Обстоятельства места и времени

 

Целенаправленное уничтожение миллионов украинских крестьян можно было утаить от всего советского населения и даже (как свидетельствуют мемуары Н. Хрущева) — от компартийно-советских функционеров высшего ранга. Но о нем не могли не узнать те, кого уничтожали, хотя бы потому, что уничтожению подлежали не все из них. Любой террор, в том числе террор голодом — это показательное уничтожение части людей с целью добиться желаемого поведения от всех других. Следовательно, государственная помощь голодающим в зоне действия террора голодом не должна быть доказательством отсутствия террора.

Почему этого не могли понять историки мировой величины — В. Данилов, Р. Девис, Р. Конквест? Возможно, не только потому, что документальные свидетельства о конфискации незернового продовольствия либо совсем отсутствовали, либо были тщательно замаскированы. За долгие десятилетия в нашем сознании отложилось весьма суженное представление о геноциде, которое было сформировано гитлеровской практикой уничтожения евреев. Но в Советском Союзе геноцид должен был иметь другой облик. Он мог быть только продуктом конкретных обстоятельств места и времени. Будучи осмысленным деянием Кремля, он должен был произойти на пересечении его социально-экономической и национальной политики. Это утверждение мне кажется чрезвычайно важным. Чтобы оно не прозвучало декларативно, должен обосновать его собственным опытом многолетнего пребывания в теме.

Моя первая монография о голоде 1932–1933 годов «Ціна «великого перелому»» появилась еще тогда, когда существовал Советский Союз. Выходу ее в свет предшествовали четыре года исключительно напряженного труда в архивах. Поэтому сугубо фактическая сторона темы в той книге освещалась достаточно полно, она и доныне не устарела. Голод определялся как геноцид, но это определение обосновывалось только его ужасающими последствиями. Связать между собой конкретные факты причинно-следственными связями я тогда не мог, а без этого тщательно замаскированные действия Сталина и его ближайшего окружения либо вообще не фиксировались сознанием, либо находили ошибочную интерпретацию.

Уже четыре десятилетия я исследую сравнительно небольшой хронологический отрезок советской истории — от 1921 до 1939 годов. Со временем пришло понимание того, что любое важное событие не получит правильную интерпретацию, если исследователь будет оставаться в рамках лишь этих 18 лет. Мы прожили в построенном большевиками «государстве-коммуне» 74 года, не понимая, что тот мир отличался от естественного своими цивилизационными параметрами. Чтобы освободиться от стереотипов советской эпохи, пришлось написать книги, посвященные Русской революции 1917 года и антикоммунистической революции 1991 года.

Идея «государства-коммуны» была сформулирована В. Лениным в апреле 1917 года. Большевики преуспели в том, чтобы связать в сознании советских людей свою «революцию сверху» с Русской революцией. Но их собственная революция не имела никакого отношения к обоим течениям Русской революции — демократическому и советскому. Строительство «государства-коммуны» началось с весны 1918 года и закончилось в конце 30-х годов (передвоенной зачисткой 1937–1938 годов). Изучая историю советского времени, нельзя полностью полагаться на общепринятые методы исторической науки, которые были отработаны на основе естественно-исторического процесса. Ведь строительство «государства-коммуны» и включение в него многомиллионного крестьянского населения были следствием субъективных действий небольшого количества конкретных лиц. Этот процесс представлял собой постоянное противоборство группы вождей правящей партии и широких народных масс. Народ стремился оставаться самим собой, а вожди пытались воплотить в жизнь собственные представления о том, как ему жить. Некоторые аспекты социально-экономической политики Кремля были реализованы методами террора и пропаганды, от других приходилось отказываться под угрозой стихийных народных восстаний.

После презентации нашей коллективной монографии в Институте всеобщей истории РАН, о которой уже шла речь, я заново пересмотрел документы, имеющие отношение к Голодомору, под углом зрения критериев, которые сформулированы в Конвенции ООН для определения геноцида. Читатели газеты «День» были не только свидетелями, но и в определенной степени участниками этих поисков (имею в виду их отзывы на сайте газеты в Интернете). «День» трижды печатал серии моих статей — в октябре — ноябре 2005, сентябре — октябре 2006 и в феврале 2007 годов. Вместе с публикациями в газетном формате, которые составили эту книгу, создавалась научная монография, посвященная обоснованию Гододомора как геноцида. Она публикуется в издательстве «Наш час» одновременно с этой книгой.

