Безымянная звезда

(По мотивам пьесы Михаила Себастиану)

 

I

 

Ты можешь заигрывать с кем угодно. Когда угодно. При мне. Или без меня. Но! Если я – рядом и прошу принести мне бокал шампанского, ты обязан встать и принести мне его! И пусть все эти девицы видят, что ты встал и пошёл за шампанским для меня!

Машину обдало грязью.

Отлично! Пусть её ещё бетоном зальёт и ещё… И… И ветки поцарапают. Или лучше я сама расцарапаю эту твою ненаглядную новенькую «Феррари».

Представляю твоё лицо, если бы мог видеть сейчас эту дорогу, эти ямы и колдобины, по которым твоя «Феррари» прыгает, как племенной мустанг. Представляю! Ты бы подавился собственной сигарой.

Машина снова подскочила и снова грохнулась на разбитую, узенькую дорогу.

Куда меня занесло? Я еду часа три. Ужас, уже час ночи. Значит, я за рулём около шести часов.

Интересно, он уже хватился меня?

И где я нахожусь?

Деревня Кошки. Боже, где я?! Фонарей нет вообще. Это не опасно? Я в красном платье, оно стоит дороже, чем вся эта деревня. Ох! Ничего себе яма!

Да что с этой машиной? Эй, машина! Ты будешь заводиться или нет? Эй! Ну пожалуйста, ну хорошенькая, ну заводись! Я отдам тебя твоему хозяину! Когда‑нибудь.

Не заводится. Как страшно. Люди! Нет, лучше не надо. Люди! Нет. Телефон.

– Алло, Серёжа, это я…

– Элла, плохо слышно, музыка! Что ты хочешь? Подойди ко мне и скажи! Почему я должен орать в этот телефон?

– Я в деревне Кошки, Серёжа…

– Что? Элла?

Значит, он меня не хватился. Значит, все эти шесть часов, что я колешу по дороге Питер‑Москва, он просто спокойно пил виски с девками?

Я бросила телефон в кусты со всей силы.

Вышла из машины.

Оглянулась. Никого. Добежала до кустов, нашла на земле телефон. Ушибла палец. Какой ужас! Набрала номер.

– Элла, я не понял…

– Забудь обо мне! И не звони мне больше никогда! Теперь ты понял?! Ты понял?! Не звони мне больше никогда!

Я бросила телефон ещё дальше.

Бегом вернулась в машину. Закрылась на кнопки. Какой смысл закрываться на кнопки в кабриолете?

Боже, кто‑то идёт. Я вижу фигуру, приближающуюся ко мне по дороге.

Он совсем близко. Неужели тяжело повесить фонари?

– А‑а‑а‑а‑а‑а‑а! – Я закричала очень громко. – А‑а‑а!

Тот, кто шёл, побежал.

Я выхватила из сумочки небольшой флакончик с термальной водой. У меня сухая кожа. Я постоянно ношу с собой увлажняющие средства.

Когда он подбежал ко мне, я выставила вперёд руку, в которой был зажат флакончик. Я видела это в кино. Преступник подумает, что у меня газовый баллон. И продолжала кричать.

– Пожалуйста, не кричите, – попросил он. На нём был чёрный костюм и очень странный галстук.

Похож на небогатого гомосексуалиста. Я перестала кричать.

– Вы так меня напугали! – сказал он. И улыбнулся.

– Вы меня тоже, – сказала я и тоже улыбнулась. Вежливо.

– Вы заблудились? – спросил он.

– Я что, похожа на человека, который заблудился? – переспросила я немного высокомерно.

– Если честно, то да. Но я не хотел вас обидеть.

Самое время обидеться. Я надула губы и отвернулась.

– Вам нужна помощь?

Я молчала.

– Вы здесь совсем одна?

– Ну, если вы – пустое место, то я здесь совсем одна.

– Я просто думал, что что‑то случилось, но если все нормально – извините. Я тогда пойду.

Он действительно развернулся и собрался уйти.

Надо его остановить. Какая‑нибудь веская причина.

– Я хочу кофе! И мне нужен телефон, чтобы вызвать свою службу безопасности.

– Но у меня нет телефона…

Он всегда улыбался, когда, казалось бы, повода для улыбки не было вообще. Даже наоборот.

– А у вас есть своя служба безопасности? Ничего себе. Вы, наверное, из правительства?

Я посмотрела на своё платье. Разве в правительстве на кого‑нибудь может налезть моё платье?

– Хотя, действительно, – он улыбнулся, – я сказал какую‑то чушь. Вы, наверное, актриса?

