ХУЦУРУЕВ АБУСАИД
Селение Аллерой Шалинского района ЧИАССР. Год рождения 1919-й. Беспартийный. Работает на железной дороге чернорабочим. Служил в 84-м полку рядовым.
В армию меня призвали 7 февраля 1940 года из с. Баба-Юрт Хасав-Юртовского района Дагестанской АССР, где я работал в колхозе. Уехали мы через два дня эшелоном, следовавшим прямо в Брестскую крепость. В одном вагоне со мной были кумыки Минкаил из Янги-Юрта, Дзиу Ахаев из Хаммамат-Юрта, Вибулатов из Баба-Юрта и чеченец Герейхан Магомедов из Адиль-Отара Хасав-Юртовского района.
По прибытии в Брест меня зачислили в 84-й полк. Помню только взвод и отделение: был я в 5-м взводе, 5-м отделении.
Взводом командовал лейтенант Алексеев, а отделением - старший сержант Курдосов.
Весь 1940 год наш батальон работал на оборонительных сооружениях на границе. Проходили также строевую, боевую и политическую подготовку.
В 1941 году нашу роту перевели на оборонный объект, находившийся в восьми километрах к югу от крепости. Место это находилось на берегу р. Буг. На другой стороне реки лежала Польша, занятая немецко-фашистскими войсками.
Здесь меня включили в пулеметный расчет, и я начал учиться стрельбе из этого славного оружия.
В пулеметный расчет наш входили Пушкин (1-й номер), Никитин, Володя (фамилию не знаю), Лазарев, рядовой Алексеев, Ларионов и я. Эти солдаты были, как мне помнится, из Смоленской области. Что с ними случилось после начала войны, не знаю.
За несколько дней до нападения немцев наш 5-й взвод и подразделения рыли на границе глубокий противотанковый ров. После завтрака проводились политзанятия. Красноармейцы видели, что за Бугом происходило оживленное передвижение фашистских войск.
В субботу 21 июня я расположился для сна в брезентовой палатке у самого берега реки Западный Буг.
В четыре часа утра мы были разбужены ужасающим грохотом. Сотнями рвались снаряды, бомбы, мины. И это было так страшно, что казалось, будто раскололось небо и сыплются осколки.
Над крепостью стояло огненное зарево от беспрерывных взрывов. На берегу Буга творилось невообразимое: заглушая стоны и крики раненых, раздавались команды, но кто и кем командовал - в этой кутерьме разобрать было трудно.
При первом крике "в ружье" я схватил первую попавшуюся в руки винтовку, патроны и ринулся к реке.
Каждый красноармеец ложился у берега, занимал позицию и по своему разумению стрелял через Буг, куда придется.
Когда у тебя в руках винтовка и она стреляет, страх исчезает. Исчез он и у меня.
Наш берег немцы беспрерывно обстреливали из минометов, пулеметов, винтовок.
Отступив в сторону крепости, группа солдат, в числе которых был и я, дошла до железобетонного дота, немного недостроенного. Мы укрылись в нем. Ни у кого не было сомнений, что часа через два к нам подойдут на помощь наши и немцев откинут за Буг подальше.
В самом начале в дот заскочили два лейтенанта, дали нашей группе приказание держаться в доте до подхода помощи и ушли.
Немцы на резиновых лодках продолжали массой переплывать на правый берег Буга. Они бросали в наш дот гранаты, закидывали минами, стремясь попасть в бойницу. Время от времени на толстой броневой плите, которой был закрыт дот, рвались снаряды. Дот наш держался. Мы берегли патроны и стреляли из бойниц наверняка.
Несколько гранат и мина взорвались внутри дота. Половина защитников была убита, других ранило.
Ранен в спину, голову и ногу был и я. У меня и сейчас сидят в теле пять осколков мины. Те осколки, что в голове и спине, не причиняют мне беспокойства. А осколок, сидящий у коленной чашечки правой ноги, сделал меня хромым.
Раны ныли, но я вел бой из винтовки. Иначе нельзя было. Осталось нас в доте трое русских, один узбек, один даргинец из Дагестана и я.
Счет дням мы потеряли. Двое тяжелораненых умерли раньше. Стояли жаркие дни. Правда, дня от ночи мы не отличали. Жили твердой надеждой: вот-вот подойдет помощь.
И в крепости, которая с одной стороны через бойницу была видна, беспрерывно, день и ночь, шел бой.
О еде мы думали мало, но страшно мучила жажда.
Сколько пробыли в доте, мне трудно сказать. Возможно, неделю, а может быть, два-три дня. Время тянулось как в тумане. Немцы окружали нас со всех сторон, не часто постреливали, но и выглянуть из дота не давали. Они могли разрушить дот, но почему-то откладывали.
В зоне, доступной для обстрела из дота, пощады немцам не давали и мы.
