²' См.: Коупленд Н. Психология и солдат. М., 1960.

персонаж. Это предел мечтаний одаренного человека середины XX в., когда уже ясно, что тотальная идеология не опора, а тря­сина, и только нестандартная парадигма свободного мышле­ния—общения—поведения возымеет действительность и мощь в дестабилизированном, хаотичном мире. Психотип, описанный Ф. Перлзом, в этих условиях обеспечивал оптимальную адаптив­ность.

Новая психоисторическая ситуация переживалась как духов­ная маята и смута все большим числом людей. Это вело к глубо­ким переменам и в индивидуальных жизненных сценариях, и во I всей жизнедеятельности социума. Субъектом социальных процес­сов и эволюции в целом все в большей степени становится инди­видуальность, а не социальная общность. Индивид все чаще при­нимает решение, руководствуясь своими интересами, а не инте­ресами общины. Обратное уже считается архаизмом или фанатизмом, отклонением от нормы. Права и интересы личности теперь и законодательно поставлены выше прав надличностных ij структур: государства, партий и т.д. Социум становится все более (толерантным к отклонениям от принятых норм, отступлениям от t "Правил и девиациям поведения своих членов. В обществе призна­ется ценность индивидуального самовыражения как катализатора общего развития. Яркие индивидуумы скорее привлекают, неже­ли отталкивают остальных членов социума, иногда в ущерб дей­ствительным потребностям личностного роста и социального.прогресса. Процесс этот далек от благостности. Он небезопасен для личности, потому что девиации на самом деле могут иметь ^неоднозначные последствия, а некоторые из них просто «несо­вместимы с жизнью». Очевидно также, что социум, равнодушно принимающий любые девиации, саморазрушается, потому что не обеспечивает гарантий физического и нравственного существова-*«гния личности. Взаимосвязь социума и личности основывается на ■ глубинной динамике душевной жизни, где социум — источник трансцендентного и сакрального, а личность — источник созида­ющей энергии, действия и воли. Это свойства, отвечающие прин-I ципу дополнительности. И крушение квазирелигиозных идеоло- }, гий XX в. привело к порядковым переменам в значении свободы; личности. Культивирование в каждом индивидууме свойств ак­тивного субъекта становится характерной чертой нашего време­ни. В принципе, нечто похожее происходило в острые моменты, смены любых парадигм мышления. Но на этот раз коммуника­тивная активность личности получает резонатор-усилитель не­обычайной мощности, в полном смысле синхрофазотрон, разго-!, няющий индивидуальные интенции до всепроникающих скоро-^; стей и всесветных масштабов. Любой индивидуум без особого

труда и без сверхзатрат может открыть свою личную страничку в Интернете, поместить там свою фотографию, рассказать о своей жизни, изложить свои идеи, в общем сделать все, что ему захо­чется, и быть услышанными в любой точке земного шара. Он мо­жет участвовать в обсуждениях и конференциях любого уровня, выражать без стеснения какие угодно мнения и получать на них ответ. Наконец, он может найти живых, интересных собеседни­ков, испытать сильные эмоции, почувствовав непосредственную реакцию на себя...

Интернет в буквальном смысле провоцирует самовыражение. Он выполняет роль грифельной доски, стены, забора, на котором каждый может оставить свои письмена. Содержание записи опре­деляется только собственными намерениями субъекта, его жела­ниями и потребностями. При этом Интернет гарантирует публич­ность при соблюдении анонимности, а значит, безопасность. Бы­стро формируется новый стиль самопрезентации индивида, в котором рассказ о себе предстает как игра, приглашающая к уча­стию в реальном жизненном эксперименте взаимопознания и со­трудничества. Так, на личном сайте Александра Л. можно озна­комиться с автобиографией пользователя, увидеть его фотогра­фию, прочесть его стихи, в том числе посвященные жене. Тут же помещается фото жены с лирическим музыкальным оформлени­ем. Кроме своего настоящего имени автор представляет и свое виртуальное имя (nick) — Крысолов, объясняя значение собст­венного интернет-псевдонима. Оказывается, Александр — опыт­ный и искусный программист — был однажды обманут заказчи­ками, которые не выполнили условия договора после того, как получили готовый продукт. И он нашел способ наказывать не­добросовестных и жадных заказчиков. Примером послужил ле­гендарный крысолов, которому не заплатили по договору за чу­десное избавление средневекового города от крыс и который в отместку выманил своей волшебной дудочкой и увел неизвестно куда всех детей... Отныне Александр, как новый Крысолов, вставляет в свои программы особый вирус, который может акти­визироваться и разрушить программу изнутри. Если автору пла­тят честно, он декодирует коварный вирус, если нет, то нечест­ные партнеры не только лишаются программы, но и получают бомбу замедленного действия в своей компьютерной системе.

