Основная часть.

«Речи к немецкой нации», как уже было сказано, являются логическим продолжением другого сочинения И.Г. Фихте - «Основные черты современной эпохи». В данном сочинении Фихте разделяет всю мировую историю на 5 ступеней, из которых человечество, согласно философу, к 1805 году прошло только две и находится на третьей[28]. Первая стадия развития – это эпоха разумного инстинкта, когда «человечество почти целиком подчинено природе и обладает практически только тем, что она дарует ему, и путем постоянных проб и ошибок накапливает по крупице драгоценный опыт»[29]. Вторая стадия – это эпоха принудительного авторитета. Эта эпоха характеризуется дифференциацией общества, а сам авторитет базируется на доверии, а в случае сопротивления - на насилии и принуждении[30]. Третья же эпоха, эпоха «пустой свободы», является переходной стадией. Ее характерной чертой является двоякость: с одной стороны, это время завершенной греховности, с другой – именно на этой стадии происходит освобождение от принудительного авторитета[31]. Согласно Фихте, давление авторитета своей субъективностью и невниманием к индивиду приводит к кризису, который охватывает все сферы человеческой жизни[32]. Четвертая и пятая стадии – это эпоха разумного искусства и разумной науки, в которых человеческий разум раскрывается максимально полно.

Исторические воззрения Фихте во многом являются сомнительными, поскольку он «с готовностью отвергает и опускает исторические факты о развитии человечества, которые не вписываются в схематизм его количественной диалектики»[33]. Однако это не является для нас принципиально важным, так как и И.Г. Фихте уделяет крайне мало внимания всем эпохам, кроме третьей[34], ему современной.

Источником всех жизненных порывов и движений этой ступени, которую философ обозначил как эпоху «пустой свободы», служит голое чувственное своекорыстие[35]. В данный период человеческое общество реализует себя посредством связей страха и надежды, которыми благополучие единичного связано с судьбой целого в будущей и настоящей жизни[36], а главным вектором поведения индивида является эгоизм.

К 1807 году, по мнению Фихте, эта эпоха себя исчерпала. С одной стороны, «слабость правительств частой безнаказанностью неисполнения долга уничтожила вызванную боязнью наказания связь благополучия единичного, даже его нынешней жизни, с поведением его в отношении целого и также сделала недействительной надежду, которой она потакала, очень часто не обращая внимания на заслуги перед целым, руководствуясь совсем иными правилами и мотивами»[37], с другой стороны, себя исчерпал и сам эгоизм, так как, охватив всех «подвластных», он перекинулся на правящие слои. Государства, возглавляемое людьми, руководствующимися эгоизмом, «проявляет себя в пренебрежении всеми союзами, которые связывали его собственную безопасность с безопасностью других государств, отказе от целого, членом которого являются, лишь для того, чтобы не был нарушен его ленивый покой, печальном заблуждении эгоизма, что царит мир, если его границы находятся в неприкосновенности»[38].

Если обратить внимание на положение Пруссии начала 19го века, то мы увидим, что ее государственный аппарат был полон недостатков, которые проявлялись «в дезорганизации управления, в слабых социальных основах государства, которое опиралось только на дворянство профессиональное чиновничество»[39]. И если правительственные круги искали выход из сложившегося положения в проведении реформ[40], то И.Г. Фихте увидел поражение Пруссии, разложение правительственного аппарата и унижение Германских государств через призму своей собственной концепции и объявил третью эпоху завершенной.

И.Г. Фихте считал, что в данную эпоху «время продвигается гигантскими шагами, быстрее, чем в какую-либо другую эпоху с момента начала мировой истории»[41], и на это надо вовремя реагировать.

Оценивая положение германских государств, философ говорит, что немецкая нация опустилась до состояния зависимости. «Такая нация, - пишет Фихте, - не может больше рассчитывать на саму себя, не может она также рассчитывать и на победителя. Он должен бы быть так же неосмотрителен, таким же унылым и отчаявшимся, какой прежде была сама та нация, чтобы не удержать достигнутого превосходства и не охранять его всеми способами»[42]. Таким образом, спасение состоит в поиске нового, до того момента неизвестного, развития.