Анализ источников показывает, что украинский Голодомор стал возможным в контексте проводившейся Сталиным политики коммунистического штурма. Ленинский коммунистический штурм 1918–1920 годов привел к развалу экономики и угрозе гражданской войны со всем крестьянством. Поэтому Ленин был вынужден перейти к нэпу, сохранив в государственной собственности «командные высоты» экономики. Сталинский штурм 1929–1932 годов изменил промышленный облик страны, по его неизбежным следствием стал охвативший ее голод 1932–1933 годов. Сталин не отступил, подобно Ленину, хотя внес существенные коррективы в составленный Лениным план «социалистического строительства». Чтобы продолжать начатую в 1918 году «революцию сверху», он усилил террористическую составляющую этой политики. Наивысшим ее проявлением стал примененный против крестьян Украины террор голодом.

 

3. Политика «подхлестывания»

 

Голод 1932–1933 годов в Украине имеет сложную структуру. В первой половине 1932 года это уже был полномасштабный голод, вызванный драконовскими хлебозаготовками из урожая 1931 года. Столь массовой смертности среди сельского населения в других регионах еще не наблюдалось, за исключением Казахстана, где уже начинался подлинный голодный мор. Новый урожай изменил ситуацию, но с октября в Украине вновь стал ощущаться повсеместный голод, вызванный, как и в других регионах, конфискацией текущего урожая. В последние месяцы года источником голода стала не только конфискация хлеба, но и (на ограниченной площади) всего продовольствия. После января 1933 года, когда украинские крестьяне были лишены всех запасов продовольствия, голод перерос в Голодомор.

Помесячное выявление глубины голодания (оно фиксируется советской статистикой рождаемости и смертности) имеет важное значение, ибо связано с его причинами. Голодомор был следствием однократного террористического акта, а предшествовавший ему голод — результатом сталинской политики «подхлестывания», заключавшей в себе несомненные элементы государственного террора.

В докладе «Итоги первой пятилетки» на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 года И. Сталин объявил о завершении политического курса, начатого после отказа Кремля от нэпа. Речь шла не о сути курса — она оставалась прежней, а о методе его осуществления. Метод своей экономической политики в первой пятилетке (IV кв. 1928–1932 годы) Сталин передал колоритным и емким словом: «подхлестывание». «Осуществляя пятилетку и организовывая победу в области промышленного строительства, — говорил он, — партия проводила политику наиболее ускоренных темпов развития промышленности. Партия как бы подхлестывала страну, ускоряя ее бег вперед».

Действительно, в городе эта политика «подхлестывания» осуществлялась путем установления невозможно высоких темпов промышленного роста с обязательным репрессированием тех, кто оказывался в задних рядах. Патриарху директивного планирования Станиславу Струмилину приписывалось такое крылатое высказывание: «Лучшие стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие». В области сельского хозяйства эта же политика проявлялась в виде изъятия максимальной доли выращенного урожая. Хлебозаготовки прекращались только весной следующего года, и тогда государство приходило на помощь крестьянам с широко разрекламированными семенными и продовольственными ссудами.

Будучи террористической по своей сути, политика «подхлестывания» обернулась для страны многими бедами. Чего стоят «шахтинское дело» и развернувшаяся вслед за ним кампания «спецеедства»! Чего стоят кампания «ликвидации кулачества как класса» 1930–1931 годов, да полутора сотен тысяч украинских крестьян в первой половине 1932 года, голодная смерть в стране миллионов людей в первой половине 1933 года! Но из всей этой бесконечной череды преступных действий власти мы хотим выделить нечто конкретное: направленную против украинских крестьян акцию, которая состояла из двух частей: конфискации незернового продовольства и организации продовольственной помощи во время подготовки и проведения весеннего сева 1933 года.