Трудно сказать, насколько реалистична эта история. Сомни­тельно, что подобное саморазоблачение полезно с деловой точки зрения. Попытка придать экстраординарное, символическое зву­чание обыденным фактам своей биографии, не относящимся к делу личным склонностям и хобби — нечто большее, чем ком­мерческая презентация. Это — автопортрет, то есть жанр скорее 250

самопознания, чем саморекламирования. Но это и поиск контак­та, предложение темы разговора с любым встречным, по типу знаменитой строфы Уолта Уитмена (1819—1892): «Прохожий, если тебе хочется поговорить со мной, почему бы тебе и не заго­ворить со мной? Почему бы и мне не начать разговаривать с то­бой?» (1855). И то, что предощущалось поэтом-демократом как великий гуманистический прорыв, в Интернете превращается в универсальный способ самокоррекции личности и психологиче­ской адаптации к реальности путем публичной субъективности, хотя не всегда и не для всех это очевидно.

Самый спорный феномен Интернета — чат (от англ. chat — {Дружеский разговор, болтовня) — даже адепты электронного об­щения пытаются объяснить (да и оправдать) сравнением с тради-^ционным обменом репликами с приятелями на вечеринке, во время служебного чаепития и т.п. «...На первый взгляд чатовый,треп в "великом нигде" кажется этаким ненатуральным бессмыс­ленным изобретением развращенной технократической цивилиза­ции нового тысячелетия, — пишет школьница, которую, по ее ^словам, "в чат затащила подружка", — а вспомните-ка сакрамен­тальное: "Просто каждый раз под Новый год мы с друзьями хо­дим в баню..." Ну зачем они это делают? Ведь не только же для того, чтобы помыться и скорее всего не для того, чтобы выпить. Просто друзья хотят пообщаться, ведь так?»²² Но по некоторым деталям этой статьи-самонаблюдения видно, что все далеко не так просто. Вот первые впечатления: «...киберпространство роза­ми не усыпано. На наши "Приветы всем!" не откликался никто. Только вылезла какая-то подозрительная реплика: "Осторожно! В чате тормоза". Намека мы не уловили...» Затем автор с подруж­кой взяли себе «ник» Реал: «И мы подцепили девицу (?), которой наплели, что мы — молодой москвич... мы быстро перешли к виртуальным поцелуям и всему такому. Вообще-то было скучно­вато, но нас по крайней мере никто не обзывал тормозами». По­том: «Когда получается большой и интересный разговор, чувству­ешь необыкновенный подъем. Это так приятно — задавать тон разговора, ощущать себя интересным собеседником, получать остроумные ответы». И еще: «Главный смысл чатов, пожалуй, в возможностях, которые открывают анонимность и бестелесность сетевого общения для самопрезентации личности. Человек выби­рает псевдоним, надевает маску — и создает себя... Если в жизни девочка — тихая, скромная да еще в очках, то в чате она может в одну секунду стать гордой "Амазонкой" и вести себя соответству-

Цит. здесь и далее по: Боцаценко Е. В чате «тормозов» нет // Школьный психолог. 2001. № 1. С. 10.

ющим образом. А что помешает ей потом превратиться в "Мери-лин Монро" или "Старуху-процентщицу"? Разве возможно такое в своем родном классе, где твой "ник" дается тебе раз и навсег­да». Но вот и момент групповой идентификации: «Придумывание масок, виртуальных личностей есть творческий акт. Впрочем, тут все зависит от творческого потенциала человека. Что может при­думать тот, кто не в силах даже сочинить рассказик на тему: "Как я провел лето"? Тем не менее эти люди тоже отправляются в чат, и мы видим мат, ухаживания в стиле "Я тебя хочу" и прочее». Автор видит и практическую полезность чата: «В процессе вирту­ального общения я приобрела кое-какие навыки — теперь я легче схожусь с людьми, стала интересной собеседницей. Если же что-то не ладится, я знаю, что в чате я забуду о своих проблемах, настроение улучшится». Но это пустяки по сравнению с таким вот выводом: «Однажды какой-то хакер взломал мой пароль, и я не смогла выйти в Интернет. Я знала, что это мог сделать только кто-то из моих новых друзей. Я пережила жуткое разочарование... Однако пришлось усвоить этот урок. В чате тормозов нет. Тормо­за должны быть у тебя в голове».

