Октября.

 

Однажды доктор Штейнер предположил, что все люди сталкиваются в своей жизни с таким днем, который определяет их, придает четкую форму тому, кем они станут, ставит их на правильный путь. Он сказал, что этот день либо направит их в нужном направлении, либо будет преследовать до последнего вздоха. Я сказала ему, что он слишком драматизирует. Сказала, что не верю в это. Эти слова создают такое впечатление, будто до этого момента человек — это податливый кусок глины, который только и ждет, пока его обожгут, чтобы затвердели изгибы и складки, хранящие его индивидуальность, устойчивость. Или неустойчивость.

Совершенно неправдоподобная теория. Да еще и из уст медика-профессионала.

Однако, может, он и прав.

Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что согласилась бы с тем, что днем моего обжига был день гибели родителей.

А 31 октября стало тем днем, который разбил весь узор.

 

* * *

 

— Сегодня я так напьюсь! — заявляет с поднятыми высоко руками и запрокинутой назад головой Рейган, греющаяся на утреннем солнце. Ее совершенно не волнует, что мы стоим посреди толпы зевак на финишной линии, ожидая, пока ребята выберутся из своей выигравшей гонку лодки. Рейган предупредила, что эта гонка имеет огромное значение, и все же я удивилась, узнав, что сегодня участвовать будет более четырехсот лодок.

— И чем же эти выходные отличаются от всех остальных? — дразню ее я, туго запахивая свою легкую куртку. Три года жизни в температурных условиях Майами избаловали меня, отвыкшую от морозного северного воздуха, в котором я выросла. К тому же, сейчас середина утра и мы стоим у реки, и прохлада лишь усиливается.

— Ты о чем? Они полностью отличаются. У нас неделю не будет занятий, а сегодняшняя вечеринка станет грандиозной. — Она возбужденно подпрыгивает. Под глазами у нее появляются очаровательные ямочки, а блондинистый хвостик цвета меда раскачивается из стороны в сторону. — И у меня есть милейший костюм непослушной медсестрички. — Мне остается лишь покачать головой. Видела я его уже. Он точно милый и определенно неприличный. И совершенно нереальный. Грант не знает, что его ожидает. — Ты же оденешься в костюм непослушной школьницы, да?

Вероятно, названия всех женских костюмов должны начинаться со слова «непослушный» — идея Гранта и Тая. К несчастью, я уверена, что буду единственным чудиком, если не послушаюсь.

— Школьницу я выдержу. Но не непослушную.

Рейган увидела мою плиссированную юбку (ту, которая была надета на мне, когда Эштон возил меня в больницу) и решила доделать костюм за меня, притащив домой подтяжки, чулки и красные туфли на шпильке. Я вздыхаю. По правде говоря, не думаю, что вообще хочу идти. Чем скорее закончатся эти выходные, тем скорее я смогу избавиться от этого чувства вины, выдавливающего весь кислород из легких. Но Рейган и слышать ничего об этом не желает.

Она поворачивается ко мне и смотрит щенячьими глазками, обычно припасенными для Гранта.

— Не вздумай меня кинуть, Ливи. Это Хэллоуин!

— Я…не знаю. Это, а потом еще и смена волонтером… — Молчу о том, что едва спала последние четыре ночи. Разум никак не хотел успокаиваться, а внутренности не прекращало скручивать. Благоговейный страх — вот, что разрывало меня на части. Страх перед знакомством с родителями Коннора, страх перед тем, что мне предстоит увидеть Эштона с его милой и ничего не подозревающей подружкой.

Страх перед тем, что я увижу отца Эштона.

Я не знаю точно, будет ли он здесь. Не спрашивала. Но тошно становится от одной только мысли об этом. Лишь несколько вещей пробуждают во мне жестокость. Когда причиняют боль моим любимым, — это первое. Когда причиняют боль детям, — второе. А он сделал и то, и другое. Может, если я нападу на отца Эштона, мне вообще удастся избежать знакомства с родителями Коннора?

— Расслабься! — подталкивает меня Рейган. — Скажешь «Здрасьте, приятно познакомиться, пока-пока». Конец истории.

— А что потом, Рейган? Как мне с ним порвать? Не то чтобы он сделал что-то не так, и я могу это против него использовать.

В отличие от меня. Рот наполняется привкусом горечи. Мне придется смотреть ему в глаза и ранить. Можно ли избежать этой части? Прошло всего лишь два месяца. Как там по этикету? Может, я могу порвать с ним, написав на электронную почту… Правильнее всего было бы спросить Кейси, но, учитывая, что я скрываю все от сестры, это породит кучу вопросов, на которые я не готова ответить, и вещей, в совершении которых я пока не готова признаться.

— Ливи! — Я оборачиваюсь и вижу с широкой улыбкой пробирающегося сквозь толпу Коннора в облегающей оранжево-белой безрукавке и черных шортах — командной форме. Полотенцем он стирает пот со своего блестящего тела.