Акция против украинских крестьян была задумана и осуществлена как раз тогда, когда сталинский режим решил отказаться от политики «подхлестывания», убедившись в том, что она угрожает колоссальным социальным взрывом. Но эта акция, признанная политически необходимой в ноябре 1932 года (о сталинской угрозе ответить «сокрушительным ударом» на саботаж украинских колхозников уже говорилось при анализе позиции Алека Ноува относительно направленности террора голодом), была замаскирована под политику «подхлестывания». Практика драконовских хлебозаготовок с возвратом части отобранного по заготовкам зерна стала за три года настолько привычной, что замаскировала нечто совершенно иное: осуществленную под видом хлебозаготовок акцию по изъятию незернового продовольства. Эта акция имела своей целью все что угодно (об этом — позднее), но отнюдь не ускорение темпов промышленного строительства. В первой половине 1932 года сталинский режим спасал всех украинских крестьян, оказавшихся на грани голодной смерти. Наоборот, в первой половине 1933 года он равнодушно взирал на гибель одних, хотя одновременно спасал от гибели других. Разобраться в таком поведении власти при полной информационной и физической блокаде голодающих регионов было невозможно. Тем более, что вследствие концентрации власти, имевшей под собой вполне объективные причины, в Советском Союзе начала 30-х годов установилась диктатура совсем узкой группы политических деятелей, сплотившихся вокруг Сталина. Сталин и его подручные имели возможность планировать и осуществлять любые преступные действия, не допуская утечки нежелательной информации не только в уставный орган диктаторской власти — ЦК ВКП(б), но и в неофициальный властный центр — политбюро ЦК.

Отказ Сталина от политики «подхлестывания» проходил столь же постепенно, как и отказ Ленина от продразверстки при переходе к новой экономической политике. Политика коммунистического штурма обернулась для страны многими бедами и в 1920 и в 1932 годах. Но отказ от этой политики был сопряжен с отступлением от партийной программы 1919 года, на что вожди шли совсем неохотно.

Мы многое знаем о народнохозяйственной разрухе 1919–1920 годов. Это знание заложено в нас со школьной скамьи, поскольку наши учителя, а перед тем — вожди должны были объяснить, почему произошла столь резкая смена экономической политики, и страна оказалась в нэпе. Причиной разрухи называлась гражданская война, хотя на самом-то деле война была спровоцирована национализацией «командных высот» и продразверсткой. Иностранных интервентов тоже обвиняли в подрыве экономики, хотя интервенция не имела серьезных масштабов. Да и стоит ли говорить о ней, коль численность Красной армии к концу 1920 года превысила численность всех европейских армий, вместе взятых! В Кремле в полный голос тогда заговорили о мировой революции, рассчитывая «прощупать штыками» прочность соседних стран.

Подлинной экономической ситуации в 1932 году мы не знали. Школа заложила в нас знание о триумфальных достижениях советской власти в осуществлении генеральной линии партии на социалистическую индустриализацию. Книги, кинофильмы, песни, художественные полотна повествовали о Днепрогэсе, Турксибе, Магнитке и других новостройках первой пятилетки.

Конечно, все это было. Но было и другое. С 1929 года правительство непрерывно наращивало объемы капитального строительства в промышленности, а в июле 1932 года Сталин дал указание сократить утвержденный годовой план на 500–700 млн. руб. В июле же пришлось существенно сократить и военный бюджет. Когда К. Ворошилов припомнил прежние обещания, Сталин ответил, что теперь другая ситуация. Только тяжелый кризис мог заставить сталинское правительство уменьшить расходы на «священных коров» бюджета — промышленность и армию. Показателем надвигавшейся экономической катастрофы стало отчаянное состояние платежного баланса. Чтобы получить валюту и оплатить счета поставщиков иностранного оборудования для новостроек, на аукцион начали выставлять бесценные произведения мирового искусства и уникальные предметы антиквариата. Но это привело лишь к обвалу цен на столь специфическом рынке.

Правительство было способно вытрясти из колхозов весь хлеб, чтобы обеспечить экспортные потребности. Резкое уменьшение хлебного экспорта (с 316 млн. пудов в 1931 году до 108 млн. в 1932 году) объясняется не желанием оставить хлеб в стране, а его элементарным отсутствием.