Понять, что в окружающей среде нет ни направляющей руки, ни защищающих тормозов, а есть только собственная разумная воля и бесконечные возможности самореализации — значит при­общиться к новому типу мышления, общения, поведения и твор­чества. Есть основания обозначить такую парадигму «Net-мышле­ние», хотя бы потому, что Интернет как бы дооформляет психи­ческий аппарат продвинутой личности конца XX в. Дело не только в огромных объемах информации, которая становится до­ступной. Суть в разнообразии аспектов виртуальной активности, которые выводят человека на новый этап интеллектуальной эво­люции. В частности, сама возможность анонимного, безопасного самовыражения позволяет человеку быть любым, отринуть все ограничения и обязательства, которые накладывает на него соци­альная жизнь, включая страх быть наказанным, чего-то лишить­ся, что-то не оправдать и т.п. Благодаря этому каждый может при желании смоделировать и опробовать новую роль, реализовать те черты личности, которые не находят выражения в реальной жизни.

Вступая в межличностное взаимодействие, люди берут себе вымышленное имя — ник, и возникает «виртуальная личность», которая лишь отчасти соответствует или даже противоположна реальной социальной идентичности автора. Так, примерный до­машний мальчик 10 лет от роду берет себе ник «Маньяк», а добропорядочный школьный учитель, отец семейства, избирает двусмысленный псевдоним «Homo Erectus» (Человек Прямоходя-

Т

Ж

щий). Прозвище «Оргазм», которое у многих вызовет представле­ние о комплексующем подростке, скрывает респектабельного владельца известного чата, а в то же время ник «Евгения 555» не скрывает, а скорее презентирует реальную отличницу, претенду­ющую на золотую медаль. Более того, у одного и того же челове­ка может быть множество ников, отражающих различные аспек­ты его личности, каждый из которых может рассматриваться как субличность. Согласно определению известного психолога Мар­гарет Руффлер, «субличность — это психодинамическая структу­ра, которая, став однажды достаточно сложной, стремится к неза­висимому существованию. Она обладает собственными характе­ристиками, требует независимого существования и старается удовлетворить собственные потребности и желания через лич­ность»²³. Потребность в продуцировании таких субличностных структур и варьирования собственной идентичности объясняется исследователями по-разному. Шери Тэкл в своей книге «Жизнь на экране: Идентичность в век Интернет» пишет: «Не так давно стабильность была социально ценной и культурно поощряемой. Ригидные половые роли, повторяющийся труд, надежда на то, что на одной работе или в одном городе можно оставаться всю жизнь, — все это делало последовательность (согласованность) центральным в определении здоровья. Но эти стабильные соци­альные миры были разрушены. В настоящее время здоровье опи­сывается скорее в терминах текучести, чем стабильности. Основ­ное значение имеет способность меняться и приспосабливаться: к новой работе, новому направлению карьеры, новым половым ро­лям, новым технологиям»²⁴. Другие исследователи считают, что «множественность и изменчивость идентичности в виртуальной коммуникации отражает не столько множественность идентично­сти в современном обществе в целом, сколько развертывание структуры собственной личности и исследование породивших их Потребностей»²⁵. Получается, что отработка субличностей являет­ся имманентным свойством человеческой психики, в сущности, механизмом ее развития, который предельно актуализируется в современных условиях.

Характерно, что увлечение игрой с «масками» и наибольшее разнообразие ников отмечается у подростков и молодых людей до 25 лет, то есть в период активного формирования индивидуаль­ной и групповой идентичности. Этот возраст многие психологи

23 Руффлер М. Игры внутри нас. М., 1998. С. 22-23.

²⁴ Цит, по; Жичкина А. Социально-психологические аспекты общения в Ин­тернете. 2000. http://www.flogiston.df.ru/projects

²⁵ Чеботарева Н. Д. Интернет-форум как виртуальный аналог психодинамиче­ской группы // Психология общения 2000: проблемы и перспективы. М, 2000.