Я делаю глубокий, успокаивающий вздох. «Ты справишься. Просто будь с ним милой». Пара дней, и я вырву его сердце и растопчу.

— Обнять тебя?

Улыбаюсь, наморщив нос, и отвожу от него свое плечо. На самом деле, я не притворяюсь. Вид взмокшего от пота Коннора далек от привлекательного. Он смеется и целует меня в лоб.

— Ладно, позже, может быть. Как тебе гонка?

— Изумительно. — За парнями я наблюдала со сжатыми кулачками, когда они приплыли к первому месту: их движения были синхронными, мощными, грациозными.

— Все так и было. — Осмотрев море голов вокруг, он говорит: — Скоро вернусь. Оставайся здесь. Ладно? — Коннор слегка хмурит брови. — С тобой все нормально? Ты, последнее время, какая-то не такая.

Я тут же выдавливаю улыбку.

— Все хорошо. Просто…нервничаю. — Я поднимаюсь на цыпочки и легко касаюсь его губ своими.

Его зеленые глаза задорно сверкают.

— Не стоит. Ты им понравишься. Оставайся здесь. — Во многих отношениях, это меня волнует намного больше, чем если бы его мама обвиняющее показала на меня пальцем и перед тысячами людей назвала бы шалавой.

Я наблюдаю за его подтянутым телом, мелькающим в толпе.

А потом отворачиваюсь в поисках своего высокого, красивого мужчины. И практически сразу его вижу. Его невозможно не заметить. Мокрые волосы отброшены назад и под разными углами спадают у лица. Мышцы напряжены из-за недавних усилий. Все тело лоснится от пота, как и у Коннора. И я понимаю, что ни на секунду бы не задумалась и бросилась в руки Эштона.

Повесив полотенце на шею и промокая им лицо, он отходит от воды. Эштон поднимает голову и тут же перехватывает мой взгляд, а вместе с ним крадет и дыхание. Мы не виделись несколько дней, и мое тело на инстинктивном уровне тянется к нему.

Я широко улыбаюсь и одними губами произношу:

— Поздравляю.

Он кивает.

А потом отворачивается и подходит к симпатичной блондинке, вместе в группой людей ожидающей у боковой линии. Я наблюдаю, как Дана сбоку прижимается к нему, широко улыбаясь. Без промедлений Эштон обвивает ее рукой за плечи и одаряет такой улыбкой, словно в мире для него больше никого не существует. Словно я не стою прямо здесь, в шести метрах от них, и за всем этим не наблюдаю.

Настоящие отношения или нет, но это напоминание о том, что Эштон мне не принадлежит. И никогда не принадлежал.

И, скорее всего, никогда не будет.

Какое-то время мне нечем дышать.

Борясь с болью и слезами — слезами, проливать которые я не имею никакого права, — я сглатываю и обращаю внимание на две более взрослые пары рядом с ними. Я быстро делаю вывод, что одна из них — родители Даны. Она слишком сильно похожа с ними чертами лица, чтобы было иначе. Смотрю на другую пару: стильную блондинку возрастом около тридцати. Она пялится в телефон со скучающим выражением лица, которое говорит о том, что сюда ее притащили силком и ей не терпится уйти. Рядом с ней стоит хорошо одетый, привлекательный мужчина с седыми прядями в волосах.

— Это отец Эштона, — шепчет мне Рейган, когда он несколько чопорно протягивает руку Эштону. Эштон тут же пожимает ее, немного склонив голову, как я замечаю. Не уверена, правда, знак ли это уважения или подчинения.

Я изучаю мужчину, разыскивая признаки зла, скрывающегося внутри него, признаки оков, в которые он заковал шею своего сына. И ничего не нахожу. Но я знаю, бессмысленно это делать, ведь я видела доказательства. Видела шрамы, ремень, смирение и боль в голосе Эштона, когда он несколько раз давал им туда просочиться. И улыбка этого мужчины не затрагивает его глаз. Это я замечаю.

Перевожу взгляд от него к отцу Даны и задумываюсь, как проходили те разговоры. Знает ли отец Даны, что его дочку используют, как залог над Эштоном?

Рейган гладит меня по спине.

— Он — сволочь, Ливи. До нелепого сексуальная, притягательная сволочь, которой даже мне было бы сложно отказать, если бы он так меня кричать заставил… — Мне приходится отвести взгляд от Эштона, когда щеки начинают пылать от такого напоминания. Судя по обрывкам подколок, я быстро поняла, что Рейган вошла в комнату прямо в разгар момента. Она вздыхает. — И подо всем этим нет совершенно ничего стоящего. Он просто вот такой. Любит играть.

Права ли она? «Я не могу играть с тобой в эту игру, Айриш».

Повелась ли я на красивые слова Эштона? Сердце говорит «нет». Но разум… Все настолько запутано, хотя и не должно бы быть. Удивительный парень ведет своих родителей со мной знакомиться, а я пытаюсь сдержать слезы по тому, кто заставляет потерять весь контроль, всю восприимчивость. Кто делает мне больно.

