Наталия Вико 4 страница

- Ирина Сергеевна! – укоризненно и смущенно воскликнул он.

- Ирэн... - поправила она.

- Благодарю, - Ракелов осторожно прикоснулся к ее руке. - Так вот, милая Ирэн, как говорил один мой добрый знакомый, дурное влияние может оказать воздействие лишь на человека, в котором присутствуют соответствующие "элементы зла". Лица, обладающие твердым характером, чуждые эгоизму, совершенно недоступны таким попыткам.

- А разве не во всех людях присутствуют элементы зла? – она взглянула с любопытством. – И разве не все мы состоим из черного и белого и всю свою жизнь являемся участниками борьбы между двумя враждебными началами внутри самих себя?

Ракелов глянул на нее с нескрываемым интересом, но ответить не успел, потому что рядом с ними, в сопровождении нескольких кавалеров, появилась Леночка Трояновская. Пышное розовое платье делало ее похожей на нежный цветок, вокруг которого вились, оттесняя друг друга, деловито жужжащие шмели-поклонники. Леночка с интересом посмотрела на Ракелова, потом на подругу.

- Мы вам не помешали? - понимающе улыбнулась она.

- Куда ты запропастилась? - Ирина в свою очередь придирчиво оглядела ее спутников. - Я весь вечер тебя высматриваю. Уж беспокоиться начала! Ты, часом, за это время еще никому не успела обещать свою руку?

- Нет, Ирэночка! К сожалению, - нарочито громко вздохнула Леночка, которой очень хотелось быть похожей на старшую сестру. - И знаешь почему? Просто не могу решить, которому из них! – со смехом указала она на поклонников. - Кстати, у меня новость! – присела рядом на диван на место, освобожденное Ракеловым. - Благодари меня скорее! Я решила, хватит тебе затворницей сидеть, и уговорила Сергея Ильича разрешить тебя пожить у нас. Он на удивление легко согласился. У нас дом большой, гости почти каждый вечер, скучать не дадим. Кстати, - наклонилась к уху Ирины, - скажу по секрету: твой милый papa, - сказала она на французский манер с ударением на последнем слоге, - сдался Софи почти без боя! Вот так! А вы, Николай Сергеевич, - Леночка с лукавой улыбкой посмотрела на Ракелова, - знайте: отныне эта краса-девица в нашем тереме жить будет, под нашей опекой.

Грянула музыка. Вальс Штрауса закружился по залу.

- Все-все, я исчезаю! – Леночка поднялась. - Хочу танцевать! - подхватив под руки кавалеров, упорхнула за колонну.

- Ирэн, а вы любите вальс? – спросил Ракелов, уже протягивая руку.

- Люблю, Николай Сергеевич, - она взяла его за руку и поднялась.

- Тогда... разрешите вас пригласить, - запоздало сказал Ракелов.

- Так ведь пригласили уже, Николай Сергеевич, - рассмеялась Ирина, указывая взглядом на их соединившиеся ладони.

- Ники… - он повел ее в зал, где уже кружились пары, подхваченные волнами музыки. – Называйте меня Ники. Кажется, вы мысленно согласились с таким именем? – он внимательно посмотрел на Ирину, прикоснувшись к изгибу ее спины.

- А вы умеете читать мысли, - Ирина положила руку ему на плечо, - Ники? – произнесла, запоминая вкус имени.

- Иногда, - его глаза блестели восторженно.

"Он будет моим мужем", - с неожиданной ясностью поняла Ирина, счастливо закружившись в танце.

 

* * *

 

Распутин подошел к зеркалу.

Нечесаная борода. Пронзительные, колючие глаза. Зато - какова сила, струящаяся из них! Только сейчас, в свои пятьдесят, он в полной мере осознал вкус власти, приобретенной над людьми, власти, которая произросла из его собственной воли, помноженной на близость к семье самодержца.

«Никто не может выдержать мой взгляд», - подумал он самодовольно, приблизил лицо к зеркалу и… отшатнулся. Показалось, будто отражение вглядывается в него. А это никому не дозволено. Даже его собственному отражению.

