Ваши мотивы понятны. И что же именно Вы сказали в передаче «К барьеру»?

- Я поблагодарил Альберта Михайловича Макашева за его любовь к России и к русскому народу. Но заметил, что любить свое не обязательно означает ненавидеть чужое. Затем я обратился к нему на его языке – языке военного человека: Вы – генерал-полковник, командующий округом. В случае войны округ разворачивается во фронт. Значит, Вы – командующий фронтом. А, значит, - стратег, полководец. Так вот, скажите, Вы всегда начинаете боевую операцию без предварительной рекогносцировки? Читали ли Вы «Кицур Шулхан Арух», книгу, цитаты из которой являются основным стержнем подписанного Вами письма?

К моему удивлению, Макашев сказал, что он эту книгу читал. Более того – она у него с собой. И тут его помощники подали ему брошюрку страниц на 50. У меня же в руках было двухтомное издание «Шулхан Аруха» общим объемом за тысячу страниц. Поэтому я и спросил Альберта Михайловича: «Вы уверены, что мы одну и ту же книгу читали? Разница в объеме Вас никак не смущает?» Он сказал, что – нет.

Ситуация почти юмористическая. Дело в том, что при переводе «Шулхан Аруха» на русский язык (как ранее и при переводах на другие европейские языки) оттуда были убраны почти все законы, касающиеся отношения иудеев к не-евреям. Однако, в 1883 году в Германии Арон Бирманн, еврей, принявший христианство, сравнил оригинал и переводы. Пропущенные тексты он опубликовал под псевдонимом Юстус и под названием «Еврейское Зеркало». Последовал судебный процесс, в ходе которого благодаря показаниям эксперта семитолога Якоба Эккера было доказано, что книга Юстуса не памфлет, а воспроизведение действительно существующих текстов. Эккер выпустил параллельное издание: тексты на языке оригинала и перевод[429]. Там и в самом деле были такие, например, заповеди: “Когда увидишь, что один из них упал в море, то не выручай его, даже если он хочет заплатить (Талмуд. Абода зара, 26). Согласно с этим, их нельзя и лечить даже за деньги, за исключением того случая, когда можно опасаться неприязни, потому Что тогда разрешается даже безвозмездно, когда нельзя уклониться от этого. А также дозволено испытывать на акуме (язычнике) лекарство, полезно ли оно"[430]. Толкование этого места с участием раввина Довида (Вадима Карпова), руководителя общины "Даркей шалом" в Синагоге в Отрадном (г. Москва), который не отрицал существование такого текста, в свое время шло в интернете[431].

С соответствующей немецкой брошюрки и был сделан русский перевод[432], экземпляр которого и держал в руках генерал Макашев. То есть он обвинял евреев в издании книги, в которой сами евреи в порядке самоцензуры выпустили как раз те места, которые им ставил в вину их оппонент. В общем – Макашев был «не в теме». Генерал начал бой без рекогносцировки.

Затем я попробовал пояснить ему его второй военный грех: «Вы всегда ставите перед своими войсками заведомо неисполнимые задачи? Письмо требует закрыть все вообще религиозные и общественные еврейские организации в России». С этим он тут же согласился: да, слово «все» было явно лишним. На этом наше общение в эфире завершилось (а вне эфира уже после передачи Макашев, который отказался подать руку Леонову, подошел и мне руку целовал – естественно не по моей инициативе и не по избытку своей собственной церковности).

И вновь подставлю зеркало подписантам «письма пятисот»: как бы они отнеслись к тому, что в ответ на «жидоедскую» публикацию в каком-нибудь «Русском порядке» прокуратура потребовала бы закрыть все русские общественные, культурные и православные организации?

Эту патологическую неспособность сохранить трезвость при обсуждении национальной тематики подметили еще трезвые эмигрантские публицисты. У Шульгина это описывалось так: «При помощи печати еврейство навело форменный террор на русскую интеллигенцию. Я знаю многих людей, которые освободились от политических и социальных предрассудков, коими они были опутаны до революции, но которые до сих пор трепещут при одной мысли, как бы их не причислили к антисемитам. И знал других, которые, зажмурив глаза, перепрыгнули через этот рубикон и, очутившись в непривычной для них обстановке, утеряли всякое чувство меры»[433].