— Кнопка! — Громкий крик Гранта на секунду отвлекает меня от смятения, и я вижу, что он захватывает Рейган в крепкие объятия.

Она визжит и оборачивается, обвивая его за шею своими коротенькими руками.

— Прекрати! Папуля где-то тут. — Она целует его в щеку.

Как по команде, сзади нас раздается громогласный голос отца Рейган:

— Грант!

Рейган быстро от него отрывается, а глаза ее на долю секунды округляются.

— Блин, — бормочет она и бочком отходит от Гранта, пока рядом с ним не возникает угрожающая фигура Роберта.

— Хорошая гонка, сынок, — хлопает он Гранта по плечу.

— Спасибо, тренер. — Грант сверкает своей фирменной глупой улыбочкой, но я замечаю, что он не в состоянии удерживать взгляд Роберта, и его внимание быстро смещается на толпу.

Если Роберт и замечает нервозность Гранта, то виду не показывает.

— Тебя ищет Тай. — Показав на воду, он добавляет: — Вот там. — Подальше от его доченьки.

Отсалютовав, Грант исчезает в толпе.

— Молодая леди… — начинает Роберт и хмуро сводит брови, рассматривая свою крошечную дочь.

Она обнимает его внушительный живот.

— Отличная гонка, папочка! Я пойду, найду маму.

Словно ребенок в толпе, она легко проскальзывает между двумя людьми и испаряется, не дав больше ни слова ему сказать. Он лишь качает головой, глядя в ее направлении.

— Интересно, сколько ж времени пройдет, прежде чем она признает, что они встречаются.

У меня распахивается рот, а глаза, не сомневаюсь, округляются от удивления. Он проверяет меня? Хочет увидеть, подтвержу ли я его подозрения?

— Ой, не рассказывай ей, что я в курсе. — Он небрежно качает головой. — Пока она думает, что я не одобряю Гранта, она будет с ним.

Мне приходится плотно сжать губы, чтобы не рассмеяться. Вижу, откуда у Рейган взялись навыки в жульничестве.

— Какие впечатления от гонки, Ливи?

— Было захватывающе, сэр.

Он улыбается.

— Правда? Теперь мне надо до мозга костей загонять этих ребят за зиму, чтобы были готовы к весеннему сезону. — Из толпы раздается крик «Тренер!». Он поднимает руку, дав понять кричащему, что слышал его, и у него вырывается вздох. — Ни минуты покоя в день гонки… — Он поворачивается ко мне, и его улыбку сменяет серьезное выражение лица. — Пока не забыл… — Он лезет в карман и достает маленький, простой конверт. — Надеялся, что столкнусь тут с тобой.

Нахмурившись, я робко открываю его и вытаскиваю фотографию. Совершенно ясно, что снимок старый, судя по качеству. На нем молодая пара стоит, прислонившись к дереву: рука молодого человека обвивает девушку за плечи, а ее черноволосая голова лежит у него на груди, и оба они улыбаются в камеру.

У меня сбивается дыхание.

Это мои родители.

На мгновение у меня пропадает дар речи. Свободную руку я вскидываю ко рту, пристально вглядываясь в два лица: одновременно таких знакомых, но при этом и совершенно новых.

— Где Вы… — Голос у меня срывается.

— На чердаке у меня стоит куча коробок со старыми фотографиями с колледжа. Я много лет собирался в них разобраться.

У меня нет слов.

— Подумал, что у меня там должна быть старая фотография твоих родителей, но уверен не был. Потребовалась целая неделя, чтобы все просмотреть.

— Это Вы сделали? — Я поднимаю глаза на отца Рейган. — В смысле… — Слезы к глазам даже не подкатывали. Они просто сразу полились. — Спасибо. У меня нет ни одной фотографии времен их учебы в колледже.

Он открывает рот. Я вижу, что мгновение он колеблется.

— Я в курсе, Ливи.

Я лишь мгновение хмурюсь, а потом все встает на свои места.

Об этом знал лишь один-единственный человек.

Ему рассказал Эштон.

— И в коробках не я разбирался. — Его голос спокоен, а бровь многозначительно выгнута.

Я прерывисто вздыхаю.

— Эштон?

Через мгновение Роберт кивает.

— Он тут же узнал их. Невозможно не заметить ваше с матерью сходство. — Я снова смотрю на снимок. Там могла сидеть я.

«Это сделал Эштон? Эштон неделю копался в чьих-то пыльных фотографиях, разыскивая эту, и не знал даже точно, существует ли она вообще. Ради меня?»