называют временем самых глубоких и самых важных метаморфоз личности. Сам термин имеет биологический оттенок. Метамор­фоза — момент перехода организма в новую стадию развития, к примеру, превращение гусеницы в бабочку: вчера ползала, сегод­ня — летает. А суть в том, что подросток полубессознательно примеряет на себя будущие психологические роли (субличности), пока не отольется его личность в приемлемую для него и для об­щества форму. В средине XX в. считалось, что стойкая моноиден­тификация — необходимое условие психического здоровья и жизненного успеха. А диффузия идентичности (термин Э. Эрик-сона) — это психологический ад на земле: постоянное томление духа, нервные срывы, полная подвластность воле кого-то другого, жестокость от слабости и аморальность по принуждению. Однако уже лет через двадцать психологи, изучив самые массовые невро­зы американского общества («вьетнамский синдром», «психоде­лическая революция» и т.п.), пришли к выводу, что жесткая мо­ноидентификация в массовом варианте затрудняет адаптацию в стремительно меняющемся современном мире, вызывая в край­них случаях поиск «негативной идентичности», стремление «стать ничем» как единственный способ самоутверждения. В противовес традиционной американской самоуверенности теперь рекоменду­ется гибкость. Новый стиль поведения так и называют «протеи-ческим», по имени древнегреческого бога Протея, который мог менять свой облик в зависимости от ситуации. Так в психотера­певтическом приложении реализуется идея множественности «Я» и достижения цельности личности путем преобразования взаимо­исключающих субличностей, внутренних противоречий и амбива­лентных чувств²⁶.

То, что подавляющее большинство «посетителей чатов» — люди от 14 до 25 лет, знаменательно. Интернет становится полем становления личности, ее интеллектуального взросления в том смысле, которое придавал этому слову Ф. Перлз. «Восполнение потребности в расширении круга общения является безусловно важной, но все-таки второстепенной функцией чата, — утвержда­ет современный исследователь. — Первичная же функция — бы­тийная. Чат — это не клуб знакомств, это реальная жизнь, про­живаемая в ином мире. Посетители чата не общаются в нем, они в нем живут»²⁷. Фигурально говоря, Интернет становится своеоб­разным инкубатором новой личности, личности, приспособлен-

¹⁶ См., напр.: Lifton R.Y. Home from the war. Vietnam veterans — neither victims nor executioners. N.Y., 1973.

²⁷ Нестеров К. Карнавальная составляющая как один из факторов коммуника­тивного феномена чатов. 2000. http://www.flogiston.df.ru/projects

ной к жизни в стохастическом, «текучем», стремительно меняю­щемся мире, накопившем к настоящему времени гигантский по­тенциал для перехода на новую ступень эволюции человека.

Технические возможности переработки информации, кото­рые предоставляются компьютерной сетью, не только дополняют, но и формируют интеллект. В свое время крупнейшие советские психологи: Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия — доказа­ли, что используемые орудия перестраивают психику. Их идея интериоризации, то есть превращения внешней деятельности во внутрипсихическую функцию, была блестяще подтверждена кли­нической практикой восстановления утраченных вследствие ра­нения или травмы головного мозга высших психических функ­ций. И принцип системного строения высших психических функций, которые представляют собой подвижный тезаурус нервных связей, формируемый в процессе деятельности, порази­тельным образом соответствует современным представлениям о принципах функционирования человеческих сообществ и такого специфического явления, как Интернет. Изучая структуру деяте­льности, специфику орудия, используемого для решения задачи, можно понять психические особенности личности. Согласно это­му положению, человек, читающий газеты, и человек, ищущий информацию в Интернете, — это разные люди. Компьютеризиро­ванное общество и некомпьютеризованное общество — это раз­ные типы социума прежде всего потому, что в них разные типы виртуальности.

В некотором смысле Интернет появился как нельзя более кстати. То, что наука к середине XX в. утратила ясность относи­тельно категорий каузальности (как убеждения в том, что все имеет определенную причину и будет иметь определенные след­ствия); детерминизма (как законосообразности, а потому и пред­сказуемости явлений и феноменов действительности); порядка (как наличия постоянных и неизменных правил и статусов); аб­солюта (как единственно верной, вечной и познаваемой структу­ры материи и духа) и так далее, не осталось без последствий и для массового человека. Основные категории мышления утратили устойчивость в обьщенном сознании. Изменения коснулись не только научной картины мира, философии, религии, но и быто­вых убеждений, «здравого смысла», так называемых базисных убеждений привычного существования.