Услышал осторожный стук в дверь. Одернул шелковую рубашку и повернулся. Слуга - рыжеволосый парень лет восемнадцати, внес корзину цветов, поставил на стол, глянул вопросительно, не будет ли каких приказаний, и молча исчез. Распутин развернул приколотую к букету записку.

"Вы - Бог! Вы привносите в души наши чувство покоя и уверенности. Молюсь за вас. Если вы исчезнете из нашей жизни - все будет потеряно. Берегите себя. А."

Распутин усмехнулся, сложил записку и сунул в карман. Он и сам знает, что - Бог. И то, что все рухнет без него, тоже знает. Он так императрице вчера и сказал: "Если меня убьют, царевич умрет". А мама, видать, обеспокоилась. Полицейский пост у дома выставила.

Прошел в столовую. Самовар уже кипел. На столе под бронзовой люстрой были выставлены тарелки с бисквитами, пирожными, орехами и сластями, в стеклянных вазочках лоснилось варенье.

Часы гулко пробили пять.

«Сейчас Феликс придет, - подумал он. - Красавчик. Безо всякой насмешки - и впрямь хорош. Глаз радует. Думает, что сильный, думает, не заметно, как противится влиянию. И чего противится? Противься, не противься, все будет, как мне, Старцу, надобно, - он усмехнулся. - Старец. В мои-то пятьдесят! Да черт с ними, пусть зовут, как хотят!»

Дребезжащий звонок телефона прервал мысли. Распутин поморщился и нехотя взял

трубку.

- Ну, здравствуй... Ну, чай пьем... Ну, гости у меня... Ах, душка, время-то больно тесно. Ну, пожалуй, приезжай... Нет, без него. С ним мне неча говорить... Нет, ближе к одиннадцати нельзя. Адресок-то знаешь? Я таперича на Гороховой, шестьдесят четвертый дом. С Аглицского прошпекта съехал, а телефончик-то, вишь, прежний – шесть четыре шесть четыре шесть... Ну, прощай, пчелка моя.

- Одолели, - пробурчал он себе под нос. - Просют все, просют, - пробормотал недовольно…

«Пора бы уж Феликсу быть», - едва успел подумать он, как дверь открылась и в комнату вошел князь Юсупов - молодой мужчина с высоким лбом, спокойными глазами, красивыми, словно нарисованными губами.

"Аристократ", - Распутину захотелось сплюнуть.

- Феликс! - раскинув руки, он направился навстречу гостю. - Рад, рад! Садись. К столу садись, - пригласил нарочито радушно.

- Здравствуйте, Григорий Ефимович! – привычно прямо держа спину, Юсупов опустился на стул. - Я к вам на сеанс, как договаривались, - зачем-то пояснил он.

"Что-то напряжен больно гость-то сегодня. С чего бы это?" - Старец сел напротив и вперился в Юсупова изучающим взглядом.

- Слышь, Феликс, а может, к черту чай, а? - не дожидаясь ответа, Распутин обернулся к двери. - Эй! Прошка! Вина неси! И быстро!

Через минуту, словно вино было наготове, в комнату, неслышно ступая, вошел слуга и, поставив на стол два графина с вином, удалился.

Распутин склонился над столом, опершись подбородком на кулаки, поставленные один на другой, и принялся рассматривать гостя сквозь графин с красным вином.

- Феликс, а Феликс! Смотри-ка... ты и я. А между нами... – он выглянул из-за графина, - кувшин... с кровью, - сказал совсем тихо и снова спрятал лицо.

Юсупов слушал молча, только стал чуть бледнее обычного.

Распутин помолчал, а потом снова выглянул:

- Глянь, Феликс, ежели я смотрю сквозь него - тебя в крови вижу. А ежели ты поглядишь... – не закончил фразу и распрямился. - Налить тебе ентого вина?

Юсупов неопределенно качнул головой.

- Не хошь – как хошь, - Распутин отставил графин в сторону. - Тогда давай - мадеру! Она - ласковая! Потому люблю! - налил в бокалы вино янтарного цвета и залпом опустошил свой.