— Даже за три года я мало что узнал об этом парне. Он не любитель болтать. Но что-то подсказывает мне: с ним не все так, как кажется. — Его губы сжимаются в тонкую линию. — Что я точно знаю, так это то, что вижу. Что он сильно беспокоится о своей команде, подталкивает их, чтобы работали изо всех сил, и что угодно для них сделает. Им всем это известно, и за это его уважают. Он — прирожденный лидер, когда находится на воде. Поэтому Эштон — капитан. Думаю, что однажды он мог бы стать отличным тренером. Если бы хотел этого. — Его взгляд становится задумчивым. — Такое ощущение, словно он…отпускает все то, что удерживает его на земле. В любом случае, — говорит Роберт и снова смотрит на меня, — он просил не говорить тебе об этом. Сказал придумать какую-нибудь смехотворную историю о том, что я на нее наткнулся. — Он задумчиво улыбается. — Но я подумал, было бы важно, чтобы ты знала.

Руками я небрежно стираю слезы, струящиеся по щекам, пока одна не упала и не испортила фотографию.

— Спасибо, — шепчу я.

Роберт подмигивает.

— А теперь, прошу меня извинить, но мне надо найти свою неуправляемую дочурку и пофотографироваться. — Он неторопливо уходит прочь, и толпа расступается для него.

Река, толпа — все вокруг меня исчезает, пока я рассматриваю снимок формата десять на пятнадцать, провожу пальцами по его краям, притрагиваюсь к изображениям людей на нем. Я настолько потерялась в фотографии, что едва замечаю обхватившую меня за талию руку Коннора.

— Ты в порядке? — Мне приходится оторвать взгляд от их лиц и увидеть, что постоянная улыбка Коннора несколько колеблется. — Выглядишь немного бледной.

— Да, просто… — Я глубоко вздыхаю, пытаясь разобраться в интенсивности эмоций, затопивших сердце. «Просто что?»

— Твои родители? — Он наклоняется, чтобы взглянуть на фотографию в моих руках. — Ух ты, посмотри-ка на твою маму! Откуда у тебя этот снимок?

Я откашливаюсь.

— От отца Рейган.

— Ничего себе, любезно с его стороны.

— Да, любезно, — повторяю я.

«Нет, не любезно, Коннор. Удивительно, невероятно, поразительно. Вот так, Коннор. Потрясающе. Я. Потрясена. Все, что я знала или думала, что знала, снесено».

Провел бы Коннор целую неделю, разбирая коробки? Отодвинув в сторону учебу, рискнув своими оценками, и все ради меня? Те слова Эштона о том, что он задерживает работу…о том, что он чем-то занят по вечерам. Вот, чем он занимался.

Сейчас мне хочется лишь подбежать к Эштону, прикоснуться к нему, быть поблизости от него, поблагодарить его. Дать ему знать, как много он для меня значит.

— Пойдем. — Коннор берет меня за руку, быстро выбросив из головы весь разговор. Словно это просто банальность. — Познакомишься с моими родителями.

Теперь я не просто страшусь встречи с родителями Коннора. Это стало последней в этом мире вещью, которую мне хотелось бы делать. Но мне некуда деваться. Запихнув подальше внезапное желание вырвать, я позволяю ему провести себя сквозь толпу, нацепив на лицо свою лучшую фальшивую улыбку и молясь, чтобы любые смешки могли быть списаны на нервы перед знакомством с ними.

Он останавливается перед пожилой парой.

— Мам, пап, это Ливи. — Он нежно опускает руку мне на поясницу.

— Здравствуй, Ливи. Я — Джослин, — говорит мама Коннора с широкой улыбкой.

Я замечаю, что у Коннора ее глаза и цвет волос. Акцента у женщины нет, но я помню его слова о том, что она — американка. Она быстро проходится по мне оценивающим взглядом, протягивая руку. Это оценивание безобидно и совершенно не неприятно, и все же я борюсь с желанием отскочить.

Рядом с ней стоит отец Коннора.

— Здравствуй, Ливи. — Голос у него такой же, как у Коннора и моего отца, только акцент сильнее. Не будь я готова убежать отсюда, словно меня подожгли, я бы, скорее всего, уже растаяла. — Я — Коннор-старший. Мы так рады познакомиться с девушкой, которая, наконец, завладела сердцем нашего сына.

«Завладела сердцем нашего сына? Куда подевалось «неторопливо и без сложностей»? Я кошусь на Коннора и вижу, что он залился краской.

— Извиняюсь, что заставил краснеть, — говорит отец Коннора, тяжело опустив руку на плечо своего сына. — Но это правда.

Большой палец Коннора игриво скользит по моей спине, пока во мне волной поднимается чувство тревоги, пробираясь в грудь, подавляя возможность дышать. Это плохо, плохо, плохо. И ощущается все совершенно неправильно.

Я натягиваю на лицо свою лучшую улыбку.

— Ваш сын — хороший человек. Вы должны им гордиться.

— Ох. Я и описать не могу, как мы им гордимся, — расцветает Джослин, посматривая в его направлении. — Его ждет светлое будущее. А сейчас оно стало еще светлее, когда в нем появилась ты.

«Они с ума сошли? Я его знаю всего лишь два месяца!»