Дефицит хлеба привел к росту антисоветских настроений среди городского населения, в том числе у рабочего класса. В последнем квартале 1932 года на централизованном снабжении в Украине находилось 7160 тыс. человек. Чтобы привести в соответствие расход хлеба с его запасами, политбюро ЦК КП(б)У 29 ноября приняло решение уменьшить норму для служащих, а также иждивенцев рабочих и служащих по особому и первому спискам с 400 до 300 грамм в день, снять со снабжения кустарей, сократить фонд общепита на 15 % и смешать муку с ячменем и кукурузой.

Непопулярные меры подорвали влияние партии среди населения и авторитет вождей среди тех, кто связывал свое благосостояние с партбилетом. В письме 20-летнего комсомольца Г. Ткаченко генеральному секретарю ЦК КП(б)У С. Косиору промелькнула такая фраза: «Нынче приобретает силу и авторитет теория тов. Бухарина». Используя не только партаппарат, но и чекистов, сталинцы разгромили в 1928–1929 годах бухаринский «уклон». Однако идеи Н. Бухарина, который отстаивал кооперативы вместо колхозов, оставались популярными. Провал экономической политики Сталина ставил на порядок дня вопрос о возвращении к нэпу и кооперативному строительству. Партия, за исключением ее номенклатурной части, могла объединиться вокруг этих лозунгов. Для Сталина это означало политическую смерть.

Антисталинские настроения среди рабочего класса и интеллигенции становились особенно опасными для Кремля, когда смыкались с анти-колхозными настроениями или выступлениями крестьян. Политработники Украинского военного округа во время перлюстрации писем красноармейцев нашли, например, такой текст: «Горе социализму, если будет война в 1932 году. Всего одна искра — и вспыхнет неслыханный пожар, а тогда или Москва — пан, а Киев хам, а может быть и наоборот». В редакционной почте «Известий» за июль 1932 года находилось письмо, в котором анонимный автор возмущался: «Я проехал от Одессы до Москвы и видел на всех станциях Украины тысячи детей, опухших от голода, которые тучами обступали пассажиров. И у вас хватает нахальства в центральном органе уверять кого-то, что у нас все благополучно!».

Поскольку население Украины голодало второй год подряд, ситуация в республике была наиболее взрывоопасной. В справке секретно-политического отдела ОГПУ «О негативных явлениях в деревне и деятельности антисоветского элемента» (от 5 августа 1932 года) особенное внимание обращалось на растущую активность антиколхозного движения. Чекисты зафиксировали также резкое возрастание крестьянских выступлений в

1932 году сравнительно с 1931 годом. На первом месте по количеству выступлений стояла УССР — 923 из 1630 по всей стране. На втором месте находился Северо-Кавказский край (173 выступления).

Все это пугало второй эшелон компартийного руководства, и его представители обращались к Сталину с предложениями нормализовать ситуацию. В записке, адресованной в январе 1932 года политбюро ЦК ВКП(б), председатель ЦКК и нарком РКП СССР Я. Рудзутак настаивал на том, чтобы колхозы знали свой заготовительный план в начале года. Они могли бы бороться за хороший урожай, убеждал Рудзутак, если бы были уверены в том, что произведенная сверх плана продукция останется у них. Иначе говоря, Рудзутак предлагал перейти в отношениях с колхозами на принципы продовольственного налога. Эта же идея в другой форме выдвигалась в марте 1932 года С. Косиором в письме к Сталину: «Объявить от имени союзных организаций о порядке хлебозаготовок из будущего урожая, исходя из того, что чем большего урожая добьются колхоз и колхозники, тем больший фонд должен быть выделен и распределен на личное потребление».

Предложения Я. Рудзутака и С. Косиора имели общую основу: оба считали, что объединенные в колхоз крестьяне являются собственниками той продукции, которую производят, и обязаны, как каждый субъект предпринимательства, делиться с государством фиксированной частью продукции. Наоборот, Сталин, несмотря на заявления о разной природе государственной и «колхозно-кооперативной» форм собственности, считал негосударственные сельскохозяйственные предприятия такими, у которых государство может изымать произвольную часть произведенной продукции. Иными словами, в отношениях с колхозным селом генсек полагался на насилие.

