Тимей. Да.
Сократ. Что же, любезный Тимей, удалось нам вкрат-
це восстановить ход наших вчерашних рассуждений, или
мы что-нибудь упустили?
Тимей. Да нет, Сократ, ты перечислил все, о чем мы
говорили.
Сократ. Тогда послушайте, какое чувство вызывает
у меня наш набросок государственного устройства. Это
чувство похоже на то, что испытываешь, увидев каких-
нибудь благородных, красивых зверей, изображенных на
картине, а то и живых, но неподвижных: непременно за-
хочется поглядеть, каковы они в движении и как они при
борьбе выявляют те силы, о которых позволяет догады-
ваться склад их тел. В точности то же самое испытываю я
относительно изображенного нами государства: мне было
бы приятно послушать описание того, как это государство
ведет себя в борьбе с другими государствами, как оно до-
стойным его образом вступает в войну, как в ходе войны
его граждане совершают то, что им подобает, сообразно
своему обучению и воспитанию, будь то на поле брани
или в переговорах с каждым из других государств.
Так вот, Критий и Гермократ, мне ясно, что сам я не
справлюсь с задачей прочесть подобающее похвальное
слово мужам и государству. И в моей неспособности нет
ничего странного: мне кажется, что этого не могут
и поэты, будь то древние или новейшие. Не то чтобы я
хотел обидеть род поэтов, но ведь всякому ясно, что
племя подражателей легче и лучше всего будет воссозда-
вать то, к чему каждый из них привык с ранних лет, а то,
что лежит за пределом привычного, для них еще труднее
хорошо воссоздать в речи, нежели на деле. Что касается
рода софистов, я, разумеется, всегда считал его весьма ис-
кушенным в составлении разнообразных речей и в других
прекрасных вещах, но из-за того, что эти софисты привы-
кли странствовать из города в город и нигде не заводят
собственного дома, у меня есть подозрение, что им не под
силу те дела и слова, которые свершили и сказали бы в
обстоятельствах войны, сражений или переговоров как
философы, так и государственные люди. Итак, остается
только род людей вашего склада, по природе и по воспи-
танию равно причастный философским и государствен-
ным занятиям. Вот перед нами Тимей: будучи граждани-
ном государства со столь прекрасными законами, как
Локры Италийские, и не уступая никому из тамошних
уроженцев по богатству и родовитости, он достиг высших
должностей и почестей, какие только может предложить
ему город, но в то же время поднялся, как мне кажется, и
на самую вершину философии. Что касается Крития, то
уж о нем-то все в Афинах знают, что он не невежда ни в
одном из обсуждаемых нами предметов. Наконец, Гермо-
крат, по множеству достоверных свидетельств, подготов-
лен ко всем этим рассуждениям и природой, и выучкой.
Потому-то и я вчера по зрелом размышлении охотно со-
гласился, вняв вашей просьбе, изложить свои мысли о го-
сударственном устройстве, ибо знал, что, если только вы
согласитесь продолжать, никто лучше вас этого не сдела-
ет; вы так способны представить наше государство вовле-
ченным в достойную его войну и действующим сообразно
своим свойствам, как никто из ныне живущих людей.
Сказав все, что от меня требовалось, я в свою очередь об-
ратил к вам то требование, о котором сейчас вам напоми-
наю. Посовещавшись между собой, вы согласились отда-
рить меня словесным угощением сегодня; и сейчас я,
как видите, приготовился к нему и с нетерпением его
ожидаю.
Гермократ. Конечно же, Сократ, как сказал наш
Тимей, у нас не будет недостатка в усердии, да мы и не
нашли бы никакого себе извинения, если бы отказались.
Ведь и вчера, едва только мы вошли к Критию, в тот
покой для гостей, где и сейчас проводим время, и даже на
пути туда, мы рассуждали об этом самом предмете. Кри-
тий тогда еще сообщил нам одно сказание, слышанное им
в давнее время. Расскажи-ка его теперь и Сократу, чтобы
он помог нам решить, соответствует ли оно возложенной
на нас задаче или не соответствует.
Критий. Так и надо будет сделать, если согласится
Тимей, третий соучастник беседы.