Я опускаю взгляд на идеальный кардиган и жемчужное ожерелье, виднеющиеся из-под идеального бушлата Джослин, и перед глазами мелькают ухоженные газоны и болонки — все те элементы, которые мое подсознание ассоциировало с представлением об идеальной жизни, которую я могла бы разделить с главной звездой, сейчас стоящей рядом со мной. Единственной звездой, как я была убеждена до этого момента. Которая не скрывает шрамы под татуировками, не носит символ своего мрачного детства на запястье, не погребена под тайнами, в том числе и относительно того, как и когда умерла его собственная мама. Которая не станет тратить неделю на поиски, возможно, вовсе не существующего листа бумаги, потому что ему хотелось, чтобы снимок был у меня, а не ради того, чтобы я знала, что он провел неделю за его поисками.

Прямо здесь стоит передо мной та жизнь, которую, как я думала, хотели для меня мои родители. Единственная жизнь, в которой я когда-то видела себя. Я ее нашла.

И мне надо сломя голову от нее бежать.

— Прошу меня извинить, но у меня волонтерская смена в больнице. Мне нужно идти, если я хочу успеть на поезд.

— Разумеется, дорогая. Коннор говорил нам, что ты планируешь поступить в медицинскую школу, правильно? — Джослин с одобрением кивает. — Замечательная студентка.

«Ага, с тройками повсюду!»

— Ладно, народ, — произносит Коннор. — Вы меня достаточно уже засмущали. — Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и шепчет: — Спасибо, что пришла посмотреть на мою гонку, Ливи. Ты — лучшая.

Натянуто улыбнувшись и кивнув, я отворачиваюсь и как можно быстрее ухожу, стараясь не сорваться на бег. Взглядом я обвожу толпу в поисках своей прекрасной, сломленной звезды.

Но он исчез.

 

* * *

 

— Я думала, вы будете радоваться в предвкушении Хэллоуина. Ну, знаете…костюмы и все такое.

Я слегка тяну Дерека за ковбойский жилет. В ответ он пожимает плечами, с повешенной головой вяло катая туда-сюда игрушечную машинку. Я боюсь даже спрашивать, как он себя чувствует.

— Они не разрешают нам есть много конфет, — обиженно тянет Эрик, который сидит крест-накрест сложив ноги и теребит пиратскую повязку на глазу. — И сестра Гейл сказала, что отберет у меня шпагу, если я еще за кем-нибудь с ней бегать буду.

— Хм. Скорее всего, это хорошее правило.

— Кем ты нарядишься, Ливи?

— Ведьмой. — Ни за какие коврижки я не стану объяснять пятилетним детям, почему «школьница» может рассматриваться как подходящий для Хэллоуина костюм. Могу представить, какие вопросы это разожжет. — Я сегодня пойду на вечеринку, — неохотно признаю я.

— Ох. — Эрик, в конце концов, снимает повязку с глаза, чтобы изучить. — У нас тоже должна была быть вечеринка сегодня, но ее отменили.

— Почему же?

— Из-за Лолы.

«Лола». Страх проводит по спине своими ледяными пальцами. Я могу придумать лишь одну причину, которая заставит их отменить праздник для детей, которым он нужен больше всего. Спрашивать нет желания. И все же, мне не удается сдержать дрожь в голосе.

— А что с Лолой?

Я замечаю, что Дерек слегка повернул голову, переглянувшись с братом. А затем Эрик снова переводит на меня взгляд своих грустных глаз.

— Мне нельзя тебе рассказывать, потому что мы договорились.

— Лола… — Я откашливаюсь из-за комка, внезапно вставшего поперек горла, а во мне разливается странное оцепенение.

— Ливи, почему нам нельзя об этом говорить? Потому что это тебя огорчает?

«Потому что это тебя огорчает?» Его тоненький голосок, такой невинный и любопытный. Такой поучительный. «Хороший вопрос, Эрик». Это правило придумано ради них или ради меня? Я закрываю глаза, сдерживая наворачивающиеся слезы. «Нельзя сдаваться перед ними. Нельзя».

А потом на мои плечи опускаются маленькие ручки.

Открыв слезящиеся глаза, я вижу близнецов, стоящих по бокам от меня. Дерек наблюдает за мной, нахмурившись.

— Все нормально, Ливи, — говорит он хрипло. — Все будет нормально.

Два пятилетних мальчика, страдающих от рака и только что потерявших друга, успокаивают меня.

— Да. Не волнуйся. Ты привыкнешь, — добавляет Эрик.

«Ты привыкнешь». Эти слова крадут весь кислород из легких и оборачивают кровь в лед, которая словно замерзает в моих венах. Я знаю, что это не так, ведь я все еще жива. Сердце все еще бьется.

Но в то же время, за два слова, за секунду во мне умирает нечто значимое.

Я сглатываю и, поцеловав, сжимаю их ручки. Улыбнувшись им своей самой теплой улыбкой, я произношу:

— Простите, мальчики.

