Археологические открытия в Греции.

Лет 50 тому назад широкая публика и литература нередко относились к археологу, как к лицу комическому, забавляющему общество своим диким и нелепым вздором. Это было то время, когда Эдмунд Абу¹ вывел в своем романе«Горный король» («Le roi des Montagnes») на сцену кроткого Меринэ, французского археолога, члена нескольких ученых обществ. Археолог останавливается перед«случайно стоящим у дороги небольшим памятником из раковистого известняка, вышиною в 35 сантиметров и толщиною в 22»; несчастный напрягает свой ум, разбирая никогда не изданную надпись, которая была превосходным образом начерчена с. 556 знаками эпохи расцвета. «Если мне удастся разъяснить эту надпись», говорит ученый молодой человек, «моя судьба будет решена. Я сделаюсь членом академии словесных наук и археологии Понтодемера². Но решение задачи трудно и требует много времени. Древность ревниво охраняет свои тайны. Мне кажется, что я напал на памятник, относящийся к Элевсинским мистериям. В этом случае, может быть, придется искать два толкования: одно — простое, или демотическое, другое — священное, или иератическое. Мне хотелось, чтобы вы высказали свое мнение». — «Мое мнение», отвечал я, «мнение невежды. Мне кажется, что вы просто открыли пограничный камень, множество которых можно встретить вдоль дороги, и что надпись, причинившая вам столько огорчения, может быть переведена, без всяких затруднений, так: Стадий 22, 1851 года».

На театральных подмостках археолог изображался не более милостиво, чем в романах. В одной комедии Лабиша³ археология была выставлена в лице академика из города Этампа, который чуял римский дух на расстоянии ста шагов и был способен найти под обыкновенной грушей длинный щит, scutum, меч центуриона, gladium, — вещь чрезвычайно редкую, золотые салатники, помеченные буквамиF. C., — Fabius Cunctator, вплоть до слезницы эпохи упадка, которая слишком хорошо была известна, чтобы стоило на ней останавливаться. Можно привести много примеров того, как общество понимало тогда археологию. Для некоторых людей археология была главным образом словом, трудным для написания.

С тех пор многое изменилось. Нас перестали интересовать прежние длинные, хотя блестящие, но поверхностные обзоры, ораторские повествования, общие теории и отвлеченные соображения. Мы, в наш век великих научных открытий, приобрели мало-помалу вкус к с. 557 точным научным приемам и выработанным методам исследований; мы поняли, что изыскания, подвергавшиеся насмешкам, увеличивают исторические познания новыми сведениями; что науки этого рода нельзя считать мертвыми и бесполезными, так как они дают нам доступ к тому, что в мире является, может быть, самым живым, т. е. к сокровенным чувствам, к обычным формам мышления исчезнувших народов. Мы убедились, что археология не является исключительно наукой о разбитых черепках, но что это познание предметов и памятников древности позволяет нам ознакомиться с одним из проявлений характера целого народа, и, пожалуй, самым интересным, так как оно касается его мыслей и нравов.

Когда в 1830 году Отфрид Мюллер⁴ в первый раз точно перечислил все завоевания археологии, история древнего искусства представлялась еще очень туманной. Нет сомнений, что еще в конце XVIII века Винкельман⁵ положил начало методам археологических занятий в своей «Истории искусства у древних», вышедшей в свет в 1764 году. Конечно, целый ряд удивительных подлинных памятников дал уже возможность ознакомиться с представлением греков о красоте, как она понималась и воплощалась в Афинах. Мраморные группы Парфенона, уступленные в 1816 году Британскому музею лордом Эльджином, фигуры Эгинских фронтонов, послужившие в 1820 году основой Мюнхенского музея, фризы храма Аполлона в Фигалии, которыми также обогатился Британский музей, — все эти памятники уже посвятили ученых и художников во все чудеса до тех пор почти неизвестного искусства.

Но наряду с этими блестящими образчиками, бросающими внезапный свет на покрытый мраком неизвестности древний мир, сколько еще было темных углов,с. 558 куда взор едва проникал! Если музеи Неаполя, Флоренции и Рима были полны образцами древнего искусства, то эти произведения, разной ценности и часто изуродованные неудачной реставрацией, могли дать только приблизительное понятие о нем. Кроме того, многие из этих статуй являлись лишь посредственными копиями, которые выходили массами из греческих мастерских эпохи упадка для украшения и заполнения императорских дворцов и домов богатых римлян. Хотя мы тогда уже научились ценить стиль Фидия или Праксителя⁶, но все же первые шаги археологического искусства, медленный и трудный переход от условной принужденности первобытной скульптуры к великолепию и совершенству классиков — все это за неимением памятников оставалось мертвой буквой. Благодаря изучению храмов Пестума в Италии, Селинунта и Агригента в Сицилии и памятников афинского акрополя, основы греческой архитектуры более или менее были тогда уже установлены. Но кто подозревал о существовании древней живописи? Кому приходило в голову искать в украшенных фигурами глиняных вазах, которые так долго и упорно называли этрусскими вазами, более или менее свободное подражание древним картинам? Кто думал о том, чтобы уловить в этих рисунках, сохранившихся на вазах, хоть слабый, но живой отблеск искусства Полигнота и Апеллеса?⁷