Однако перед тем, как перейти к рассмотрению путей выхода из сложившегося положения, предлагаемых Фихте, мы попытаемся выяснить, что есть, согласно Фихте, нация, и в чем заключается специфика немцев по сравнению с другими народами. Заранее следует отметить, что философ ограничивается рассмотрением исключительно европейских, в первую очередь германских, народов. Восточные национальности полностью выпадают из поля его зрения. Про славянские народы И.Г. Фихте говорит, что они «еще не так ясно развились по сравнению с остальной Европой, чтобы их было возможно определенно обрисовать»[43]. Возможно, тут частично взыграла общепрусская обида на Российскую империю за унизительный Тильзитский мир, одной из формулировок которого было то, что Пруссия сохраняется исключительно благодаря доброй воли императора Александра I[44]. С другой стороны, в то время в Европе были популярны идеи И. Гердера, согласно которым славянским народам еще предстояло себя показать. Поэтому идея недостаточности уровня развития славян могла иметь свою основу и в том, и в другом факторе.

Возвращаясь к специфике немцев, отметим, что Фихте видит два основных отличия между немцами и другими германскими народами. Первое состоит в том, что немцы остались на своей изначальной территории, а другие германские племена, движимые Великим Переселением Народов, переместились на запад. Второе отличие заключается в том, что «первые сохранили и развили изначальный язык коренного народа, последние приняли чужой язык, постепенно преобразовав его на свой лад»[45].

Фихте быстро отметает территориальный фактор как маркер особенности наций. Согласно его точке зрения, «человек быстро осваивается под чужим небом, и народное своеобразие вовсе не так уж сильно изменяется местом проживания, гораздо в большей степени оно начинает господствовать над ним и изменять его под себя»[46]. Так же философ говорит о незначительности влияния климата на развитие нации[47]. Вопрос «чистоты происхождения» не играет для него никакой роли: «ни для одного из произошедших от германцев народов в настоящее время не будет легким делом доказать большую чистоту своего происхождения по сравнению с другими»[48]. Поэтому можно заранее отвергнуть предположение о расовой составляющей в идеологии Фихте[49].

Главным для Фихте является изменение языка, ведь именно оно «ведет к совершенной противоположности немцев и других народов германского происхождения»[50]. С помощью языка, продолжает он, «говорит собственно не человек — в нем говорит человеческая природа и сообщает о себе себе подобным»[51]. Таким образом, язык выступает у И.Г. Фихте как живая сила, которая, будучи инспирированной изначально самим народом, живет самостоятельно и выражает себя в нем. Язык «вырывается как естественная сила из осмысленной жизни», и поэтому «обладает также силой непосредственно воздействовать на жизнь и возбуждать ее»[52].

Исходя из этого, Фихте решительно проводит черту между немцами и другими народами, которые ведут свое происхождение от племени германцев. На основании того, что большинство германцев переняли элементы латыни и стали носителями не германского, но романских языков, Фихте выводит разницу в восприятии «сверхчувственного», то есть тех категорий, которые не подвластны органам чувств. После этого самое большое, что могли сделать бывшие германцы, «это получить объяснение символа и его духовного значения, посредством чего они получают плоскую и мертвую историю чужого образования, но никоим образом не собственное образование и соответственные образы, которые для них и не ясны непосредственно, и не возбуждают жизнь, но должны казаться полностью произвольными»[53]. Поэтому черта между немцами и другими германцами – это черта между носителями мертвого и живого языков.

Такой сильный акцент на языковом аспекте легко объясняется тем, что Фихте была необходима отличительная черта немецкой нации, к которой он обращается. Несмотря на то, что сам он видит ее единство уже «возникшим, завершенным и присутствующим в настоящем»[54], собственно немецкое единство существовало только на бумаге. Немецкие земли представляли собой разрозненные политические единицы разной величины, каждая из которых имела свои геополитические интересы и культурные особенности. В конце 19го века Фридрих Шиллер писал: «Deutschland? Aber wo liegt es? Ich weiß das Land nicht zu finden»[55], что можно перевести, как: «Германия? Но где она находится. Я не могу найти этой страны». Несмотря на существовавшее самосознание, определить, кто такие немцы, было крайне трудно. В то время в немецком мире «культурная и политическая идентичности резко противоречили друг другу»[56]. Таким образом Фихте опирается на язык, как на связующий элемент, чтобы за счет общего привести своих читателей и слушателей к единству.

Но, используя язык в качестве доминирующего фактора единства, Фихте был вынужден отнести к немецкой нации и другие народы, являющиеся носителями германского языка. «Другие же нации германского происхождения, - пишет Фихте, - такие как скандинавы, в отношении которых приводимое ниже основание различия не действительно, будут здесь, без сомнения, приниматься в качестве немцев, и их будет касаться все выведенное в нашем рассмотрении»[57]. Однако не стоит воспринимать это как только вынужденную меру, ведь скандинавские государства действительно долгое время были включены в ареал германского мира. В данном случае Фихте являлся одним из ярких примеров тенденции, которая проявилась с ростом национального самосознания, согласно которой «немецкая нация трактовалась как языковая и культурная общность. Такое этническое определение нации было настолько широким, что охватывало множество тех, кто в политическом отношении вовсе не ощущал себя частью немецкой нации»[58]. Следовательно, поиск единства в представлении о культурной и языковой общности был единственно возможным способом очертить, ограничить и определить, что есть собственно немецкая нация.