Тимей. Конечно, я согласен.
Критий. Послушай же, Сократ, сказание хоть и весь-
ма странное, но, безусловно, правдивое, как засвидетель-
ствовал некогда Солон, мудрейший из семи мудрецов. Он
был родственником и большим другом прадеда нашего
Дропида, о чем сам неоднократно упоминает в своих сти-
хотворениях; и он говорил деду нашему Критию — а ста-
рик в свою очередь повторял это нам, — что нашим горо-
дом в древности были свершены великие и достойные
удивления дела, которые были потом забыты по причине
бега времени и гибели людей; величайшее из них то, ко-
торое сейчас нам будет кстати припомнить, чтобы сразу и
отдарить тебя, и почтить богиню в ее праздник достой-
ным и правдивым хвалебным гимном.
Сократ. Прекрасно. Однако что же это за подвиг,
о котором Критий со слов Солона рассказывал как о за-
малчиваемом, но действительно совершенном нашим го-
родом?
Критий. Я расскажу то, что слышал как древнее ска-
зание из уст человека, который сам был далеко не молод.
Да, в те времена нашему деду было, по собственным его
словам, около девяноста лет, а мне — самое большее де-
сять. Мы справляли тогда как раз праздник Куреотис на
Апатуриях, и по установленному обряду для нас, мальчи-
ков, наши отцы предложили награды за чтение стихов.
Читались различные творения разных поэтов, и в том
числе многие мальчики исполняли стихи Солона, кото-
рые в то время были еще новинкой. И вот один из членов
фратрии, то ли впрямь по убеждению, то ли думая сделать
приятное Критию, заявил, что считает Солона не только
мудрейшим во всех прочих отношениях, но и в поэтиче-
ском своем творчестве благороднейшим из поэтов. А ста-
рик — помню это, как сейчас, — очень обрадовался и ска-
зал, улыбнувшись: «Если бы, Аминандр, он занимался
поэзией не урывками, но всерьез, как другие, и если бы
он довел до конца сказание, привезенное им сюда из
Египта, а не был вынужден забросить его из-за смут и
прочих бед, которые встретили его по возвращении на ро-
дину, я полагаю, что тогда ни Гесиод, ни Гомер, ни
какой-либо иной поэт не мог бы превзойти его славой».
«А что это было за сказание, Критий?» — спросил тот.
«Оно касалось, — ответил наш дед, — величайшего из
деяний, когда-либо совершенных нашим городом, кото-
рое заслуживало бы стать и самым известным из всех, но
по причине времени и гибели совершивших это деяние
рассказ о нем до нас не дошел». «Расскажи с самого нача-
ла, — попросил Аминандр, — в чем дело, при каких об-
стоятельствах и от кого слышал Солон то, что рассказы-
вал как истинную правду?»
«Есть в Египте, — начал наш дед, — у вершины Дель-
ты, где Нил расходится на отдельные потоки, ном, име-
нуемый Саисским; главный город этого нома — Саис, от-
куда, между прочим, был родом царь Амасис.
Покровительница города — некая богиня, которая по-
египетски зовется Нейт, а по-эллииски, как утверждают
местные жители, это Афина: они весьма дружественно
расположены к афинянам и притязают на некое родство с
последними. Солон рассказывал, что, когда он в своих
странствиях прибыл туда, его приняли с большим поче-
том; когда же он стал расспрашивать о древних временах
самых сведущих среди жрецов, ему пришлось убедиться,
что ни сам он, ни вообще кто-либо из эллинов, можно
сказать, почти ничего об этих предметах не знает. Однаж-
ды, вознамерившись перевести разговор на старые преда-
ния, он попробовал рассказать им наши мифы о древней-
ших событиях — о Форонее, почитаемом за первого
человека, о Ниобе и о том, как Девкалион и Пирра пере-
жили потоп; при этом он пытался вывести родословную
их потомков, а также исчислить по количеству поколений
сроки, истекшие с тех времен. И тогда воскликнул один
из жрецов, человек весьма преклонных лет: «Ах, Солон,
Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди
эллинов старца!» «Почему ты так говоришь?» — спросил
Солон. «Все вы юны умом, — ответил тот, — ибо умы
ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони
переходившего из рода в род, и никакого учения, посе-
девшего от времени. Причина же тому вот какая. Уже
были и еще будут многократные и различные случаи по-
гибели людей, и притом самые страшные — из-за огня и
воды, а другие, менее значительные, — из-за тысяч других
бедствий. Отсюда и распространенное у вас сказание о
Фаэтоне, сыне Гелиоса, который будто бы некогда запряг
отцовскую колесницу, но не смог направить ее по отцов-
скому пути, а потому спалил все на Земле и сам погиб,
испепеленный молнией. Положим, у этого сказания об-
лик мифа, но в нем содержится и правда: в самом деле,
тела, вращающиеся по небосводу вокруг Земли, отклоня-
ются от своих путей, и потому через известные промежут-
ки времени все на Земле гибнет от великого пожара.