Я вижу свое отражение в стекле, когда поднимаюсь на ноги и иду к выходу из игровой комнаты. Двигаюсь спокойно и размеренно, практически механически, словно робот. Повернув налево, иду по коридору к общим уборным.

И продолжаю идти.

Вхожу в лифт, выхожу из лифта, прохожу мимо приемной к главному входу.

Прочь из больницы.

Прочь от своего автопилотного будущего.

Потому что ни за что не хочу к такому привыкать.

 

* * *

 

«На кой черт я вообще пришла?» — задаю себе этот вопрос, на дурацких красных туфлях на шпильке поднимаясь по лестнице к дому. Задаю себе этот вопрос, проталкиваясь через толпу уже пьяного народа, один из парней в которой пытается залезть мне под юбку. Задаю себе этот вопрос, когда захожу на кухню и вижу сидящую на краю тумбового стола Рейган с кусочком лайма в одной руке, солонкой в другой и лицом Гранта, прижатым к ее декольте.

Текила. Вот на кой черт я сюда пришла.

Утопить себя в текиле, чтобы мысли пропали, сомнения померкли, а долбанное чувство вины хоть на один вечер улеглось.

И поблагодарить Эштона за фотографию и набраться смелости, чтобы сказать ему: по-моему, я в него влюблена. Потому что глубоко в сердце теплится крошечная надежда, что мои слова будут иметь значение.

Я утаскиваю стопку у Гранта из рук, пока он не успел поднять голову, и выпиваю ее до дна. Жжение в горле практически невыносимо. Краду у Рейган лайм, чтобы забить мерзкий привкус, пока меня не вырвало. Из всего разнообразия выпивки… Фу!

— Ливи! — вопит Рейган, дико размахивая руками и разбрасывая соль во всех направлениях. — Смотри-ка! Ливи тут! — В кухне раздаются громкие приветствия, и я тут же машинально краснею. Понятия не имею, кто все эти люди, и сильно сомневаюсь, что им есть дело до меня.

— Так и знала, что этот образ тебе пойдет. — Она с намеком шевелит бровями, пальцем ткнув меня прямо в левую грудь. Скорее всего, неумышленно. А, может, и наоборот.

— Сколько она выпила? — спрашиваю Гранта. «К счастью, столько, что не видит моих все еще припухших и красных от часа рыданий глаз».

— Столько, что сказала, если она когда-нибудь будет от меня бегать, экспериментировать можно будет на тебе, — говорит Грант, вручая мне следующую стопку.

Я тут же ее осушаю, несмотря на то, что знаю про ненавистный вкус. Но это проклятое чувство вины ненавистно мне больше.

— Именно так! Так я и сказала! Знаю я, какая ты… — преувеличенно подмигивает она.

— Рейган! — У меня отвисает челюсть, и я перевожу взгляд с нее на Гранта.

Он просто закатывает глаза, подняв руки в воздух в знак капитуляции. Впервые я замечаю, что Грант одет в медицинскую одежду, к которой прицеплен бейджик с надписью: «Доктор Грант “полапает вас” Кливер».

— Она не вдавалась в подробности. А я не спрашивал. — Поворчав, он добавляет: — Нет желания узнавать, что за херня происходит под этой крышей.

— Вот! Попробуй. Вкуснятина! — Как обычно, Рейган шустро переводит тему разговора: на этот раз на миску с мармеладными мишками. Иногда я представляю себе, что белки гоняют мысли у нее в голове, словно орехи. Надеюсь, эти пушистые грызуны будут держать свои желуди подальше от Эштона, а то в таком-то виде она способна брякнуть все, что угодно.

Вздохнув и пробормотав слова благодарности, я сую руку в миску, глазами в этот момент изучая кухню и видимые мне комнаты. Разыскивая его темноволосую голову, совершенно при этом не дыша.

— Как тебе? — щебечет Рейган, пока я морщусь от вкуса холодной, жидкой текстуры во рту. «Странно». — Они наполнены ромом! Прямо как «Джелло»!

«Новый криптонит. Просто фантастика». И все же, если я их порядком съем, уверена, безоговорочно выскажу Эштону все, что только можно.

— Кнопка! Сосредоточься! — рявкает Грант, осушая стопку. Ей этого предупреждения хватает, чтобы зажать лайм между зубов, прежде чем Грант припадает к ней губами и высасывает сок из дольки, а его ладонь вдобавок заползает ей под юбку.

Я отворачиваюсь от такой явной прелюдии. Рейган же угрожала, что отыграется…

— Ух ты, Ливи! — Я подпрыгиваю, когда в пятнадцати сантиметрах от меня появляются остекленевшие зеленые глаза.

Я падаю духом от разочарования. Надеялась, что удастся его сегодня избегать.

— Привет, Коннор.