С наибольшей жесткостью это коснулось фундаментальной потребности человека в осмыслении стабильности мира и пони­мании связанности и обусловленности событий. Обстоятельства становятся особенно травматическими, когда подрывают базовые надежды, нарушая, таким образом, самые основы адаптации че-

ловека к реальности. Современные исследователи фиксируют это очень четко: «Наиболее частое чувство, возникающее у пережив­ших экстремальный негативный опыт, это чувство уязвимости, незащищенности»²⁸. «Основу болезненных нарушений у людей, претерпевающих катастрофу, составляет деформация или утрата смысла человеческого существования вследствие разрушения "образа мира" или "плана действий"»²⁹. Психологи выделяют три основных категории базисных убеждений, питающих чувство бе­зопасности:

1. Убежденность в благосклонности мира и дружелюбии людей (ожидание позитивного отношения к себе, а не враждебного).

2. Вера в контролируемость и предсказуемость мира (предполо­жение, что, поступая «правильно», можно минимизировать собственную уязвимость).

3. Чувство собственной уникальности и значимости (в норме человек обладает достаточно высоким самоуважением, что позволяет ему рассчитывать на благосклонность и справедли­вость судьбы, верить, что он не заслуживает того, чтобы не­счастье случилось именно с ним)³⁰.

Как видно, все эти базисные убеждения тесно переплетены и в совокупности своей как бы ограждают от враждебной случайно­сти, исключают ее из поля зрения. Даже личная уникальность или везение (3) опирается на дружелюбие окружающих (1) и за­слугу перед ними (2). Получается, что категория случайности из­начально чужда человеческому сознанию. Именно этим обуслов­лены свойственные человеку поиски «в прекрасном и яростном мире» (А. Платонов) порядка, связи, смысла:от магической пар-тиципации и иррациональной веры до научных аксиом и прин­ципа опытной верификации. Но все достижения на этом пути могут обрушиться перед лицом экономического катаклизма, тота­льного террора или нравственного беспредела. И в ситуации ост­рой неопределенности человеку, чтобы контролировать события, поступая «правильно» (2), не на что опереться, кроме дружелю­бия людей (1) и собственной уникальности (3). В хаосе массовых

²⁸ Ениколопов С.Н. Три образующие картины мира // Модели мира. М., 1997. С. 38.

29 Ефимов B.C., Охонин В.А., Суховольский В.Г. Проблемы оценки и эффектив­ной социально-психологической адаптации и реабилитации людей, перенесших природные и техногенные катастрофы // Проблемы и перспективы социаль­но-психологической и половозрастной адаптации детей и подростков. М., 1997. С. 311.

30 См., напр.: Epstein S. Beliefs and symptoms in maladaptive resolutions on the traumatic neurosis // Perspectives on personality. Vol. 3. L.* 1990; Janoff-Bulman R. The aftermath of victimization: Rebuilding shattered assumptions // Trauma and its wake: The study and treatment of posttraumatic stress disorder. N.Y., 1985.

проб и ошибок постепенно складываются устойчивые паттерны эффективного поведения, закрепляется новая парадигма мышле­ния, возникает возможность иной идентичности личности, но в русле традиционной ментальности социума. Предпочитает ли че­ловек опереться на значимых других или рассчитывает прежде всего на себя, зависит от типа культуры, которые в этом плане разделяются современными исследователями по таким парамет­рам, как индивидуализм и коллективизм. Согласно измерениям Дж. Ховстеда, культурами индивидуалистического типа являются культуры США, Австралии, Великобритании, Канады, Новой Зе­ландии и стран Западной Европы. А коллективистскими он счи­тает культуры Кореи, Пакистана, Перу, Тайваня, Португалии, Японии³¹, то есть фактически к культурам коллективистским относят те, где сравнительно большую роль по-прежнему играют древние обычаи, религии, обряды и другие формы активизации коллективного бессознательного.