В такие времена обитатели гор и возвышенных либо
сухих мест подвержены более полному истреблению, не-
жели те, кто живет возле рек или моря; а потому постоян-
ный наш благодетель Нил избавляет нас и от этой беды,
разливаясь. Когда же боги, творя над Землей очищение,
затопляют ее водами, уцелеть могут волопасы и скотово-
ды в горах, между тем как обитатели ваших городов ока-
зываются унесены потоками в море, но в нашей стране
вода ни в такое время, ни в какое-либо иное не падает на
поля сверху, а, напротив, по природе своей поднимается
снизу. По этой причине сохраняющиеся у нас предания
древнее всех, хотя и верно, что во всех землях, где тому не
препятствует чрезмерный холод или жар, род человече-
ский неизменно существует в большем или меньшем
числе. Какое бы славное или великое деяние или вообще
замечательное событие ни произошло, будь то в нашем
краю или в любой стране, о которой мы получаем извес-
тия, все это с древних времен запечатлевается в записях,
которые мы храним в наших храмах; между тем у вас и
прочих народов всякий раз, как только успеет вырабо-
таться письменность и все прочее, что необходимо для го-
родской жизни, вновь и вновь в урочное время с небес
низвергаются потоки, словно мор, оставляя из всех вас
лишь неграмотных и неученых. И вы снова начинаете все
сначала, словно только что родились, ничего не зная о
том, что совершалось в древние времена в нашей стране
или у вас самих. Взять хотя бы те ваши родословные,
Солон, которые ты только что излагал, ведь они почти
ничем не отличаются от детских сказок. Так, вы храните
память только об одном потопе, а ведь их было много до
этого; более того, вы даже не знаете, что прекраснейший
и благороднейший род людей жил некогда в вашей стра-
не. Ты сам и весь твой город происходите от тех немно-
гих, кто остался из этого рода, но вы ничего о нем не ве-
даете, ибо их потомки на протяжении многих поколений
умирали, не оставляя никаких записей и потому как бы
немотствуя. Между тем, Солон, перед самым большим и
разрушительным наводнением государство, ныне извест-
ное под именем Афин, было и в делах военной доблести
первым, и по совершенству своих законов стояло превы-
ше сравнения; предание приписывает ему такие деяния и
установления, которые прекраснее всего, что нам извест-
но под небом».
Услышав это, Солон, по собственному его признанию,
был поражен и горячо упрашивал жрецов со всей обстоя-
тельностью и по порядку рассказать об этих древних
афинских гражданах.
— Жрец ответил ему: «Мне не жаль. Солон; я все рас-
скажу ради тебя и вашего государства, но прежде всего
ради той богини, что получила в удел, взрастила и воспи-
тала как ваш, так и наш город. Однако Афины она осно-
вала на целое тысячелетие раньше, восприняв ваше семя
от Геи и Гефеста, а этот наш город — позднее. Между тем
древность наших городских установлений определяется
по священным записям в восемь тысячелетий. Итак, де-
вять тысяч лет назад жили эти твои сограждане, о чьих за-
конах и о чьем величайшем подвиге мне предстоит вкрат-
це тебе рассказать; позднее, на досуге, мы с письменами
в руках выясним все обстоятельнее и по порядку.