— Сегодня я — Бэтмен, детка, — заявляет он и разводит руки с плащом в стороны, случайно выбивая у кого-то из рук выпивку. Но он и не замечает этого: слишком занят тем, что осматривает меня с головы до ног. — Замечательно выглядишь. — Руки обвиваются вокруг моей талии и притягивают меня к нему. От Коннора пахнет смесью пива и крепкого алкоголя, и у него ужасно заплетается язык. — В смысле… — Его ладони опускаются на мою попу и сжимают так, что меня передергивает. — Крайне замечательно.

Не могу его винить. Он пьян, а я одета, как мечта большинства парней, так что этого стоило ожидать, наверное. И все же его жест заставляет меня выворачиваться, а на лице, не сомневаюсь, появляется хмурое выражение. Каким-то образом мне удается высвободиться из его хватки и, медленно отступив, оставить между нами небольшое расстояние.

— Отличная вечеринка, да? — Он показывает рукой в направлении толпы, и я смотрю туда, сделав еще один маленький шаг назад.

— Ага. Вроде как.

— Хотя ты немного опоздала на самое веселье. — И…он снова в моем личном пространстве, а его губы оказываются прямо у моего уха. Какое бы напряжение ни сняли две стопки текилы и горсть мармеладных мишек, все вернулось.

Я морщусь, когда он дергает меня за косичку. Но у меня теперь появляется шанс в шутку его оттолкнуть и обойти.

— У меня был тяжелый день в больнице. — «Мое будущее, по сути, рухнуло прямо у меня на глазах».

— Уверен, завтра тебе будет лучше. — Он отхлебывает пива, склонив голову набок, чтобы под лучшим углом рассмотреть мои ноги. Я лишь качаю головой. Знаю, сейчас не стоит ничто из сказанного или сделанного Коннором воспринимать всерьез, потому что он пьян, но этот ответ типичен для Коннора, и алкоголь тут не при чем. «Ты будешь в порядке. Ты умная. Ты сильная. Ты бла, бла, бла». Столь общие и пренебрежительные ответы.

Не знаю, дело ли в том, что я увидела свою будущую жизнь, когда познакомилась с его родителям, или дело в Эштоне, или в том, что я проплакала весь обратный путь от больницы, когда мои мечты разрушились, но у меня такое чувство, будто туман рассеялся, и я впервые трезво мыслю. С каждой минутой присутствие Коннора становится все более неправильным. Снаружи он выглядит идеально: умный, милый, симпатичный, обаятельный. Он совершает романтичные поступки, например, присылает мне цветы и звонит в течение дня, чтобы узнать как дела. Он никогда не давил на меня в плане секса и не требовал ничего, кроме поцелуев, а это, как мне сейчас кажется, просто странно для парня-студента. Может, он — гей, а я — идеальное прикрытие для его родителей? В любом случае, это пошло лишь на пользу, потому что у меня никогда не возникало желания заходить с ним дальше. Одно это должно было стать для меня тревожным звоночком.

Но нет…парень, которого я представляла, когда росла, — определенно Коннор. Просто теперь я понимаю, что не вписываюсь в эту картинку рядом с ним.

В этот момент в кухню врывается Тай в килте, создавая суматоху, которой я радуюсь, ведь она заставляет Коннора отвести глаза от моих бедер.

— Сан^[19]! — орет Тай. На щеках у него появился румянец. — Где ты, моя Сан?!

Когда он замечает стройную азиатку в чем-то похожем, по-моему, на костюм библиотекарши с хлыстом в руке, то падает перед ней на колени и начинает с преувеличенным шотландским акцентом горланить песню «You Are My Sunshine^[20]».

Сан краснеет, а народ с одобрением гудит. Несмотря на свое дурное настроение, я не могу сдержаться и смеюсь, ведь это мило, хоть и унизительно. А потом Коннор шевелится и хватает меня за талию, заплетающимся языком бормоча на ухо, и мой смех обрывается.

— Можешь поверить, что они мутят? Странная парочка. — Я отшатываюсь, но Коннор не замечает. — Но он сказал, что в трахе она та еще штучка. — «Чего? Кто этот парень?» Пьяный Коннор мне совершенно не нравится.

Я начинаю жалеть, что вообще пришла. Мой план по утоплению горя в алкоголе быстро сменился планом просто убраться подальше от Коннора. Но не раньше, чем я увижу Эштона. Хоть разочек.

— Где Эштон? — По-моему, это довольно-таки безобидный вопрос.

— Без понятия…где-то тут. — Пиво выплескивается из стакана на костюм Коннора, когда он отхлебывает. — Или наверху кого трахает.

Я пытаюсь не морщиться от его слов, но сдержаться не могу. Холодею от одной лишь мысли, что он будет делать с кем-то то, что делал со мной. Надеюсь, Коннор не обратил внимания.

— А, естественно. — Голос дрожит, когда я отвечаю. Это подозрительно. «Блин».