Представляю, каково это: быть актрисой и тебя при этом спрашивают: «Вы актриса?» Не кричат восторженно: «Вы – актриса! Я вас знаю!» А спрашивают: «Вы, наверное…» Ужас.

– Кофе в вашей деревне только актрисам дают?

– Что вы? Извините. Я просто растерялся. Если вы хотите кофе…

– Хочу. И, честно говоря, ещё шампанского.

Он, видимо, растерялся ещё больше.

– Шампанского? Но наш ларёк закрывается в восемь вечера. А сейчас уже ночь…

– Разве? Тогда, действительно, какое шампанское… Ну а кофе?

– Кафе тоже уже закрыто…

– Боже! Да вам наплевать на меня!

– Извините…

– Не извиню!

– Да, я понимаю. Кофе есть у меня дома, это здесь рядом, но разве это удобно?…

– Дома? Спасибо! Вы хотите, чтобы я бросила машину прямо здесь? Посреди дороги? И отправилась к вам домой пить кофе? И отбиваться от вашей ревнивой жены?

– Я не женат…

– Вы предпочитаете мужчин?

– Какая чушь! Просто я не женат… Но бросить здесь вашу машину действительно неосмотрительно. У нас в деревне люди разные…

– Это не только в вашей деревне.

– Да, да, конечно.

– Ну, так вы принесёте мне кофе?

– Сюда? Конечно! Вы сможете подождать минут десять?

– А вы думаете, за эти десять минут у меня будут ещё какие‑то предложения?

Он ушёл.

Кофе мне необходим. Раз уж нет шампанского.

Найти, может быть, телефон?

Ни за что! Пусть Сергей названивает! И сходит с ума от беспокойства за меня!

Наверное, он уже отправил кого‑нибудь в гостиницу проверить, нет ли меня там. И ездит по всем клубам ночного Питера в поисках своей пропавшей возлюбленной. Надо было ему туфельку оставить.

Ну где же мой кофе?

Такой смешной человек.

Он принёс кофе в термосе.

– Вы не захватили чашку?

– Я вам налью в крышку.

– Куда?! В крышку?! Я же не кошечка, чтобы лакать из крышки! Хоть ваша деревня и называется… Как там? Кошки!

– Я вам оставлю термос.

Ох, какие мы гордые!

– Предлагаете пить из горла? Боже! Я оказалась здесь, в этом платье, и даже не могу кофе выпить.

– Я должен идти. Меня ждёт друг, он у меня дома уже полчаса. Это неудобно.

– Неудобно?! А бросить меня здесь? С этой крышечкой? На этой дороге?

– До свидания.

– Подождите.

– Да?

– Я не хочу кофе.

– Отлично. А я как раз хочу.

– Возьмите!

Я протянула ему термос.

– Я хочу попить кофе у себя дома.

– Вот видите! А меня заставляете делать это в машине! Да ещё становится холодно!

Он вздохнул.

– Вы вздыхаете для того, чтобы посмотреть, не идёт ли пар?

– Скорее, для того, чтобы выпустить собственный.

– А свисток у вас есть?

– Какой свисток?

– Как на чайнике.

– Разрешите мне уйти, меня ждут.

– Разрешите мне пойти с вами!

– А машина?

– Что машина? Это вообще не моя машина.

– Если честно, я думаю, что с ней ничего не случится. Здесь мало кто ездит.

– И не ходит?

– По ночам? Нет.

– Только вы?

– Только я.

– Может, вы серийный убийца? А я собираюсь выпить с вами чашечку кофе.

– Нет, я директор музея.

– Боже! Здесь есть музей? Надеюсь, это музей кошек?

– Это музей современного искусства. В нашем городе останавливались величайшие художники серебряного века, вы даже не представляете, какие это имена!

– Поверю на слово. Пойдёмте.

Дорога не предназначена для каблуков. Или мои каблуки не предназначены для этой дороги.

Сняла туфли.

Выбросила их в сторону телефона.

Через минуту пришлось остановиться.

– Слишком грязно, – сказала я. – Идти босиком невозможно.

– Но зачем вы выбросили туфли?

– А зачем вы не чините дороги?

– Я пойду поищу их.

Он скрылся в кустах.

Я переминалась с ноги на ногу, мне казалось, что по ногам кто‑то ползает.

Он принёс туфли с грустным видом:

– Они попали в лужу. Вряд ли вы сможете их теперь надеть.

Наверное, надо расплакаться.

– Хотите, я принесу вам из дома какую‑то обувь?

– Я не могу больше здесь стоять! По мне кто‑то ползает!

– Может, мне вас донести?