Законы твоих предков ты можешь представить себе по
здешним: ты найдешь ныне в Египте множество установ-
лений, принятых в те времена у вас, и прежде всего сосло-
вие жрецов, обособленное от всех прочих, затем сословие
ремесленников, в котором каждый занимается своим ре-
меслом, ни во что больше не вмешиваясь, и, наконец, со-
словия пастухов, охотников и земледельцев; да и воин-
ское сословие, как ты, должно быть, заметил сам,
отделено от прочих, и членам его закон предписывает не
заботиться ни о чем, кроме войны. Добавь к этому, что
снаряжены наши воины щитами и копьями, этот род во-
оружения был явлен богиней, и мы ввели его у себя пер-
выми в Азии, как вы — первыми в ваших землях. Что ка-
сается умственных занятий, ты и сам видишь, какую
заботу о них проявил с самого начала наш закон, исследуя
космос и из наук божественных выводя науки человече-
ские, вплоть до искусства гадания и пекущегося о здоро-
вье искусства врачевания, а равно и всех прочих видов
знания, которые стоят в связи с упомянутыми. Но весь
этот порядок и строй богиня еще раньше ввела у вас, уст-
рояя ваше государство, а начала она с того, что отыскала
для вашего рождения такое место, где под действием мяг-
кого климата вы рождались бы разумнейшими на Земле
людьми. Любя брани и любя мудрость, богиня избрала и
первым заселила такой край, который обещал порождать
мужей, более кого бы то ни было похожих на нее самое.
И вот вы стали обитать там, обладая прекрасными зако-
нами, которые были тогда еще более совершенны, и пре-
восходя всех людей во всех видах добродетели, как это и
естественно для отпрысков и питомцев богов. Из великих
деяний вашего государства немало таких, которые извест-
ны по нашим записям и служат предметом восхищения;
однако между ними есть одно, которое превышает вели-
чием и доблестью все остальные. Ведь по свидетельству
наших записей, государство ваше положило предел дер-
зости несметных воинских сил, отправлявшихся на завое-
вание всей Европы и Азии, а путь державших от Атланти-
ческого моря. Через море это в те времена возможно было
переправиться, ибо еще существовал остров, лежавший
перед тем проливом, который называется на вашем языке
Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими
размерами Ливию и Азию, вместе взятые, и с него тог-
дашним путешественникам легко было перебраться на
другие острова, а с островов — на весь противолежащий
материк, который охватывал то море, что и впрямь заслу-
живает такое название (ведь море по эту сторону упомя-
нутого пролива является всего лишь заливом с узким про-
ходом в него, тогда как море по ту сторону пролива есть
море в собственном смысле слова, равно как и окружаю-
щая его земля воистину и вполне справедливо может быть
названа материком). На этом-то острове, именовавшемся
Атлантидой, возникло удивительное по величине и могу-
ществу царство, чья власть простиралась на весь остров,
на многие другие острова и на часть материка, а сверх
того, по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть
до Египта и Европой вплоть до Тиррении. И вот вся эта
сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним уда-
ром ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вооб-
ще страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон,
государство ваше явило всему миру блистательное доказа-
тельство своей доблести и силы: всех превосходя твердо-
стью духа и опытностью в военном деле, оно сначала встало
во главе эллинов, но из-за измены союзников оказалось
предоставленным самому себе, в одиночестве встретилось
с крайними опасностями и все же одолело завоевателей и
воздвигло победные трофеи. Тех, кто еще не был порабо-
щен, оно спасло от угрозы рабства; всех же остальных,
сколько ни обитало нас по эту сторону Геракловых стол-
пов, оно великодушно сделало свободными. Но позднее,
когда пришел срок для невиданных землетрясений и на-
воднений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила
была поглощена разверзнувшейся землей; равным обра-
зом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину. После
этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудо-
ходным и недоступным по причине обмеления, вызван-
ного огромным количеством ила, который оставил после
себя осевший остров».