Однако И.Г. Фихте пошел дальше. Создав крайне простую классификацию языков, в которой есть всего лишь 2 две группы, он начинает прояснять и определять различия между ними. Отталкиваясь от того, что «язык вообще <…> никоим образом не зависит от произвольных решений и договоренностей, а каждое понятие в языковых средствах становится таким, и не каким иным, звуком в соответствии с фундаментальным законом»[59], Фихте приходит к выводу, что, несмотря на внешние проявления развития романских языков, изнутри они мертвы, в то время как с носителем немецкого языка «непосредственно говорит дух и открывает себя ему, как человек человеку»[60]. Носителю мертвого языка для этого пришлось бы «сделать своими исторически изученные познания из вымершего мира и перенестись в чуждый образ мышления»[61].

Далее, говоря уже о более конкретных отличиях двух групп языков, Фихте фактически противоречит сам себе, когда речь идет о развитии обеих языковых групп. Согласно Фихте, живой язык «никогда не в состоянии достичь в себе самом такой же завершенности и такого же совершенства, которых легко достигает мертвый язык»[62]. В мертвом же языке «словарный запас закончен, возможные удачные словосочетания постепенно также исчерпываются, и тот, кто хочет говорить на этом языке, вынужден говорить на нем так, как он есть; но после того, как он его выучит, речь в его устах говорит сама собой, и мыслит, и сочиняет за него»[63]. Логическое противоречие в данном случае вызвано тем, что Фихте, пытаясь представить язык как живую и движущую силу развития, опирался на свою историософскую систему и должен был одновременно обосновать причины развития единичного разума, общую специфику немцев и отличия между немцами и другими народами. Поэтому и получилось так: когда живой язык развивается вместе с нацией, он говорит с ней, выражается в ней и ведет к прогрессу, когда же мертвый язык говорит со своим носителем, то его жестокие устоявшиеся рамки ограничивают мышление индивида и соответственно возможности общего дальнейшего развития.

Если говорить о конкретных особенностях, которые выделяют немцев на фоне других бывших германцев, то Фихте в данном случае разрабатывает строго полярную концепцию. Согласно «Речам к немецкой нации», различия между мертвыми и живыми языками вездесущи и проявляют себя во всех сферах общественной жизни. Говоря о том, что «жизнь и смерть вовсе нельзя сравнивать, и первая бесконечно ценнее последней; поэтому все непосредственные сравнения немецких и новолатинских языков ничтожны, и возникающие в связи с этим вопросы не стоят упоминания»[64], Фихте идет дальше и сравнивает носителей, а не сами языки, что и было его непосредственной целью.

Главное проявление общественной жизни Фихте видит в образовании и воспитании, к чему мы еще вернемся. Важным для нас сейчас является то, что, следуя за мыслью Фихте, мы видим одно из важнейших для него различий между народами: «у народа живого языка духовное образование напрямую влияет на жизнь; в противоположном случае духовное образование и жизнь оторваны друг от друга»[65], и далее: «у нации первого рода народ восприимчив, а создатели образования такой нации пробуют свои открытия на народе и хотят иметь влияние на него; в нации второго рода, напротив, образованные сословия отделяют себя от народа и считают последний не более чем слепым орудием своих планов»[66]. Следовательно, находя опору в языке и подчеркивая роль образования, Фихте приходит к общности немецкой нации вне рамок сословной градации.

После различий качественных, Фихте переходит к обоснованию и отображению различий нравственных. Согласно философу, каждый носитель живого языка, душе которого открылось абстрактное благо, суть которого заключается в деятельности, будет «стремиться и работать, чтобы источник, из которого на него излилось благополучие, стал таковым и для других»[67]. Иначе дело обстоит с носителями мертвого языка. Так как содержание этого блага не приносит ему самому никакой радости, «но лишь приятно занимает его досуг и развлекает, он не может поверить в то, что другому оно может приносить радость или печаль, и поэтому в конечном итоге считает безразличным, на чем кто-либо упражняет свое остроумие и чем он заполняет свои праздные часы»[68]. Следовательно, представитель мертвого языка, эгоистичный в своей основе, является идеальным представителем третьей эпохи, эпохи «пустого эгоизма», но на дальнейших ступенях развития человечества он будет вынужден уступить место представителям народов живого языка.