В июне 1932 года СНК СССР разработал проект хлебозаготовительного плана, который подлежал утверждению на партийных конференциях. На украинскую конференцию Сталин приказал выехать Л. Кагановичу как секретарю ЦК и В. Молотову как председателю СНК. Перед ними ставилась задача заставить партийную организацию Украины принять к выполнению продиктованный из Кремля хлебозаготовительный план. «Главный удар нужно направить против украинских демобилизаторов», — заявил генсек.

Две трети делегатов конференции с решающим голосом были секретарями сельских и районных парткомов. Обращаясь прежде всего к ним, С. Косиор сказал: «Нам, нашим сельским организациям надо немедленно подняться, взять руководство крепко в руки, мобилизовать все свои силы, силы колхозников». Следовательно, низовые руководители услышали только привычную, ничего не значащую риторику. Они должны были в третий раз, после заготовок 1930 и 1931 годов, убеждать крестьян отдавать государству продукцию без меры. А руководители знали, что крестьяне не будут работать на государство без оплаты, если же их заставят, то потери станут колоссальными.

В письме Молотову и Сталину от 10 июня 1932 года председатель Совнаркома УССР Влас Чубарь предупреждал: «Чтобы обеспечить себя на зиму лучше, чем в истекшем году, начнется массовое хищение хлеба. То, что наблюдается сейчас — вырывание посаженного картофеля, свекловичных высадок, лука и т. д. — будет воспроизведено в гораздо больших размерах в период созревания озимых хлебов, поскольку фондов питания из отпущенных ресурсов позже, чем до 1 июля, не хватит».

Отслеживая ситуацию в украинских селах, секретно-политический отдел ОГПУ в июне этого года подготовил для руководителей СССР справку о настроениях. В колхозе «Путь к социализму» Балтского района крестьяне заявили: «Нам бы только дождаться нового урожая, а там посмотрим, кто будет хозяином хлеба, мы не будем больше дураками, какими были в прошлом году».

В такой ситуации рождался «закон о пяти колосках», как его окрестили в народе. 20 июля 1932 года Сталин написал Кагановичу и Молотову с кавказского курорта о том, что существующее законодательство о хищениях государственного, колхозного и кооперативного имущества слишком либеральное. В другом его письме мы находим теоретическую интерпретацию предложенного закона, которая проясняет план интегрирования колхозного строя в командную экономику, существовавший в Кремле в период от зимы 1929/30 года до зимы 1932/33 года. Кооперативная, колхозная и государственная формы собственности провозглашались общественной собственностью, которая становилась «священной и неприкосновенной» под охраной силовых структур. Охрана считалась необходимой, чтобы «добить и похоронить» не только капиталистические элементы, но и «индивидуально-рваческие привычки, навыки, традиции».

Наложим эти теоретические новации на желание сталинской команды во что бы то ни стало реализовать действовавшую партийную программу, то есть наладить распределение материальных и культурных благ среди населения без опосредования товарно-денежными отношениями. Такое намерение Ленин почти осуществил в 1920 году, но это «почти» привело к коллапсу всей экономики. Что же случилось в 1932 году? С одной стороны — блестящие успехи в капитальном строительстве. Ведь рабочим и инженерам платили зарплату и обеспечивали часть ее нормированным снабжением. С другой стороны — нарастающий экономический и социальный кризис, ударивший всей своей тяжестью по сельскому населению. Мы теперь должны понять причину отказа Сталина строить отношения между городом и деревней на налоговых основаниях. Ведь вменение колхозам в обязанность платить налоги означало признание государством их права на выработанную продукцию. Однако материальная заинтересованность, которая могла обеспечить эффективную работу крестьян в общественном хозяйстве колхозов, приравнивалась генсеком к индивидуально-рваческим привычкам.

7 августа 1932 года ВЦВК и СНК СССР приняли постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Мерой судебной репрессии за расхищение колхозного и кооперативного имущества являлся расстрел, который при наличии «смягчающих обстоятельств» заменялся лишением свободы на срок не менее 10 лет.