Ну, вот я и пересказал тебе, Сократ, возможно короче
то, что передавал со слов Солона старик Критий. Когда
ты вчера говорил о твоем государстве и его гражданах,
мне вспомнился этот рассказ, и я с удивлением заметил,
как многие твои слова по какой-то поразительной случай-
ности совпадают со словами Солона. Но тогда мне не хо-
телось ничего говорить, ибо по прошествии столь долгого
времени я недостаточно помнил содержание рассказа;
поэтому я решил, что мне не следует говорить до тех пор,
пока я не припомню всего с достаточной обстоятельнос-
тью. И вот почему я так охотно принял на себя те обязан-
ности, которые ты вчера мне предложил: мне представи-
лось, что если в таком деле важнее всего положить в
основу речи согласный с нашим замыслом предмет, то
нам беспокоиться не о чем. Как уже заметил Гермократ, я
начал в беседе с ними припоминать суть дела, едва только
вчера ушел отсюда, а потом, оставшись один, восстанав-
ливал в памяти подробности всю ночь напролет и вспом-
нил почти все. Справедливо изречение, что затверженное
в детстве куда как хорошо держится в памяти. Я совсем не
уверен, что мне удалось бы полностью восстановить в па-
мяти то, что я слышал вчера; но вот если из этого расска-
за, слышанного мною давным-давно, от меня хоть что-то
ускользнет, мне это покажется странным. Ведь в свое
время я выслушивал все это с таким истинно мальчише-
ским удовольствием, а старик так охотно давал разъясне-
ния в ответ на мои всегдашние расспросы, что рассказ
неизгладимо запечатлелся в моей памяти, словно выж-
женная огнем по воску картина. А сегодня рано поутру я
поделился рассказом вот с ними, чтобы им тоже, как
и мне, было о чем поговорить.
Итак, чтобы наконец-то дойти до сути дела, я согла-
сен, Сократ, повторить мое повествование уже не в сокра-
щенном виде, но со всеми подробностями, с которыми я
сам его слышал. Граждан и государство, что были тобою
вчера нам представлены как в некоем мифе, мы перене-
сем в действительность и будем исходить из того, что твое
государство и есть вот эта наша родина, а граждане, о ко-
торых ты размышлял, суть вправду жившие наши предки
из рассказов жреца. Соответствие будет полное, и мы не
погрешим против истины, утверждая, что в те-то времена
они и жили. Что же, поделим между собой обязанности и
попытаемся сообща должным образом справиться с той
задачей, что ты нам поставил. Остается поразмыслить,
Сократ, по сердцу ли нам такой предмет или вместо него
нужно искать какой-либо иной.
Сократ. Да что ты, Критий, какой же предмет мы
могли бы предпочесть этому? Ведь он как нельзя лучше
подходит к священнодействиям в честь богини, ибо срод-
ни ей самой; притом важно, что мы имеем дело не с вы-
мышленным мифом, но с правдивым сказанием. Если мы
его отвергнем, где и как найдем мы что-нибудь лучше?
Это невозможно. Так в добрый час! Начинайте, а я в от-
плату за мои вчерашние речи буду молча вас слушать.
Критий. Если так, узнай же, Сократ, в каком поряд-
ке будем мы тебя угощать. Мы решили, что, коль скоро
Тимей являет собою среди нас самого глубокого знатока
астрономии в главнейшим своим занятием сделал позна-
ние природы всех вещей, он и будет говорить первым,
начав с возникновения космоса и закончив природой че-
ловека. После него — мой черед; я как бы приму из его
рук людей, которые в его речи претерпят рождение, а от
тебя некоторых из них получу еще и с превосходным вос-
питанием. Затем в соответствии с Солоновым рассказом и
законоположением я представлю их на наш суд, чтобы
добиться для них права гражданства, исходя из того что
они и есть те самые афиняне былых времен, о которых
после долгого забвения возвестили нам священные запи-
си, и в дальнейшем нам придется говорить о них уже как
о наших согражданах и подлинных афинянах.
Сократ. Я вижу, вы собираетесь отблагодарить меня
сполна и щедро! Что ж, Тимей, тебе, кажется, пора гово-
рить, по обычаю сотворив молитву богам.