Несомненно, в решении вопроса о принадлежности культуры к тому или другому типу большую роль играют сложившиеся в са­мой западной культуре стереотипы: индивидуализм — свобода, права личности, демократия; коллективизм — авторитарность, па­тернализм, опека, забота... Недостаточная свобода этих понятий от этических оценок и одиозных исторических прецедентов затрудня­ет их использование в психологическом исследовании. Однако очевидно, что эта бинарная оппозиция коллективизм—индивидуа­лизм должна быть внимательно рассмотрена. В так называемой кросс-культурной (межэтнической) психологии развернута более соответствующая процессам становления индивидуальной и груп­повой идентичности оппозиция оллоцентризм—идиоцентризм.

Стремление личности выступать самодостаточной детерми-нантой собственных мыслей, выборов и поступков определяется как идиоцентризм или самоориентация в противоположность ол-лоцентризму,то есть коллективистской ориентации. Идиоцент­ризм как психологическое свойство личности соотносится с ин­дивидуализмом как свойством культуры, а оллоцентризм — с коллективизмом.

Современные исследователи выделяют в оллоцентрической ориентации три определяющих фактора:

• подчинение индивидуальных целей групповым;

• восприятие группы как продолжения себя;

• сильная внутригрупповая идентификация³².

31 Hofstede G. Culture's consequences: international differences in work-related va­lues. Beverly Hills, Calif. Sage, 1984.

32 См.: Лебедева ИМ. Введение в этническую и кросс-культурную психоло­гию. М., 1998. С. 66.

В таком случае групповая идентичность фактически заменя­ет, поглощает личностную идентичность. Вследствие этого инди­виду трудно дифференцировать себя и группу, свои и групповые цели и ценности. Субъект находится в своеобразном «слиянии» с группой (в терминологии Ф. Перлза) и лишается способности определить, где кончается собственное «Я» и начинается «Я» дру­гих людей.

Идиоцентризм, напротив, выражается в стремлении к неза­висимости от группы и влияния других людей, четком разграни­чении собственных представлений и убеждений других. Здесь принципиален не столько вопрос, в чью пользу будет сделан вы­бор — в пользу собственных интересов или интересов группы (возможны оба варианта, но как результат собственного свобод­ного выбора), сколько вопрос о способности различать эти инте­ресы и при необходимости противостоять им. Идиоцентризм как стремление к личной независимости и аутентичности не прием­лет не только групповое давление, но и вообще давление других людей, любое поглощающее воздействие извне. Идиоцентризм и индивидуализм пересекающиеся понятия, но в принципе это раз­ные вещи. Индивидуалист делает выбор в пользу собственных це­лей, идиоцентрист различает свои и чужие цели. По этой причи­не идиоцентризм не следует соотносить с гипероценочными кате­гориями этики альтруизм—эгоизм. Нетрудно представить себе человека, прекрасно понимающего иллюзорность, ошибочность и, может быть, гибельность коллективных представлений, но остающегося в годы испытаний рядом с людьми, которых он лю­бит или с которыми связан, надеясь быть полезным. Идиоцент­ризм отражает степень психической дифференциации и зрелости индивида (в терминологии Ф. Перлза), тогда как эгоизм и вооб­ще индивидуализм возможны без развитой дифференциации пси­хических структур. Для этого достаточно подчиняться витальным инстинктам, вернее, определенной их части, отвечающей за вы­живание особи. Выражения типа: «Своя рубашка ближе к телу», — на всех языках известны чуть ли не с доисторических времен. И чуть ли не с доисторических времен массовый человек счита­ет, что противопоставить эгоизму может только коллективизм. Отсюда излишняя эмоциональность при анализе взаимоотноше­ний идиоцентрированного и оллоцентрированного человека в со­временном мире. Различий и в самом деле немало³³.

Идиоцентрированные люди полагаются только на себя, гор­дятся личными успехами и своей компетентностью и при этом не связаны эмоциями по отношению к какой-либо малой или боль-

³³ См., напр.: Triandis H.C. Culture and social behavior. McGraw-Hill, 1994.

шой группе, за исключением нуклеарной семьи: супруг(а) и дети. Оллоцентрированные люди полагают, что успех возможен только при поддержке других (родных, земляков, единоверцев и т.п.), гордятся кровной, дружеской, сословной и т.п. принадлежно­стью, выше личной компетентности ставят взаимовыручку и свя­заны эмоционально не только с малой, но и некоей большой группой, а семейные отношения поддерживают со всеми родст­венниками «до седьмого колена».