Поскольку Сталин находился далеко от Кремля, сохранились все документы по разработке закона, который он сам назвал «драконовским». Они обнаруживают прямую связь между ситуацией в сельском хозяйстве Украины и принятием закона. Нет нужды, однако, абсолютизировать эту связь. «Закон о пяти колосках» следует рассматривать в более широком ракурсе: как попытку террористическими средствами интегрировать созданный в СССР колхозный строй в командную экономику. Украина оказалась на первом плане только потому, что кремлевские строители «государства-коммуны» довели ситуацию в ней до кипения ранее, чем в других регионах. С другой стороны, чем были спровоцированы более жесткие хлебозаготовки именно в УССР и на Северном Кавказе? Ответ на этот вопрос может дать исследование национальной политики Кремля, о чем следует говорить отдельно.

Можно ли считать, что Сталин был непоследовательным в попытках построить отношения между городом и деревней без их опосредования товарно-денежными отношениями? В марте 1930 года он согласился на существование колхозов в артельной форме, а в мае 1932 года — на колхозную торговлю по ценам свободного рынка. Но это были отступления для успокоения крестьянства. После них обязательно происходило наступление: государство выкачивало из деревни хлеб, надеясь на то, что колхозники прокормятся с приусадебного участка.

Отказ от политики «подхлестывания» в капитальном строительстве был обнародован, как уже указывалось, на январском (1933 год) пленуме ЦК ВКП(б). А 19 января 1933 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «Об обязательных поставках зерна государству колхозами и единоличными хозяйствами».

Могли ли отношения между «командными высотами» экономики и сельским хозяйством радикально измениться после принятия одного-единственного постановления? Могли, и есть пример: решение X съезда РКП(б) о переходе от продразверстки к продналогу, которым открывалась новая экономическая политика. Постановлением от 19 января 1933 года государство признавало, что колхозная продукция принадлежит крестьянам, а ему должна поступать лишь часть этой продукции в виде налога, размер которого следовало сообщить до начала сельскохозяйственного года.

Налоговый характер зернопоставок означал, что выращенное сверх обязательств зерно может использоваться колхозами по их усмотрению, в том числе для свободной продажи. В январе 1933 года колхозы приобрели тот вид, в котором мы их запомнили. Одним своим обликом они поворачивались к государственному сектору экономики, а вторым (приусадебным хозяйством) — к рынку. Такой характер взаимоотношений города и деревни сохранил в Советском Союзе товарно-денежные отношения, хотя они уже не играли решающей роли. Колхозникам оставили частную собственность на приусадебное хозяйство, хотя по идеологическим причинам ее стали называть личной собственностью.

 

4. «Украину можем потерять!»

 

После XX съезда КПСС был изъят из повседневного пользования созданный при непосредственном участии Сталина краткий курс «Истории ВКП(б)». К сожалению, заложенные в нем пропагандистские стереотипы остались в других учебниках, а следовательно, и в наших головах. Пожалуй, основным заимствованным из него стереотипом является взгляд на историю Советского Союза как на совокупность действий, осуществленных по плану, разработанному в Кремле. На самом же деле то, что называлось «социалистическим строительством», выглядело как поле боя между политическим режимом и обществом, которое режим пытался преобразовать по своему образу и подобию.

Целью режима было создание «государства-коммуны», полностью лишенного частной собственности на средства производства, товарно-денежных отношений и рынка. Действуя методами «ленинского танго» (два шага вперед, шаг назад), вожди создали строй, максимально приближенный к «государству-коммуне». Существование такого государства в первоначально задуманном виде оказалось технически невозможным.

Многие из нас и сейчас убеждены, что тогда создавался строй, основанный на социальном равенстве и социальной справедливости. Действительно, коммунистический строй создавался под этими лозунгами, рождавшаяся действительность в какой-то степени подтверждала их, а прорехи между лозунгами и действительностью ретушировались школой и пропагандой. Вожди, однако, старались только для себя. Они хорошо понимали, что в обществе, которое достаточно далеко удалено от первобытности, частную собственность нельзя уничтожить, но можно сконцентрировать в одних руках — их собственных.

«Ленинское танго» со страной дважды ставило ее на грань экономической катастрофы, после чего вожди отступали. В 1932 году эта грань четче всего обозначилась в виде повсеместного голода. Именно в такой ситуации стал возможным украинский Голодомор.