Тимей. Еще бы, Сократ! Все, в ком есть хоть малая
толика рассудительности, перед любым неважным или
важным начинанием непременно призывают на помощь
божество. Но ведь мы приступаем к рассуждениям о Все-
ленной, намереваясь выяснить, возникла ли она и каким
именно образом или пребывает невозникшей; значит,
нам просто необходимо, если только мы не впали в совер-
шенное помрачение, воззвать к богам и богиням и испро-
сить у них, чтобы речи наши были угодны им, а вместе с
тем удовлетворяли бы нас самих. Таким да будет наше
воззвание к богам! Но и к самим себе нам следует воз-
звать, дабы вы наилучшим образом меня понимали, а я
возможно более правильным образом развивал свои
мысли о предложенном предмете.
Представляется мне, что для начала должно разграни-
чить вот какие две вещи: что есть вечное, не имеющее
возникновения бытие и что есть вечно возникающее, но
никогда не сущее. То, что постигается с помощью раз-
мышления и рассуждения, очевидно, и есть вечно тожде-
ственное бытие; а то, что подвластно мнению и неразум-
ному ощущению, возникает и гибнет, но никогда не
существует на самом деле. Однако все возникающее
должно иметь какую-то причину для своего возникнове-
ния, ибо возникнуть без причины совершенно невозмож-
но. Далее, если демиург любой вещи взирает на неизмен-
но сущее и берет его в качестве первообраза при создании
идеи и свойств данной вещи, все необходимо выйдет пре-
красным; если же он взирает на нечто возникшее и поль-
зуется им как первообразом, произведение его выйдет
дурным.
А как же всеобъемлющее небо? Назовем ли мы его
космосом или иным именем, которое окажется для него
самым подходящим, мы во всяком случае обязаны поста-
вить относительно него вопрос, с которого должно начи-
нать рассмотрение любой вещи: было ли оно всегда, не
имея начала своего возникновения, или же оно возникло,
выйдя из некоего начала?
Оно возникло, ведь оно зримо, осязаемо, телесно, а все
вещи такого рода ощутимы и, воспринимаясь в результате
ощущения мнением, оказываются возникающими и по-
рождаемыми. Но мы говорим, что все возникшее нужда-
ется для своего возникновения в некоей причине. Конеч-
но, творца и родителя этой Вселенной нелегко отыскать,
а если мы его и найдем, о нем нельзя будет всем расска-
зывать. И все же поставим еще один вопрос относительно
космоса: взирая на какой первобраз работал тот, кто его
устроял, — на тождественный и неизменный или на имев-
ший возникновение? Если космос прекрасен, а его деми-
ург благ, ясно, что он взирал на вечное; если же дело об-
стояло так, что и выговорить-то запретно, значит, он
взирал на возникшее. Но для всякого очевидно, что пер-
вообраз был вечным: ведь космос — прекраснейшая из
возникших вещей, а его демиург — наилучшая из причин.
Возникши таким, космос был создан по тождественному
и неизменному [образцу], постижимому с помощью рас-
судка и разума. Если это так, то в высшей степени необхо-
димо, чтобы этот космос был образом чего-то. Но в каж-
дом рассуждении важно избрать сообразное с природой
начало. Поэтому относительно изображения и первообра-
за надо принять вот какое различение: слово о каждом из
них сродни тому предмету, который оно изъясняет. О не-
преложном, устойчивом и мыслимом предмете и слово
должно быть непреложным и устойчивым; в той мере, в
какой оно может обладать неопровержимостью и бес-
спорностью, ни одно из этих свойств не может отсутство-
вать. Но о том, что лишь воспроизводит первообраз и яв-
ляет собой лишь подобие настоящего образа, и говорить
можно не более как правдоподобно. Ведь как бытие отно-
сится к рождению, так истина относится к вере. А потому
не удивляйся, Сократ, что мы, рассматривая во многих
отношениях много вещей, таких, как боги и рождение
Вселенной, не достигнем в наших рассуждениях полной
точности и непротиворечивости. Напротив, мы должны
радоваться, если наше рассуждение окажется не менее
правдоподобным, чем любое другое, и притом помнить,
что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь
люди, а потому нам приходится довольствоваться в та-
ких вопросах правдоподобным мифом, не требуя боль-
шего.
Сократ. Отлично, Тимей! Мы так и поступим, как
ты предлагаешь. Запев твой мы выслушали с восторгом,
а теперь поскорее переходи к самой песне.