Юсупов же пить не стал, а, приподняв бокал, принялся рассматривать его на свет.

- Чевой-то не пьешь? Никак боишься чево? - по лицу Распутина скользнула усмешка. - А ты - не боись. Со мной, Феличка, ничего не боись. Ни еды, ни вина. Вино - богом дано для усиления души, - налил себе еще и выпил, причмокнув от удовольствия. - Вино да травы... – откинулся на спинку стула, - они от природы. Через них черпаю ту силу безмерную, которой меня наградил... Бог, - сказав это, испытующе взглянул на гостя.

Юсупов пригубил вина.

- Мадера у вас, Григорий Ефимович, отменная. А... скажите, Государь и наследник эти ваши травы тоже принимают? – гость положил в рот кусочек шоколада.

"Не прост Феликс, - Распутин прищурился. - Хошь поиграть? Поиграть - это завсегда. Мы, чай, тоже не лыком шиты".

- Принимают. Пошто не принимать? - улыбнулся он простодушно. - Только я велю никому об том не сказывать. Всякий раз твержу: ежели кто из докторов, Боткин, к примеру, узнает об моих средствах - лечению конец, один вред больному будет. Потому они от разговоров берегутся. Оно и верно, - хитро взглянул на Юсупова.

"Ну... Пошто молчишь? Испужался? Спрашивай. Чую ж я, спросить хочешь, промежду прочим, каки таки средства потребляют папа с мамой? Осторожничаешь только. Вспугнуть меня боишься. А ты не боись, мил человек! Глянь, я пред тобой - яки агнец божий. Игра мне с тобой в интерес. Все остальные - игры отыгранные. Посему - скушные. Ну, не боись, красавчик, спрашивай".

- Какие же средства вы Григорий Ефимович, предписываете императору и цесаревичу? - Юсупов сделал глоток, поставил бокал и начал покручивать его пальцами.

"Молодец, красавец. Решился-таки. Только пошто это ты нынче такой беспокойный?" – Распутин почесал бороду.

- Каки средства, спрашиваешь? Разные. Смесь, которая милость Божию приносит и благодать. Ведь коли мир в сердце воцарится - все покажется добрым да веселым. Хотя, правду сказать, - Распутин снова поставил перед собой графин с красным вином и обхватил ладонями, - какой он царь? Он - дитя Божие. Не зря, скажу тебе, друг милый, царица - да знаешь небось, картинки рисует развеселые, насмешница этакая, - так вот не зря она Государя всяк раз дитем изображает на руках у матери.

Заметив напряженное ожидание в глазах гостя, лукаво улыбнулся:

- Да ты, милок, не страдай. Все устроится. Увидишь.

Юсупов глянул вопросительно.

Распутин едва заметно усмехнулся.

"Спроси давай меня, что устроится? Я объясню-вразумлю. А устроится все - точное

дело. Как того заслуживаем, так и устроится".

- Что устроится? Как? - Юсупов, оглядев стол, отломил кусочек бисквита.

- Что устроится, спрашиваешь? - Распутин помолчал. - Хватит войны. Хва-тит. Что, немцы не братья нам?- Заметив удивление на лице Юсупова, пояснил:

- Еще Исус учил: возлюби врага, как родного брата, - хитро посмотрев на гостя, зачерпнул ложкой варенье из вазочки. - Война скоро кончится, - съел варенье и, облизав ложку, бросил ее на стол. - Чё смотришь? Никак о придумке французской вспомнил, что вино надобно сыром закусывать? Не-ет, милок. Коли сладенькое сладеньким закусишь - во рту горько станется. Не замечал? А ты, милок, замечай. Все замечай. Польза будет. И с людьми так. Берегись сладеньких-то! Иначе ох как горько будет! – он обтер ладонью рот. - А про войну... Скоро покончим... Александру - царицей объявим... до совершеннолетия наследника. А Николашу - в Ливадию отправим. Дюже он устал. Пущай отдыхает. Фотограшки делает. Любит он, понимашь, это дело, - Распутин провел рукой по волосам. - Царица же - баба умная. За то ее народ и не любит, - он почесал бороду, с удовольствием наблюдая за выражением лица Юсупова.