Здесь настало время четко обозначить понятие «украинский Голодомор». Какую реальность мы имеем в виду, говоря об украинцах: совокупность людей, объединяемых по этническому признаку, или совокупность граждан, объединяемых по национально-территориальному признаку? В Конвенции ООН «О предупреждении преступления геноцида и наказании за него» от 9 декабря 1948 года упомянуты четыре человеческие группы — национальная, этническая, расовая и религиозная. Поэтому необходимо определиться, кого мы имеем в виду, говоря об украинцах.

Призывая международное сообщество признать украинский Голодомор геноцидом, мы обращали внимание только на последствия этой трагедии. В аргументации, начиная с первых, созданных в диаспоре книг, звучал, главным образом, такой мотив: уничтожались украинцы. С одной стороны, это задевало чувства людей других национальностей, которые потеряли в Голодоморе своих родных и близких. С другой стороны, «заталкивание» проблемы в этническую плоскость вынуждало доказывать, кто именно и почему настолько ненавидел украинцев, что не останавливался в репрессиях даже перед террором голодом. Но мы не найдем сколько-нибудь убедительных доказательств того, что украинцы в СССР преследовались по признаку их этнического происхождения. Наоборот, в советской действительности есть множество фактов, свидетельствовавших о том, что украинцы являлись чуть ли не государственным этносом, поскольку никто их не отличал от русских в национальных республиках и областях СССР. Следовательно, мы не найдем причин Голодомора, если будем искать их в сугубо этнической плоскости.

Остается рассмотреть вторую ипостась тех же украинцев — как совокупности граждан Украины, объединенных по национально-территориальному признаку. В Конвенции ООН различаются две близкородственные группы — этническая и национальная. Их перечисление в одном ряду делает очевидным главный признак отличия национальной группы от этнической: наличие связанной только с этой группой государственности. При этом государственность могла быть не собственной, а отраженной: в УССР с 1934 года репрессировались советские немцы и поляки только потому, что СССР был недружественным соседом Польши и Германии.

В ноябре 2006 года, когда Верховная Рада приняла закон «О Голодоморе 1932–1933 годов в Украине», наиболее острые дебаты развернулись вокруг смыслового наполнения термина «украинцы». В президентском законопроекте фигурировала украинская нация, в принятом законе — украинский народ. В связи с этим у многих сторонников президентского законопроекта возникли опасения: вписывается ли понятие «украинский народ» в перечень групп, предусмотренных Конвенцией ООН.

Такие опасения беспочвенны, ибо термин «народ» не связан напрямую с расовой либо религиозной общностями, но вписывается целиком и полностью в обе другие общности — этническую и национальную. Народом может быть и не имеющая своей государственности общность, которую связывает единство этнического происхождения, и государствообразующая общность, которую на Западе привычно называют нацией (nation). Однако в нашем случае следует принимать во внимание специфику Советского Союза как государства, а также специфику формировавшегося в нем социально-экономического строя.

Этнически чистых наций не существует и не существовало никогда. Каждая человеческая общность в национальном государстве является политической нацией, то есть конгломератом многих этнических сообществ, группирующихся вокруг государствообразующей этнической нации. Политическая нация в своем ином измерении выступает как гражданское общество.

В тоталитарной стране гражданское общество существовать не могло, а потому не могла существовать и политическая нация. В последние десятилетия существования СССР теоретики из КПСС выдвинули тезис о советском народе как новой исторической общности, но он не привился как искусственный. Чем же был Советский Союз под тем углом зрения, который здесь обсуждается? Ответ такой: этнократической диктатурой в форме федерации демократических республик. Именно это коренное противоречие между формой и содержанием, налагаясь на тяжкий социально-экономический кризис, и послужило свечой зажигания для Голодомора.

Многонациональный Советский Союз строился на основах конституционного этнократизма с иерархической градацией наций. Нации, которые давали свое имя политико-административным регионам, были названы «титульными». Первое место в национальной иерархии занимали русские: они обладали неофициальным статусом «титульной нации» в пределах всей страны, а их республику часто называли «первой среди равных». Однако в тоталитарной советской империи русские оставались такими же бесправными в политическом отношении, как и все другие нации.