Рана моя была на спине на самом неудобном для перевязки месте. Поэтому я ее просто прикрывал сложенной вчетверо рубашкой. Но в рану попал песок. Под сплошной струпной коростой она нагноилась так, что я сам чувствовал смрад, исходивший от спины. Даргинец, имени которого я, к сожалению, не помню, взялся вычистить и перевязать ее. Прежде всего он содрал со спины засохшую корку. По возможности очистил рану от песка, но воды для промывки не было.
Убитых в доте мы сложили в углу. Даргинец снял с одного рубаху, разрезал на полосы и перевязал мне спину. И я сразу почувствовал облегчение.
Над кровлей нашего дота высилась песчаная насыпь, метра два высотой. В один из дней нашего пребывания в доте над нами раздался страшный взрыв. Мы все были оглушены и попадали на землю. Вероятно, фашисты добрались до дота и незаметно заложили на железобетонную плиту взрывчатку, а может быть, на нас сбросили тяжелую авиабомбу.
Кровлю разбило, разметало бетонные осколки, но железные прутья не дали плите рухнуть в дот. И удивительное дело: ни один из нас шестерых не получил ни царапины.
Перед нами предстала теперь другая опасность. Песок, лежавший на кровле курганчиком, начал осыпаться в дот. Когда-то в Чечне в помещениях для горячих серных ванн я видел песочные часы. Песок осыпался в дот неотвратимо равномерно беспрерывно, как в песочных часах.
Немцы подошли к дыре, проделанной взрывом, о чем-то погалдели и ушли. Один из них, видно для очистки совести, бросил в дот ручную гранату, но она не причинила нам вреда.
Стали совещаться. Мы умирали от жажды. Лица у всех были худые, изможденные, грязные. Сейчас мы уже чувствовали голод. Надежды на скорое освобождение из дота нашими войсками не осталось.
Со стороны Жабинки в первые дни доносился гул частых орудийных выстрелов. Потом их не стало слышно. А рядом с нами крепость гремела от ружейно-пулеметной стрельбы, от взрывов мин, гранат, авиабомб, от беспрерывной орудийной пальбы.
Все мы решили ночью уходить на восток. Задача наша облегчалась тем, что леса совсем близко подходили к городу Бресту.
В два часа ночи мы шестеро, составлявшие гарнизон дота, вышли и пошли к лесу. Задолго до рассвета добрались до гущи. Уж и напились мы воды из луж.
Утром встретились с поляком. Дом его стоял у опушки леса. Попросили хлеба. Поляк вынес целую буханку хлеба и полведра молока.
Хлеб мы разделили поровну, поели, запили молоком и, поблагодарив хозяина, спросили, как он посоветует нам идти.
От него мы узнали, что немецкие войска дошли уже до Минска. Посоветовал нам бросить бесполезное оружие и двигаться по лесу, разделившись по одному. Мы разделились.
Но вайнахское отношение к оружию?.. Как бросить новенький, цвета воронова крыла, автомат, который я взял в доте у убитого нашего товарища? И при том, когда враг видит, что у тебя в руках оружие, он во много раз трусливее...
Я пошел с автоматом. Потом стал на него опираться. Потом поволок. А нести его не было сил. Сидевший в коленной чашечке осколок причинял сильную боль, и я еле ковылял по тропам, ведшим на восток. Ел крапиву, корни лопуха.
На шестой день, как мы покинули дот, я ощутил сильный озноб, тошноту и слабость. Видно, был болен. Я отошел от дорожки в сторону, выбрал место, где трава была погуще, и заснул. Может быть, я и не спал. Вдруг меня толкнули в бок чем-то тупым. Надо мной стоял немец с автоматом и толкал носком сапога. Что-то приказывал.
И мир я видел смутно, как через мокрое оконное стекло. Немец кричал, бил меня по лицу ногами, требуя от меня чего-то. Я насилу поднялся. На дороге стоял грузовик. Толкая прикладом немец повел меня к машине.
Около нее я обессилел и упал. Мой конвоир и второй немец взяли меня за руки и ноги, раскачали и с хохотом бросили в машину. В машине лежали еще несколько красноармейцев, но они не были ранены.
Сначала привезли нас во временный лагерь у самого берега Буга, недалеко от места, где я воевал. От здоровых красноармейцев меня отделили и поместили в конюшне, служившей для военнопленных госпиталем. Здесь мне пришлось встретиться с двумя ранеными чеченцами. Одного звали Зелимхан. Сам он был родом из с. Чечен-Аул. Второго звали Алаудин Тумаев. Родом он был из с. Энгеной.
С их слов я узнал, что оба они были в числе защитников Бреста, и ранило их в крепости. Пленены были они на восьмой или девятый день после начала войны, но взяли их не вместе.
Зелимхан был ранен легко - сквозное ранение ладони руки. У Тумаева рана была тяжелая, с раздроблением кости ноги. Вероятно, Алаудин Тумаев там, во временном лагере военнопленных, и умер, так как рана уже гноилась и нога сильно распухла.