"Чё смотришь? Не ведаешь, что ли, что у нас только дураков любят? Да убогих. Я поди ж тоже - не убогий да не дурак. Посему любви мне от вас ждать - не дождаться. Интересно тебе, знает ли царица? А ты, голубочек, спроси. Я тебе отвечу".

- А царица знает, что делает? - неотрывно глядя на хозяина, тихо спросил Юсупов.

- Знает, - Распутин снова почесал бороду. - И что делать надобно - тоже знает. Думу обещалась разогнать. Болтунов этих... - внимательно посмотрел на напряженное лицо гостя.

"Хватит ему, пожалуй, на сегодня... игры. Пора в спальню - его, глупого, лечить. Не разум его неразумный, а тело его никудышное, с коим разум не в сильном ладу пребывает", - Распутин лениво потянулся.

- Да хватит, пожалуй, Феличка, о делах. Ты ж нездоров еще. Допивай вино и иди приляжь. Щас приду... лечить, - подлил себе еще вина. - Кажись, третий у нас етот, как ты говоришь, сиянс? Иди же. Будет тебе сиянс.

Юсупов послушно допил мадеру и прошел в спальню Распутина. Присел на узкую кровать в углу и с любопытством огляделся. В прежние посещения не до того было - Старец неотлучно находился рядом, да и все тогда было как в полусне. Небольшая, просто обставленная комната. Рядом с кроватью большой сундук, покрытый узорами. В противоположном углу - иконы, перед которыми горит лампадка. На стенах - несколько аляповатых лубочных картинок с библейскими сценами и портреты государя и императрицы. Услышав голоса и шаги в столовой, Юсупов прилег на кровать.

«Неужели то, что говорил сегодня Распутин - правда и Россию ждут новые потрясения?» - он прикрыл глаза, пытаясь осмыслить услышанное и чувствуя непреодолимое волнение оттого, что редкая удача... или неудача? выпала на его долю - прикоснуться к абсолютному злу, которое толкает страну к гибели и выведать его планы. Теперь уже ясно, чтобы спасти Россию, надо уничтожить это зло в его материальной форме. Сегодня отпали последние сомнения и он понял - другого не дано и что именно ему - человеку верующему и преданному императору и России, судьбой уготована участь и миссия вступить в борьбу с Распутиным - дьяволом во плоти, забыв об извечной заповеди "не убий ". Совершить зло ради добра, а после… жить с этим грехом.

«Сейчас Распутин придет и снова будет делать пассы. И снова нужно будет собрать все силы, чтобы сознание не ушло. Старец действительно обладает властью, называя ее - Божией, но она - точно от дьявола», - Юсупов перекрестился...

 

4.

 

В фойе зала Армии и Флота на Литейном было полным-полно людей. В перерыве все оживленно переговаривались, обсуждая только что увиденный спектакль Всеволода Мейерхольда. Ирина, которая прохаживалась под руку с Ракеловым, вдруг приостановилась.

- Ники, смотрите же скорее! Вот же он, вот - Есенин! Это я о нем вам рассказывала! - указала взглядом на стоящего неподалеку невысокого молодого человека с русыми вьющимися волосами, окруженного стайкой поклонниц.

- Ирэн, дорогая, - улыбнулся Ракелов,- я не успеваю за ходом ваших мыслей. Вы же только что с жаром ругали Мейерхольда.

- И вовсе я не ругала! Просто - не понимаю ничего в таком искусстве. Я, знаете ли, воспитывалась на репертуаре Александринки. Кстати, вы были на премьере "Романтиков"?

- Не пришлось, к сожалению.

- Жаль. Было просто изумительно! Вызывали автора уже после второго действия. Мережковский был такой счастливый. Между прочим, - щебетала она, - я тоже иногда пишу стихи. Кстати, говорят, весьма недурно.

- Почитаете, когда-нибудь? – просительно посмотрел на нее Ракелов.

