Из истории исследований психологических аспектов помощи

Объяснить причины столь пренебрежительного отношения к изучению просоциального поведения, в отличие от «негативных» форм поведения вроде агрессивнести, невротических расстройств и т. п., пытались по-разному [см.: L.G.Wispe, 1972]. Господствовавшие теоретические системы, психоанализ и классическая теория научения не оставляли места для собственно альтруистического поведения, которое даже в конечном счете не служило бы достижению собственных целей субъекта. Если психоанализ искал стоящие за альтруистическим поведением вытесненные влечения, то, согласно фундаментальному для теории научения гедонистическому принципу, помогающий субъект всегда должен был иметь позитивный баланс подкрепления. Тот факт, что помогающий часто причиняет своим действием ущерб себе лично, причем, предвидя этот ущерб заранее, от помощи не отказывается, теория научения в лице Розенхана воспринимает как «парадокс альтруизма» [D. L. Rosenhan, 1972]. Упомянутый автор вынужден допустить, что при отсутствии внешних подкреплений помогающий (испытывая сочувствие, сострадание, эмпатию) в конечном счете сам подкрепляет себя за свое бескорыстное действие. Однако эмпирическое подтверждение подобного самоподкрепления получить нелегко.

Когда во второй половине 60-х гг. количество исследований поведения помощи резко возросло, причины этого лежали как в науке, так и в общественной жизни. Что касается последней, то тон задали, по-видимому, прежде всего два события, вызвавших сильный общественный резонанс. Одним из них явился процесс над Эйхманом, привлекший запоздалое внимание к людям, которые во время второй мировой войны спасали евреев от уничтожения в условиях острой угрозы своей собственной жизни. В результате в 1962 г. в США было учреждено общество, поставившее своей целью выяснение мотивов и личностных свойств этих людей [Р. London, 1970]. К сожалению, данная попытка, осуществлявшаяся в русле психологии личности, оказалась бесплодной, тем более что исследователям удалось собрать критериальную группу только из 27 успевших эмигрировать лиц. В ходе интервью были выяснены некоторые общие для них особенности — жажда приключений, идентификация с родительским моральным образцом, социальная критичность.

Вторым событием явилось убийство женщины (Кэтрин Дженовэз) в ночь на 13 марта 1964 г. в Нью-Йорке, на вокзальной площади в Бронксе. Несмотря на то что убийце потребовалось около получаса, чтобы нанести три удара взывавшей о помощи жертве и в конце концов убить ее, и хотя 38 обитателей соседних домов не спали и, подойдя к окнам, наблюдали за происходящим, никто из них не вмешался и даже не вызвал полицию. Отклики средств массовой информации были столь же возмущенными, сколь и растерянными. Эксперты в различных областях знания не могли найти объяснения. Вместо этого ответственность за происшедшее приписали таким глобальным факторам, как анонимность, урбанизация или скученность.

Столь шокирующее событие побудило нескольких социальных психологов покинуть надежную почву теоретически понятных лабораторных феноменов поведения и обратиться к изучению действий помощи в полевых условиях, приближенных к реальной жизни. Этому благоприятствовала дискуссия, разгоревшаяся к тому времени в социальной психологии. Ее участники критиковали лабораторные эксперименты за «отрыв от реальности» и призывали для достижения большей «релевантности» перейти к полевым исследованиям [см.: G.lsrael, L. H. Taifel, 1972; К. Ring, 1967]. Вызванный этой дискуссией поворот к квазинатуральным полевым условиям привел к тому, что проводящиеся до сих пор исследования просоциального поведения носят ситуационный характер и отличаются теоретической скудостью.

Таким образом, в этой области сложилось весьма своеобразное положение дел. С одной стороны, о ситуационных детерминантах действий помощи мы сегодня знаем больше, чем о ситуационной мотивации большинства других видов деятельности. Даже сама притча о сострадательном самаритянине послужила прототипом для проведения эксперимента [J. M. Darley, С. D. Batson, 1973]. Но с другой стороны, о личностных переменных, предрасполагающих к оказанию помощи, пока можно только догадываться, не говоря уже о разработке методики измерения мотива помощи. К тому же пока отсутствует объяснение данного поведения с третьего взгляда, т. е. недостает исследований взаимодействия личностных и ситуационных переменных.

В весьма остроумных полевых исследованиях ситуации, требующие помощи, создавались помощниками и соучастниками экспериментатора на улицах, в транспорте, в помещениях лабораторий и т. д. Прохожим или присутствующим в помещении лицам (потенциальным субъектам оказания помощи) нуждающийся в помощи человек всегда был незнаком. Используемые ситуации помощи можно подразделить на случаи мимолетного одолжения и положения, действительно являющиеся бедственными. К первым относятся: обращение с вопросом типа «Который час?» или «Как пройти...?»; просьба монеты, чтобы позвонить из автомата или уплатить за проезд в автобусе; находка на улице неотосланного письма или кошелька с деньгами, встреча с беспомощной женщиной, не справляющейся с заменой колеса у автомашины; обращение за чем-либо к человеку, занятому срочной работой. Бедственные положения были представлены следующими ситуациями: с человеком случается эпилептический припадок или приступ почечных колик; из соседнего помещения слышно, как какая-то женщина падает с лестницы; в метро или на улице кто-то теряет сознание; человек сидит с поникшей головой у входа в дом и кашляет; на глазах у испытуемого некто похищает деньги из стола только что вышедшей секретарши; в помещение, где испытуемый выполняет задание, внезапно из щели в стене проникает дым, и т. д. Посвященный в смысл происходящего третий участник опыта скрытно, с некоторого расстояния или же в качестве соприсутствующего свидетеля либо простого прохожего наблюдает, в какой мере и каких именно людей ситуация побуждает к деятельности помощи.