Но выясняется, что мне не стоит беспокоиться, что Коннор заметит что-то, кроме моего тела, ведь его взгляд приклеился к моей груди. Хотела бы я, чтобы блуза не была столь откровенной, но утром Рейган украдкой отрезала от нее верхние пуговицы.

— Ты такая сексуальная, Ливи. Как мне удалось встретить кого-то, настолько удивительного? — Я чувствую его вес на себе, когда он наполовину нагибается, наполовину падает на меня, прижимая к стене. — Ты милая, непорочная и идеальная. И вся моя. — Его губы опускаются к моей шее. — Иногда мне хочется… — Он нагибается еще больше, прижимаясь пахом к моему бедру, и расплющивает мою гей-теорию, как спелый помидор. Рука, которая шарит по моим волосам, соскальзывает на грудь и сжимает ее, как мячик для снятия стресса: грубо и совершенно не приятно.

Думаю, любое количество текилы не способно сделать это приятным.

— Мне надо в уборную, — бормочу я, выворачиваясь из-под него, и уношусь прочь из кухни. Там я больше не в силах находиться. Не в силах находиться рядом с Коннором. Мне хочется убежать домой, чтобы принять душ и забыть о случившемся.

Мне нужен Эштон.

Я вытаскиваю телефон и быстро отправляю ему сообщение. Не дожидаясь ответа, я обыскиваю комнату за комнатой, дважды умело избежав столкновения с Коннором. Но нигде не могу найти Эштона, и никто его не видел. Быстро осмотрев гараж, я нахожу там его черный автомобиль.

Эштон здесь.

Что значит, он должен быть в своей комнате.

Но не отвечает на сообщения.

О том, чтобы ничего сегодня не чувствовать, не может быть и речи. Страх вернулся и усилился десятикратно, закручиваясь внутри, словно смертельный водоворот ревности, боли и отчаяния.

У меня лишь два варианта: уйти, предположив, что наверху он с кем-то, либо пойти и самой проверить.

Крепко обхватив себя руками, я поднимаюсь наверх. Каждый шаг приближает меня либо к апофеозу кошмарного дня, либо к океану облегчения. Мне кажется, если найду его с другой, то погибну.

Зачем я так с собой поступаю? «Потому что ты — мазохист».

Впереди я вижу закрытую дверь. На ней нет ни красного носка, ни любого другого намека на то, что там кто-нибудь может быть.

И все же…

Мне даже не приходится сознательно задерживать дыхание, ведь я и так вовсе перестала дышать, прижавшись ухом к двери. Тихо играет музыка, значит, он внутри, но за исключением этого…тишина. Ни стонов, ни женских голосов.

Я легко стучу, пока не струсила.

Ответа нет.

Сглотнув, я стучу снова.

Ответа нет.

Я аккуратно берусь за ручку и понимаю, что дверь не заперта.

Необычнее я себя не чувствовала: кровь приливает к ушам, сердце колотится, как бешенное, но при этом в легких совершенно спокойно. Я понимаю, что долго так продолжаться не может. Понимаю, что скоро у меня закружится голова, и я потеряю сознание, если не сделаю выбор.

Мне надо сделать выбор. Сейчас я могу повернуться и уйти — уйти из этого дома, потому что не в состоянии иметь дело с Коннором, — и не увидеться с Эштоном. И я не прикоснусь к нему, и его не будет рядом, чтобы помочь забыть этот ужасный день только так, как умеет он.

Либо я могу открыть дверь, рискуя увидеть его с другой.

Я открываю дверь.

На краю постели в полотенце сидит только вышедший из душа Эштон и пристально смотрит в пол, одной рукой теребя ремень на запястье. В другой руке он держит стакан с янтарного цвета жидкостью.

Если бы я почувствовала еще большее облегчение, то растаяла бы.

— Привет, — произношу я как можно мягче, когда мной завладевает притяжение к нему.

— Закрой дверь. И запри. Пожалуйста. Никого не хочу сегодня видеть. — Его голос низок и глух. Он даже глаза не поднял. Не знаю, что это за настроение. Прежде я его таким не видела.

Я следую его указаниям, запирая снаружи полный дом людей, вечеринку, Коннора. Всё. И остаемся лишь мы.

И тогда я ступаю вперед, медленно, осторожно. Пока не оказываюсь в полуметре от него, Эштон не поднимает своих темных глаз и медленно не осматривает меня от красных туфель до головы. Его взгляд останавливается на моей груди.

— Тебе не стоит здесь находиться, — бормочет он, делая глоток из стакана.

— Почему ты не внизу?

Он взбалтывает жидкость.

— Дерьмовый день был.

— У меня тоже.

Допив остатки, Эштон ставит стакан на тумбочку.

— Хочешь, чтобы я помог забыться? — Возбуждение между бедрами тут же подтверждает, что мое тело будет этому только радо. Взгляд карих глаз, в конце концов, поднимается к моему лицу, но в них нет и намека на веселье. В них нет ничего, кроме покорной грусти и небольшого остекления. — В этом я хорош, правда же. — За