- Когда-нибудь, - уклончиво ответила Ирина.

-Я просто уверен, Ирэн, что вы не недурно, а очень даже хорошо пишете! – убежденно воскликнул Ракелов. - Кстати, - он указал на темноволосого мужчину, беседующего у входа в зал с Мейерхольдом, - хотите, представлю вас Михаилу Кузмину?

- Вы знакомы с Михаилом Кузминым? - изумилась Ирина. - Быть не может! Я, знаете ли, его страстная поклонница! Очень часто в памяти всплывают какие-то его строки, и обязательно, как я в детстве говорила, "впопад". К примеру, помните его "Что случается, то свято"? Как же это верно! Именно так надобно принимать все, что преподносит нам жизнь. У него замечательный слог, и сам он такой чистый, как горный хрусталь. Ну, а вы, Ники, вам-то что нравится у Кузмина?

Ракелов замялся и даже опустил глаза.

- Можете вспомнить хоть одну его строчку? Ну-ка, ну-ка? – она потеребила спутника за рукав. - Вот сейчас и проверим, какой вы на деле любитель поэзии.

Ракелов с полуулыбкой укоризненно покачал головой.

- Ирэн, похоже, вы испытание мне решили устроить. Ну что ж, извольте, - он, мгновенно посерьезнев, начал читать вполголоса:

В игольчатом сверканьи

Занеженных зеркал -

Нездешнее исканье

И демонский оскал...

- Это - мое самое любимое! – восторженно прервала его Ирина.

- Что ж, убедил я вас? – спросил Ракелов с довольной улыбкой.

- Убедили, Ники, - Ирина взглянула одобрительно. - Сдаюсь. Хотя, сказать по правде, в этих стихах мне пока не все понятно.

- Мне представляется, что смысл этих строк... - начал было пояснять он.

- Бог мой, Ники, не вздумаете ли вы мне объяснять?

Ракелов растерянно замолк.

- Стихи нельзя препарировать, как лягушку! - с жаром продолжила она. – Стихи надобно пробовать вовсе не на вкус, а на послевкусие. Коли оно есть – значит, хорошее произведение. А смысл каждый понимает по-своему и… не понимает тоже по-своему. – Сказав это, Ирина замолчала, задумавшись, но потом, весело взглянув на спутника, продолжила. - А с Кузминым, если честно, познакомиться очень хочу! И потому - не стану!

Заметив немой вопрос в глазах Ракелова, пояснила:

- Да, да, не стану, потому что очень люблю его стихи и, потому, склонна идеализировать его самого, как, впрочем, и все поклонницы его таланта. - А вдруг, не дай бог, Кузмин окажется не таким, как я его себе нарисовала? Знаете, Ники, нам, женщинам, иногда достаточно какой-то мелочи - одного неловкого слова, снисходительного взгляда, банального прыща на носу или неприятного запаха, чеснока, например, чтобы разрушить чувство к кумиру, которое строилось годами и казалось незыблемым.

- «Не сотвори себе кумира», - улыбнулся Ракелов, - тогда не придется переживать разочарование. Впрочем, насколько я знаю, Кузмин чеснока не употребляет, - добавил он, - да и насчет...

- Ой, Ники, - Ирина услышала звонок и, желая прекратить неудобный для себя разговор, потянула за Ракелова за собой, - пойдемте же скорее в зал, перерыв заканчивается, сейчас будет самое интересное.

Они прошли в зал и расположились на своих местах. Зрители постепенно рассаживались, тихо переговариваясь, и с интересом незаметно поглядывая друг на друга. Дам, как обычно, интересовали наряды и украшения. Мужчин – дамы. Наконец, под громкие аплодисменты на сцену вышел Сергей Есенин...

Поэты сменяли один другого. Ирина наслаждалась. Зал казался ей одним существом, внимающим звукам Поэзии, и она ощущала себя частью этого существа, распахнутого для восприятия прекрасного...