Тимей. Рассмотрим же, по какой причине устроил
возникновение и эту Вселенную тот, кто их устроил. Он
был благ, а тот, кто благ, никогда и ни в каком деле не ис-
пытывает зависти. Будучи чужд зависти, он пожелал,
чтобы все вещи стали как можно более подобны ему
самому. Усмотреть в этом вслед за разумными мужами
подлинное и наиглавнейшее начало рождения и космоса
было бы, пожалуй, вернее всего. Итак, пожелавши, чтобы
все было хорошо и чтобы ничто по возможности не было
дурно, бог позаботился обо всех видимых вещах, которые
пребывали не в покое, но в нестройном и беспорядочном
движении; он привел их из беспорядка в порядок, пола-
гая, что второе, безусловно, лучше первого. Невозможно
ныне и было невозможно издревле, чтобы тот, кто есть
высшее благо, произвел нечто, что не было бы прекрас-
нейшим; между тем размышление явило ему, что из всех
вещей, по природе своей видимых, ни одно творение, ли-
шенное ума, не может быть прекраснее такого, которое
наделено умом, если сравнивать то и другое как целое; а
ум отдельно от души ни в ком обитать не может. Руково-
дясь этим рассуждением, он устроил ум в душе, а душу в
теле и таким образом построил Вселенную, имея в виду
создать творение прекраснейшее и по природе своей наи-
лучшее. Итак, согласно правдоподобному рассуждению,
следует признать, что наш космос есть живое существо,
наделенное душой и умом, и родился он поистине с по-
мощью божественного провидения.
Коль скоро это так, мы сейчас же должны поставить
другой вопрос: что же это за живое существо, по образцу
которого устроитель устроил космос? Мы не должны уни-
жать космос, полагая, что дело идет о существе некоего
частного вида, ибо подражание неполному никоим обра-
зом не может быть прекрасным. Но предположим, что
было такое [живое существо], которое объемлет все ос-
тальное живое по особям и родам как свои части, и что
оно было тем образцом, которому более всего уподобля-
ется космос, ведь как оно вмещает в себе все умопости-
гаемые живые существа, так космос дает в себе место нам
и всем прочим видимым существам. Ведь бог, пожелавши
возможно более уподобить мир прекраснейшему и вполне
совершенному среди мыслимых предметов, устроил его
как единое видимое живое существо, содержащее все
сродные ему по природе живые существа в себе самом.
Однако правы ли мы, говоря об одном небе, или вер-
нее было бы говорить о многих, пожалуй, даже неисчис-
лимо многих? Нет, оно одно, коль скоро оно создано в
соответствии с первообразом. Ведь то, что объемлет все
умопостигаемые живые существа, не допускает радом с
собою иного; в противном случае потребовалось бы еще
одно существо, которое охватывало бы эти два и частями
которого бы они оказались, и уже не их, но его, их вмес-
тившего, вернее было бы считать образцом для космоса.
Итак, дабы произведение было подобно всесовершенному
живому существу в его единственности, творящий не со-
творил ни двух, ни бесчисленного множества космосов,
лишь одно это единородное небо, возникши, пребывает
и будет пребывать.
Итак, телесным, а потому видимым и осязаемым —
вот каким надлежало быть тому, что рождалось. Однако
видимым ничто не может стать без участия огня, а осяза-
емым — без чего-то твердого, твердым же ничто не может
стать без земли. По этой причине бог, приступая к состав-
лению тела Вселенной, сотворил его из огня и земли.
Однако два члена сами по себе не могут быть хорошо со-
пряжены без третьего, ибо необходимо, чтобы между
одним и другим родилась некая объединяющая их связь.
Прекраснейшая же из связей такая, которая в наиболь-
шей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наи-
лучшим образом выполняет пропорция, ибо, когда из
трех чисел — как кубических, так и квадратных — при
любом среднем числе первое так относится к среднему,
как среднее к последнему, и соответственно последнее к
среднему, как среднее к первому, тогда при перемещении
средних чисел на первое и последнее место, а последнего
и первого, напротив, на средние места выяснится, что от-
ношение необходимо остается прежним, а коль скоро это
так, значит, все эти числа образуют между собой един-
ство.