– Хорошо. Только аккуратно, я бы не хотела помять платье.

Он взял меня на руки. Очень заботливо. Как же я устала сегодня! У него зелёные глаза. Он смущается.

– Вы давно не носили девушек на руках?

– Не помню. Давно. Или никогда.

– Видите, какое разнообразие я внесла в вашу жизнь!

– Пока что внёс вас я. В свой дом.

– Боже! Столько картин! Вы – коллекционер?

– Нет, я вам говорил. Это – музей. А я живу в небольшой комнате при музее. Пойдёмте.

Он принёс мне странные тапочки. На слона.

– Это специальные музейные тапочки, – объяснил он. – Обычно они надеваются прямо на обувь, но раз у вас нет обуви…

Надо было надеть серое платье. К серым тапочкам.

Его друг был похож на Гарри Поттера. В старости. Ему было около тридцати. Его звали Владимир.

Увидев меня, он резко встал и ударился головой о потолок.

– Познакомьтесь. Это – Элла.

Владимир покраснел и заморгал.

– Федор, я не знал, что у тебя гостья…

Оказывается, он – Федор. Дядя Федор.

– Элла, может быть, я предложу вам кофе внизу, в выставочном зале? – спросил Федор.

– А что будете делать вы? – Я снова покосилась на его странный галстук.

– Нет, нет! – закричал Владимир. – Наоборот, если Элла согласится и тоже послушает…

– Ну, как хочешь, – кивнул Федор.

– Послушает что? – поинтересовалась я.

– Мою новую песню.

– Наверное, я попью кофе внизу.

– Да, пойдёмте, я вас провожу, – кивнул Федор.

Неожиданно Владимир взмахнул рукой, топнул ногой и запел пронзительным фальцетом что‑то яростно грустное. Про любовь.

– Ничего себе! – похвалила я.

– Хотите ещё? – воодушевился Владимир.

– Пойдёмте вниз, – сказал Федор.

– Нет, хочу. Мне понравились слова.

Он снова взмахнул рукой, топнул ногой. И запел:

 

Ты – есть. Меня – нет.

Я ищу под ногами солнечный свет.

А нашу любовь я ищу в облаках.

Я страдаю за всех. Я – Иисус! Я – Аллах!

 

Я захлопала в ладоши. Он кинулся ко мне, рухнул на колени и поцеловал подол моего платья. Я кивнула.

– Вы не представляете, какая сегодня ночь! – закричал Владимир, не поднимаясь с колен. – У меня наконец‑то появилась аудитория!

– Спасибо.

– Я бегу домой, у меня есть бутылка шипучего вина!

– Шипучего вина? Вы имеете в виду шампанское? Тогда у вас даже есть фанатка.

– Зачем вы смеётесь над ним? – спросил Федор, когда Владимир убежал.

– Я не смеюсь. Когда я буду смеяться, вы это услышите.

– Вам что, действительно?…

– Да, мне понравилось. Когда он пел, мне хотелось плакать. Знаете, так редко хочется плакать.

– Вы счастливый человек.

– А вы? Нет?

– Я? Не знаю. Иногда. Когда кто‑то заходит ко мне сюда и я показываю ему картины, я дарю ему целый огромный прекрасный мир! И я вижу восторг в глазах и благодарность. И тогда я счастлив. А иногда, тёмными серыми вечерами, я брожу здесь один, и меня так же не существует, как и всех тех, кто написал эти шедевры.

– Вас легко сделать счастливым.

– Вы думаете?

– Конечно! Пойдёмте вниз, я хочу, чтобы вы все‑все мне хорошенько показали.

Щёлкнул свет, и я, в своём красном платье и серых тапочках, в два часа ночи, в деревне Кошки, со сломанным «Феррари», оказалась в музее.

– В нашем городе творили такие великие художники, как Альтман, Кульбин, Лебедев…

Федор передвигался по залу, его глаза горели, он словно забыл о моём существовании.

– …великий Малевич…

– Малевич? – переспросила я. – Я, конечно же, знаю Малевича.

– Посмотрите, здесь эскизы, которые художник создал в тысяча девятьсот тринадцатом году к постановке оперы «Победа над солнцем». Вы видите эти декорации? Эти костюмы? Обратите внимание, какие простые формы! Как это не похоже на всё, что создавалось раньше! Какая геометрия! Вы видите?

Я улыбнулась. Вот такой вот Федор в странном галстуке показывает мне эскизы Малевича. У них вообще охрана есть?

– Вы знаете, ведь именно эти эскизы послужили толчком к открытию нового художественного направления – супрематизма!

– Супре?…

– Супрематизма!