Вечер завершала похожая на Сивиллу черноволосая Анна Ахматова, одетая в белое платье со стюартовским воротником, с высокой прической и неизменной незавитой челкой:

...Мне никто сокровенней не был,

Так меня никто не томил,

Даже тот, кто на муку предал,

Даже тот, кто ласкал и забыл...

Ирина почувствовала, как Ракелов осторожно взял ее за руку, и краем глаза заметила, что он наблюдает не за сценой, а за ней, будто стараясь воспринять все происходящее через выражение ее лица и эмоции.

«Какой же Ники чудесный! И как прекрасна жизнь!» - радостно подумала она.

 

* * *

 

В оживленном потоке зрителей они вышли на улицу и, не спеша, пошли по Литейному. Смеркалось. Холодный воздух покалывал горло. Не хотелось говорить ни о чем, потому что в ушах еще звучала музыка стихов. Постепенно прохожих на зябких сумеречных улицах становилось все меньше, да и те, что попадались навстречу - спешили домой, к теплу печей и каминов.

- Господи, как хорошо! – наконец, нарушила молчание Ирина. - Какое удивительное, редкое для нашего тревожного времени чувство спокойствия и душевного равновесия!

- Я…завтра уезжаю,- вдруг глухо произнес Ракелов.

- Как уезжаете? Зачем? – она остановилась в растерянности.- Надолго?

- Ирэн, – он взял ее за запястья, - иногда обстоятельства требуют моих отлучек. И с этим поделать ничего нельзя. У меня есть определенные обязанности и чувство долга.

- А как же... я?- ее голос дрогнул.

- Ирэн, дорогая, где бы я ни был, вы же знаете, что я... Я вернусь... и если вы скажете "да", тотчас же поеду к Сергею Ильичу просить вашей руки.

 

5.

 

- Ирина Сергеевна, что-то вы бледненькая. Устали? - Иван Иванович - пожилой добродушный хирург опустился на табуретку у стены и вытянул за цепочку часы из кармана. – Ого! Уж половина восьмого. Три часа без малого оперировали.

Ирина кивнула. Хоть экстренная ночная операция длилась долго, раненого спасти не удалось. Молоденький солдат, совсем мальчик, еще вечером смотревший на нее измученными от боли глазами, сейчас лежал на каталке в коридоре возле операционной, накрытый с головой простыней, уже не ожидая ничего.

"Господи, сколько их еще будет? Скольких еще мальчиков проглотит война?" – тоскливо подумала она.

- Да вы не укоряйте себя, голубушка, - услышала голос Ивана Ивановича. - Мы всё сделали, что могли. А ранения в живот, сами знаете, какие.

- Тяжело, Иван Иванович, - Ирина начала раскладывать пакетики с порошками, сверяясь с листом назначений. - Боль кругом, кровь, смерть. Я, когда после дежурства подхожу к зеркалу, кажется, саму себя насквозь вижу: вот - кишки, вот - селезенка, вот - печень. И - кровь по венам. А они - будто вот-вот лопнут! - помотала головой, отгоняя неприятное видение.

- Ирочка, голубушка, вы о сердце забыли, - грустно усмехнулся Иван Иванович. - О сердце забывать нельзя. Что нам приказывает сердце, а?

- И что же? - Ирина, не поворачивая головы, отошла от подноса с лекарствами и поставила кипятиться лоток со шприцами.

- Я закурю, не возражаете? - не дожидаясь ответа, Иван Иванович достал папиросу и, затянувшись пару раз, продолжил:

- Так вот, голубушка, сердце нам велит жить. И - любить. Да-да, любить. Любить жизнь во всех ее проявлениях. Потому что жизнь у нас - одна. И другой - не будет, - он помолчал, попыхивая папиросой. – Главное, всегда помнить, что книгу собственной жизни мы пишем набело. Без черновиков. Находите радость даже в самые трудные минуты жизни. Когда же совсем нечему радоваться, просто подходите утром к окну и говорите: "Здравствуй, солнышко!"- Иван Иванович затушил папиросу. - Пойду я, голубушка, больных тяжелых погляжу, - он вышел из докторской.