Украинцы были «титульной нацией» в пределах собственной республики и этнографической массой с тенденцией к ассимиляции с русскими — в других регионах. Эта тенденция к ассимиляции была достаточно сильной лишь среди интеллигенции. Ассимилируясь, она повышала свой статус до наивысшего в национальной иерархии.

Положение украинцев смежного с УССР Северо-Кавказского края было достаточно специфическим. Их основная масса с энтузиазмом поддержала кампанию украинизации, которая проводилась в крае при содействии Николая Скрыпника. Украинцы Северного Кавказа стремились превратиться из этнографической массы в «титульную нацию» путем присоединения к УССР. Учитывая эти пожелания, руководящий состав УССР в 20-х годах не раз ставил перед Кремлем вопрос о присоединении к республике пограничных территорий с преобладавшим украинским населением.

После столетий пребывания в душной атмосфере Российской империи украинцы успели вдохнуть воздух свободы, став гражданами У HP — государства, которое пережило свою гибель, возродившись в виде советской республики. Могли ли стать опасными для Кремля граждане УССР, то есть украинцы как «титульная нация» — крупнейшая в стране, за исключением русских? На Западе и в России часто воспринимают голодающего украинского крестьянина только как крестьянина, а не как гражданина УССР. Советский Союз выглядит чаще всего как совокупность бесправных республик, созданных большевиками под «титульные нации». Это верно, но следует заметить, что таким он стал только после Большого голода 1932–1933 годов и Большого террора 1937–1938 годов. Ранее Советский Союз был союзом государств.

Выдающийся американский историк Ричард Пайпс утверждал, что национальная советская государственность была фикцией, потому что за ней таилась диктатура с центром в Москве. С этим утверждением следует согласиться, но им нельзя ограничиться. Оставаясь в рамках только такого представления о советской власти, мы не поймем причин украинского Голодомора.

Конституционные конструкции государства советского типа не были существенно важными для Кремля, потому что за ними таилась не отраженная в Основном Законе диктатура партийных вождей. Эта особенность позволяла как угодно выстаивать национальную советскую государственность. Контролируемая большевиками страна оставалась централизованной даже тогда, когда не имела названия и состояла из девяти формально независимых государств (1917–1922).

В. Ленин трижды посылал вооруженные силы России в Украину и в конце 1920 года сосредоточил в этой жизненно важной для Кремля республике более миллиона красноармейцев. Вместе с чекистами и милицией они создавали мощное силовое поле, в котором никто не смел бросить вызов диктатуре ЦК РКП(б). Тем не менее Ленин в декабре 1920 года заключил договор между Российской Федерацией и Украиной, в котором каждая сторона торжественно признавала независимость и суверенность другой. Когда больного Ленина поставили перед фактом образования единого советского государства путем «автономизации» национальных республик (то есть превращения их в автономные республики Российской Федерации с негосударственным статусом), он внес в конституционную конструкцию принципиальные поправки. Создавался союз государств, в который «вместе и наравне», как подчеркивал Ленин, входила как Российская Федерация, так и все другие независимые республики. В конституциях советских республик, как и в общесоюзной, отмечалось, что каждая республика имеет право выхода из Советского Союза. Процедура выхода, естественно, не прописывалась.

Западные советологи вслед за французским ученым Аленом Безансоном повторяли, что накануне Первой мировой войны у России были все шансы успешно осуществить социально-экономические преобразования, чтобы стать в один ряд с другими великими державами, но не было ни единого шанса решить национальный вопрос. Преобразования вели к национальному возрождению угнетенных народов, что было главным условием для постановки вопроса о собственной государственности.

Однако В. Ленину удалось перехитрить историю и сохранить основную часть дореволюционной империи в новой, уже советской оболочке. На Всероссийском съезде советов в январе 1918 года он заявил, что образованная большевиками республика является свободным союзом наций, и эта федерация будет расти вполне добровольно, без лжи и железа.

Откуда такая убежденность? Советская государственность была непростым понятием как в своем первоначальном, то есть российском измерении, так и во вторичном, национальном. Л