Развивая свою мысль, философ приходит к выводу, что естественность немецкой стороны и произвольность и искусственность зарубежья — вот принципиальное различие[69]. Исходя из того, что язык романских народов мертвый, Фихте распространяет неестественность языка на все сферы иностранной жизни: «У зарубежья неестественность в самой его жизни, поскольку оно изначально и в главном обстоятельстве отступило от природы»[70].

По мнению И.Г. Фихте, «единственная самоцель, вне которой не может быть никакой иной, есть духовная жизнь»[71]. Необходимым условием перехода на четвертую ступень, как мы ранее писали, является отход от позиций эгоизма в пользу сознательного и разумного понятия общности. Так как доминанта жизни – общественная жизнь, то Фихте углубляет разницу между носителями мертвого и живого языков, подгоняя ее под свою концепцию. Согласно «Речам», в науке и общественной жизни иностранных народов особое внимание уделяется «гениям» и «улыбкам природы» отдельному индивиду[72], но для немцев такой подход неизбежно должен оказаться «иностранщиной», которая по несчастью заимствуется немецким народом. Таким образом, И.Г. Фихте подчеркивает общее развитие общественной мысли, науки, культуры обозначенной им ранее немецкой нации, которое должно проявляется только как явление, имеющее место среди всех немцев, а не отдельных личностей.

Вернемся ко времени написания и произнесения «Речей к немецкой нации» сквозь призму восприятия И.Г. Фихте. Общеизвестным является то, что экспансия Франции, как военная так и духовная, имела огромное значение на жизнь германских земель во всех ее сферах. Фихте видел сложившуюся ситуацию следующим образом. Во-первых, общественные круги, по словам Фихте, разразились шквалом ругани в адрес немецких правительств. Он пишет: «быстро, практически моментально, как будто мы хотели доставить себе удовольствие, излились руганью на наши правительства, наших властителей, которым прежде мы льстили безвкусным образом, и на все отечественное»[73]. При этом главным упреком Фихте является то, что многим представителям народа было все равно, кому льстить, немецким правителям или наполеоновской администрации[74], представители которой, по понятным причинам, являются носителями мертвого языка, и следовательно людьми умирающей, по Фихте, эпохи. Во-вторых, «завоеватель мира нашего времени» (т.е. Наполеон), обладающий лишь средствами, доступными третьей эпохе, может только образовать у своих подданных «хладнокровную и сознательную жажду грабежа; он не должен наказывать вымогательство, но скорее потакать ему»[75]. В-третьих, Фихте отдельно критикует охотное усвоение немцами иностранного образа жизни, в том числе лингвистические заимствования. «Вершиной триумфа, - негодовал в зале Берлинской академии философ, - мы считаем, если нас принимают не за немцев, а, например, за испанцев или англичан, в зависимости от предпочтений моды»[76]. Говоря о лингвистических заимствованиях философ демонстрирует свою точку зрения на идеологию Французской революции и достижения Просвещения в целом. Он обращается к трем словам: «гуманность», «популярность» и «либеральность», и пытается осознать их с истинно немецкой, по его мнению, точки зрения. Согласно Фихте, естественная реакция немца на произнесение слова «гуманность» должна быть следующей: «он бы понял нас без дальнейшего исторического объяснения, но сказал бы «Это не так уж и много — быть человеком, а не диким зверем»»[77]. А под словами «популярность» и «либеральность» немец должен понимать «”погоня за благосклонностью толпы” и ”устранение рабского сознания”»[78]. Но проблема заключалась в засилье иностранщины в умах тех, кого Фихте относил к немецкой нации.

В ситуации полного духовного упадка и политического кризиса И.Г. Фихте ищет спасение внутри немецкой нации, основные черты и особенности которой мы выяснили выше. Несмотря на то, что «на стороне Франции была высшая цивилизация, последние результаты политической философии, новый принцип жизни, к которому она взывала, разрушая "старую" феодальную Европу»[79], Фихте видел спасение в определении особого пути немецкого народа, как движущей силы перехода на новый этап своего развития. Согласно его концепции, эгоизм в Германии захлестнул всё общество, тем самым дойдя до своего логического завершения. Германские земли оказались в ситуации глубочайшего кризиса, но именно в этом кризисе И.Г. Фихте видел необходимый фактор дальнейшего развития. «Если столь низко опустившаяся нация в состоянии себя спасти, - пишет он, - то это может произойти только с помощью совершенно нового, еще не испробованного средства, посредством создания совершенно нового порядка вещей»[80]. И главной силой, которой можно, по мнению Фихте, возродить нацию и продолжить движение вперед, является образование, которое сможет направить «немцев к новой общности, которая во всех своих частях будет движима и оживлена одним и тем же единым настроем»[81].