Через три дня всех нас из конюшни перевели в лагерь "А", находившийся от крепости Брест на польской территории километрах в двадцати (Бяла-Подляска? - X. О.). Это было ужасное место - пустое поле, огороженное колючей проволокой. Красноармейцы умирали здесь как мухи.
Давали нам раз в день вареную бурду из брюквы и кусочек чего-то странного, именуемого хлебом. От этой пищи желудки сразу заболевали и вздувались, крепкие, здоровые люди быстро превращались в какие-то скелеты и умирали массами.
Многие пытались из этого лагеря бежать, но уйти удавалось очень редко. Беглецов накрывал огонь немецких автоматов, и всех убитых фашисты обязательно привозили к воротам лагеря. Этим они хотели в головы военнопленных вбить мысль, что бежать отсюда невозможно.
Мне дали номер военнопленного - 420-21. Пробыл я здесь до зимы. Потом перевезли в другой. Говорили, что этот лагерь располагался недалеко от Варшавы.
Весь первый год пребывания в этих двух лагерях я болел, но каким-то чудом выжил, хотя даже крепкие, здоровые люди здесь редко выдерживали три-четыре месяца. Через год после начала войны меня повезли в Германию.
Оттуда я попал в Данию и работал на полевых работах до Победы над Германией.
После войны больше года служил в советских войсках около Иркутска. К семье, находящейся в Казахстане, я вернулся в 1947 году.
В 84-м полку, в котором я служил, чеченцев и ингушей было совсем немного. Но в других полках, стоявших там, их было много.
Надо сказать, что наш батальон большей частью находился на границе и сооружал военные объекты. Поэтому наших земляков, служивших в крепости в других полках, по именам не помню. Казармы 84-го полка находились в крепости возле ворот с башнями (Холмские ворота. - X. О.).
В немецко-фашистском плену мне пришлось долгое время быть в лагере с одним аккинцем из Хасав-Юрта по имени Балта Амиров. Не берусь судить, правду ли он говорил или нет. Не знаю также, вернулся ли он из плена. Но история, которую он мне рассказал, интересная.
Балта Амиров, по его словам, служил танкистом. И действительно, лицо, руки и плечи его были в шрамах от ожогов, словно ему кожу железным скребком стерли.
Пришлось ему где-то за Днепром с немецкими танкистам выдержать яростный бой. Вели бой наши два танка Т-34 с семью танками немцев. Амиров говорил, что наша пушка, которой вооружены танки, намного лучше фашистских. А немецкие танки, в сравнении с Т-34, он ставил ни во что.
После долгого боя три немецких танка загорелись, два был подбиты и вышли из боя. Один из наших танков также был подбит и горел, как костер. Против двух немецких оставался один Т-34, водителем в котором был Балта. Экипаж танка Балты продолжал вести бой.
Но неожиданно немецкий снаряд угодил в малозащищенную часть и взорвался, пробив отверстие в обшивке танка. Из экипажа танка в живых остался один Балта, но и он был сильно оглушен и контужен.
Что делать? Продолжать бой одному? Но ведь два совершенно целых немецких танка уничтожат его очень быстро...
И Балта решил пойти на хитрость: на выстрелы не отвечать, притвориться, что весь экипаж Т-34 уничтожен. Один из немецких танков дал выстрел. Т-34 не отвечал и стоял без движения. Второй выстрел. Молчание.
Подбежали несколько немецких автоматчиков. На радостях дали по броне несколько очередей из автоматов, помахали руками и что-то закричали своим. Танк Т-34 окружили со всех сторон и стали осматривать. Подняли галдеж.
Немецкий танк подъехал к "Т-тридцать четверке". Из башни немецкой машины вылезли танкисты, внимательно осмотрели захваченный трофей и решили взять его на буксир и отвезти в свое расположение.
И только немецкие танкисты, прикрепив буксир к "Т-три-четверке", успели влезть в свой танк, сидевший наготове Амиров нажал на стартер! С самой большой скоростью поволок вражеский танк в наше расположение. Немецкие танкисты настолько обалдели от неожиданности, что даже не пробовали на ходу выстрелить в буксирующий их танк.
По прибытии в расположение нашей танковой бригады экипажу немецкого танка предложили выходить из машины. Когда немецкие танкисты спустились на землю, Балта хитро прижмурил глаз, указал на свою Т-34 и, подняв большой палец, спросил:
- Якши?
Немцы отвернулись, а Балта засмеялся.
3а этот бой Балта Амиров был представлен к званию Героя Советского Союза. Но через месяц в новом тяжелом бою танк Балты Амирова был подбит и загорелся. Балта успел вылезть из машины, но попал в плен. Дальнейшую судьбу его я не знаю.
ЖАЖДА
|