Ирина подошла к серому бесснежному окну.

"Солнышко. Где ж его взять в этом сером городе? Совсем скоро новый год, а на душе так безрадостно. Раньше праздник врывался в город, принося с собой запах новогодних елок и веселье, искрящееся разноцветными гирляндами и улыбками. А девятьсот семнадцатый вползает в истощенную войной страну будто нехотя, мучаясь вопросом – «А стоит ли вообще приходить? Может, еще поживете в девятьсот шестнадцатом?» Грустно. И от Ники нет вестей. Уже почти месяц прошел. После его отъезда, кажется, все вокруг окрасилось в черно-белые тона. Хотя, пожалуй, Иван Иванович прав. Надо научиться говорить солнышку "здравствуй", даже если его не видно из-за туч. Главное, что оно есть. Зная это - легче жить», - решила она и отошла от окна. Вышла из докторской и прислушалась.

"Интересно, куда это Поликарповна запропастилась? Надо бы помыть пол и мусор вынести. Полный бак уже", - подумала Ирина и направилась туда, откуда слышался необычный для утренней госпитальной тишины раскатистый смех. Приоткрыла дверь палаты для выздоравливающих и заглянула внутрь.

Поликарповна, опершись на швабру, стояла в проходе между койками спиной к входу.

-...так что милочки, вы говорите, а я вам объяснение скажу. И ето - не смехотворство какое, а сурьезная ученость, - старушка сделала многозначительную паузу. - Исчё сызмальства мать мне мудреную книжку читала, а я смышленая была, все на ум запоминала, – она поправила косынку. - Книга ета "Трепетник" называется. Так что, говорите скоренько, а я поясню, пока доктора не слышут. Где, говоришь, милок, у тебя трепещет? - обратилась к рыжеволосому парню, забинтованной рукой утиравшему слезы, выступившие от смеха. - Ага. Вот тут. В руке, - понимающе кивнула старушка. - Ето просто, ето я тебе так скажу - "Аще в згибе левой руки потрепещет, кажет болезнь головы и студ всему телу, а после - пот", - глянула с торжеством. - Во: глядикося - пот у тебя, милок, аж по всему телу. Я же говорю - не смехотворство ето.

- Поликарповна! - Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату. - А у меня вот тут, с утра трепещет, - тот приложил руку к груди. - Просто мочи терпеть нету, - пожаловался он, сделав серьезное лицо.

- Чаво смеяться? - возмутилась старушка, строго оглядев других больных, которые, приподнявшись на койках, а некоторые даже подойдя поближе, с трудом сдерживали смех, наблюдая за народной целительницей. - Ето, милок, - повернулась к солдату, - у кого грудные титьки трепещут, то будет во сне греза великая. Так что глазья свои прикрывай и жди грезу.

Хохот раненых раскатился по палате.

- А у меня...

- Нет, сперва мне скажи...

Поликарповна, краем глаза уже заметив стоявшую в дверях Ирину, засуетилась. – Не-ет, милочки. Последнему скажу - и пойду. Ну, вас к лешему. Греха с вами не оберешься. Где, говоришь, у тебя трепещет? – посмотрела на раненого с забинтованной ногой. - А, ето так означает: "Колено левое потрепещет, - покосилась на Ирину, - кажет страх и переполох".

Ирина, пряча улыбку, вышла в коридор. Поликарповна, подхватив ведро и швабру, поспешила за ней.

- Поликарповна! - Ирина сделала строгое лицо. - Я же просила пол в докторской помыть. - Сколько ждать?

- Ох, бегу, эх, бегу, удержаться не могу! - позвякивая ведром, старушка с невинным видом засеменила по коридору.

"Вот уж кто, наверное, не то что с солнышком - с каждой птичкой здоровается", -

улыбнулась Ирина ей вслед.

- Что там? Опять Поликарповна чего учудила? - добродушно поинтересовался Иван

Иванович, когда Ирина вернулась в докторскую.

- Учудила. Скоро вас, Иван Иванович, будет учить, как раненых выхаживать. Вот спросите ее, к примеру, можно ли ампутированный палец заново вырастить? Получите изумительный ответ, уж будьте уверены!