Если возникнет конфликт между отношениями по горизон­тали и по вертикали, идиоцентрированныи человек предпочтет горизонтальные отношения (например, в споре супруги со стар­шими родственниками он будет на стороне супруги), оллоцент-рированный — вертикальные.

Для идиоцентрированных людей характерна универсальная шкала ценностей и для оценки членов «своей» группы, и для оцен­ки членов других групп. Оллоцентрированным свойственны, напро­тив, разные системы ценностей: при оценке членов своей группы — одна, при оценке членов внешних групп — другая, на фоне аффек­тивной поляризации отношений к «своим» и «чужим».

Деловые контакты между оллоцентированными и идиоцент-рированными людьми затруднены. Одно из самых сильных ра­зочарований оллоцентрированного человека — осознание, что идиоцентрированныи коллега не станет ему близким другом. Как выразился Ромен Роллан, «люди прощают все, только не отказ есть с ними из одной чашки» (1933). А идиоцентрированныи че­ловек мучительно переживает ситуацию тесной внутригрупповой контактности, когда невозможно «побыть одному». Этим нередко объясняется невротический оттенок эксцентрических происшест­вий в студенческих общежитиях, склок в коммунальных кварти­рах, неуставных отношений в казармах и т.п.

Отмечается, что люди с идиоцентрическими наклонностями выглядят более одинокими, чем оллоцентрированные, которые демонстрируют сильную внутригрупповую поддержку.

Портрет идиоцентрированного человека, таким образом, весьма далек от благостности. Подобное отдаление личности от опеки и заботы группы может вызвать не только межличностные, но и интрапсихические проблемы, связанные с исключением од­ного из наиболее мощных защитных механизмов — расширения границы «Я». Не следует думать также, что четкое разделение собственных и иных интересов, целей и предпочтений, свойст­венное идиоцентрированной личности, обеспечивает человеку жизненный успех, карьерный рост, материальное благополучие или что-то другое в этом роде. В житейском плане идиоцентризм вообще эффективен только в правовом государстве, где закон

предоставляет наибольшее благоприятствование честной конку­ренции и жестко пресекает деятельность разного рода «теневых» фирм, команд и землячеств. Однако даже в стране официального индивидуализма и развитой демократии, ориентированной на со­блюдение прав человека, жесткое законодательство, сохраняющее такую карательную меру, как смертная казнь, не в состоянии по­кончить с мафией, внутри которой действуют предельно олло-центрические отношения. Одно это может поколебать доверие к футурологическим прогнозам относительно «информационного общества».

Опираясь на очевидные достижения «технотронной револю­ции», современные ученые развили специальную науку — комму-никативистику, согласно которой будущая постиндустриальная цивилизация может стать «более здоровой, благоразумной и жиз­неутверждающей, более добропорядочной и демократичной, не­жели любая иная, известная нам до сих пор»³⁴. Но детальные обоснования столь обнадеживающих перспектив вызывают зако­номерный скепсис представителей других научных школ. «Опи­раясь на компьютерную технику, — пишет Л.М. Землянова, — Тоффлер утверждает, что "цивилизация третьей волны будет ба­зироваться на взаимодействующих, демассифицированных сред­ствах связи, питающихся чрезвычайно разнообразной и часто ве­сьма персонализированной образностью, черпаемой из потоков общественной памяти и пополняющих ее". Однако декларации подобного рода в его книге не подкрепляются конкретными при­мерами, доказывающими реальность этих гипотез»³⁵. Это обыч­ное для футурологии дело — придавать разрешающим способ­ностям новой техники и технологии философский и социо­логический смысл, чтобы воссоздать прогностический образ, метафорически раскрывающий суть предстоящего этапа в разви­тии общества. Надо сказать, что такого рода прогностические об­разы и составляют главную ценность футурологии, потому что по ним, как по эвристическим моделям, могут корректировать свои планы и ученые, и политики, и простые люди. Это, разумеется, далеко не однозначные определения стадий стохастического про­цесса. Они уточняются, углубляются и даже переосмысляются в согласии с реальным развитием дел. К примеру, нарисованная М. Мак-Люэном «Глобальная деревня» (1964) через восемь лет у Г. Кана и Б. Брус-Бриггза преобразуется в «Глобальный метропо-лис» (1972), так как в отличие от деревни с ее тесными родствен-