Со времени Отфрида Мюллера прошло много лет, но и он сам счел бы теперь, что его труд приходится начинать сначала. Все европейские народы в порыве благородного и плодотворного соревнования оспаривают друг у друга честь извлечения на свет осколков древнего мира. Англия и Франция, Германия и Австрия, Греция и Италия, даже Америка пожертвовали значительные суммы для поддержания этой бескровной войны, где победа, как и везде, остается за самым настойчивым, самым счастливым, самым богатым.

с. 559 С одной стороны, мы видим Шлимана⁸, которого страсть к Гомеру влечет на места, полные воспоминаний о Троянской войне; заступ смелого исследователя открывает нам сокровища микенского акрополя, с его полными золота и драгоценностей гробницами, в которых покоятся доблестные герои⁹. С другой стороны, Делос, священный остров Аполлона, одно из самых древних и самых чтимых святилищ Греции, дал нам после десятилетних изысканий более 1500 надписей и целый ряд образцов архаической скульптуры¹⁰. Раскопки Олимпии открывают перед нашими глазами фигуры, которыми скульпторы V века украшали фронтоны и метопы¹¹ храма Зевса; главным образом, они дали нам прекрасную группу Гермеса и Диониса — подлинное произведение Праксителя, в котором во всем блеске проявляется удивительное искусство афинского художника¹².

Древний тиринфский акрополь, исследованный Шлиманом, восстановил нам дворец древнейшей эпохи Греции. Из скалы афинского акрополя случай помог извлечь (в 1882 году) целый ряд статуй, погребенных в течение многих веков у подножья Парфенона и представших перед нами во всем блеске сохранившихся красок, в обаянии прелести первобытного творчества. Раскопки, которые французская школа производит в настоящее время в Дельфах, с каждым днем открывают множество с. 560 памятников, драгоценных для изучения эллинских архитектуры, скульптуры и даже музыки¹³.

Малая Азия также открывает перед нами свои сокровища. В то время, как раскопки могильных курганов Гиссарлыка возрождают перед нами развалины Трои, находки Ньютона в храме Аполлона Дидимийского (1858 г.) обнаруживают колоссальные статуи, которые украшали священные аллеи Бранхидов¹⁴. Благодаря милетским раскопкам (1871—73 гг.) Лувр получает части святилища Аполлона. Британский музей обогащается кусками статуй Артемиды Эфесской и Афродиты Книдской. Мавзолей, найденный Ньютоном в Гиссарлыке (1856 г.), дает нам возможность ознакомиться с аттическим стилем IV века и как бы проникнуть в один из тех небольших азиатских дворов, представлявших собой настоящие артистические колонии Греции, где пышным цветом расцвели искусства и цивилизация Эллады. Феллоус (Fellows) вывез из живописной Ликии для Британского музея любопытные памятники Акрополя в Ксанфе; приблизительно через полстолетия австрийская экспедиция произвела там новые раскопки, которые обогатили Венский музей фризом Гель-Баши (1882 г.). Наконец, немецкие раскопки в Пергамском акрополе¹⁵, можно сказать, совершенно обновили историю греческого искусства II века и извлекли на свет произведения всех скульпторов, которые составляли свиту Атталидов¹⁶ и которые придавали много блеска этому ученому, артистическому и просвещенному двору.

Но как будто бы для того, чтобы дать нам возможность, несмотря на столько открытий, еще более оценить свободное разнообразие в удивительном развитиис. 561 греческого искусства, из мрака некрополей Танагры и Мирины¹⁷ выходит новая Греция. Это уже не та несколько важная и суровая Греция, которая любила изображать своих героев и богов, а Греция, которая веселится и смеется и которая, снизойдя с высоких вершин идеала до простоты земной жизни, вместо величественного благородства героических произведений со свободной задушевностью занимается жанровыми сюжетами. Заступ рабочего пробудил от сна в могилах Малой Азии целый мирок изящных и кокетливых статуэток знатных и простых дам древности со вздернутыми носами, с вычурной и капризной прической; эти статуэтки по своей любезной непринужденности и совершенно современному виду напоминают скорее прелестные фантазии французов XVIII века, чем эллинские произведения IV века.

(Diehl. Excursions archéologiques en Grèce. Введение).