- Гм-м... - кашлянул доктор. - Поликарповна! – позвал в открытую дверь.

- Чаво-сь? - тут же заглянула в комнату бойкая старушка, будто ждала.

- Зайди, - приказал Иван Иванович.

- Чавой-то? – та зашла в комнату и остановилась посередине, поглядывая то на доктора, то на Ирину, которая отошла к раковине и, отвернув кран, принялась старательно мыть руки, наблюдая за происходящим через отражение в зеркале над раковиной.

- Гм-м, тут вот какое дело, Поликарповна, - Иван Иванович с озабоченным видом покручивал в руках папиросу. – Мы тут, видишь ли... так сказать… - начал было он, пытаясь сформулировать вопрос.

- Да не телись ты, милок, чай, не девка я. Надо чего? - Поликарповна хитро взглянула, всем своим видом напоминая озорного подростка, который, войдя в класс, прикидывает - намазать ему клеем стул учителя прямо сейчас или чуть позже.

- Хотел у тебя, подруга, спросить... – задумчиво продолжил Иван Иванович.

Ирина плеснула холодной воды себе в лицо, завернула кран и уткнулась лицом в полотенце.

- Скажи-ка мне, Поликарповна, - Иван Иванович, наконец, справился с формулировкой вопроса, - есть ли в народе средство, подходящее, по твоему разумению, чтобы палец ампутированный, ну, то есть, отрезанный от руки мог заново вырасти. А? – посмотрел вопросительно.

-Чаво нет? - приободрилась старушка, всем видом выражая готовность помочь. - Есть. Это тебе для науки надобно? – понимающе поинтересовалась она.

Иван Иванович кивнул.

- Тады слушай. Значится так. Берешь голову лягушки...- Поликарповна недоверчиво взглянула на доктора, в уголках глаз которого затаилась улыбка. - Тебе ето для смехотворства аль для дела? – уточнила она еще раз на всякий случай. Для дела - так записывай.

Иван Иванович снова кивнул и, расположившись за столом, послушно взял лист бумаги и карандаш.

- У меня, сам поди знаешь, время мало, ище коридор домыть надобно, - важно пояснила Поликарповна. - Пишешь, штоль? – строго спросила она, наблюдая за рукой доктора. - Значится, так. Берешь голову лягушки… бычий глаз… - зыркнула в сторону Ирины, уж слишком старательно вытиравшей лицо полотенцем, - зерен белого мака, ладана, камфоры, высушиваешь, смешиваешь ето все с кровью гусенка... гу-у-сенка... – важно повторила она. - Успеваешь писать-то? - вытянув шею, заглянула под руку доктору. - Гусенка, значит. Ежели не найдешь гусенка - не плачь, можно горлицы. Затем скатываешь, милок, маленькие шарики…

Иван Иванович поднял глаза, в которых светился неподдельный интерес.

-...и потом… все! - закончила пояснение старушка и с торжествующим видом оперлась на швабру.

- Чего - "все"? - пришла Ирина на помощь Ивану Ивановичу, который, зайдясь в приступе беззвучного смеха, опустил голову. - А дальше что? Это снадобье надобно пить? Жевать? Окуривать им помещение? Растворять в спирте?

Поликарповна смущенно замялась, уцепившись за ручку швабры.

- Запамятовала я чавой-то. Извиняйте. Чаво сказать не могу - того не могу.

Иван Иванович, справившись, наконец, со смехом, поднял голову и недоуменно посмотрел на старушку, которая стушевалась и засуетилась, потихоньку отступая в сторону двери.

- Мы – люди простые, – бормотала она на ходу. - Наше дело маленькое. Сказал чего надо и - ушел быстренько. Пока не попало, – подхватила бак с мусором и уже в дверном проеме пропела, косясь на смеющегося Ивана Ивановича:

«А я молодая, а я озорная, мое сердце скок да скок, поцелуй меня разок! Э-ээх! - широко улыбнулась она беззубым ртом.