– Это подлинники?

– Да. Два эти рисунка – подлинники. У нас небольшой музей и, конечно, много копий, но эти – подлинники.

Он гордо кивнул и остановился напротив эскизов. Двух небольших листков тетрадного формата.

– А сколько они стоят? – спросила я.

– Не знаю. В том смысле, что они – бесценны, понимаете?

Прибежал Владимир.

Мы поднялись наверх и громко открыли шампанское.

– За вас! За самое очаровательное явление в нашем городе! – провозгласил Владимир.

– Не только в вашем, – поправила я.

Шампанское было ужасным. Просто оно не было шампанским. Оно было газированным вином. Неплохим.

– Можно, я спою вам ещё раз? – спросил Владимир.

– Можно. – С каким же удовольствием я допила бокал до дна! У меня был очень тяжёлый день.

Владимир снова спел. Мне снова захотелось плакать.

– А что это значит? – спросила я. – «Я ищу под ногами солнечный свет. А нашу любовь я ищу в облаках». Вы пережили несчастную любовь?

– Нет, нет и нет! – закричал Владимир. – В том‑то и дело, что нет! Потому что все в мире перемешалось, понимаете, Элла? Люди не находят свою любовь, потому что ищут её в облаках. И любовь, и счастье, все! А ведь все это рядом, это окружает нас, это наш мир! Он у нас под ногами!

– А в облаках только солнечный свет?

– Конечно! И ничего не надо менять местами!

Федор довольно улыбался. Он шепнул мне в ухо:

– Я давно не видел своего друга таким счастливым. Спасибо вам.

– Наверное, уже поздно, – спохватился Владимир, – наверное, мне пора.

– Наверное, вы хотите спать? – спросил Федор. – Ведь вашу машину всё равно не починить до утра.

– Спать? – Как раз спать мне не хотелось совсем. Как будто я и не проехала шесть часов по дороге Питер‑Москва.

– Я останусь у Владимира. А вы устроитесь здесь, хорошо?

– Да, да, конечно, ты можешь остаться у меня. Спокойной ночи, Элла.

Они развернулись и как‑то очень быстро оказались у двери.

– Постойте! Вы ведь ещё не показали мне остальные картины…

– Вы хотите, чтобы я показал их вам? Сейчас?

– Да, а что, ваши картины, как и ваш ларёк, на ночь закрываются?

– Нет. Конечно, если вы хотите…

– Федор, я все равно пойду, мне с утра на работу, но ты приходи. Я оставлю дверь открытой.

– Спасибо.

Я улыбнулась.

– Пойдёмте!

Я взяла с собой подушку и бокал шипучего. Устроилась посередине зала на подушке прямо с ногами. Мой педикюр был идеален.

– Петров‑Водкин. Вам знакомо это имя?

Я промолчала. Сделала глоток.

– К сожалению, копия. Но отличная! Обратите внимание на организацию пространства! Вы знаете, для него пространство – один из главных рассказчиков картины! Вам нравится?

Мне нравилось. Такие яркие краски, как здорово видеть жизнь в таких ярких красках!

– Петров‑Водкин считал живопись орудием усовершенствования человеческой природы.

– Вы думаете, человеческую природу надо усовершенствовать?

– А вы думаете, нет?

– Нет. Все просто, но удобно. Побеждает сильнейший. Зачем что‑то усложнять, усовершенствовать?

– Элла, он умел читать судьбу по лицам.

– И что бы он прочитал на моём лице?

– Что не всё, что удобно, делает человека счастливым. Иногда это бывают абсолютно неудобные вещи.

– К счастью, редко.

– Совсем не редко. И побеждать нужно не слабейших…

– Сильнейших! Чтобы стать самой сильной!

– Чтобы стать самой сильной, надо победить себя.

Я смотрела на небольшую картину прямо передо мной. Бакст. Такие странные цвета. От них невозможно оторвать взгляд. Странная картина. Как будто я её уже где‑то видела.

– Это похоже на сон, – сказала я, протянув руку в сторону Бакста.

Федор кивнул.

– Вы чувствуете живопись, Элла.

– Значит, я могу усовершенствоваться?

Он улыбнулся.

– Мне кажется, вы и есть совершенство.

– Спасибо.

– Посмотрите сюда. Мой любимый художник. Филонов. Он считал, что кубизм, посредством геометризации форм, навязывает миру свою волю. А художник‑аналитик должен подражать природе. Тщательно прописывать каждый атом. Каждый атом, созданный природой, имеет право на своё место в жизни.

– Красиво.

– Очень.

– Каждый атом имеет право на своё место в жизни, – повторила я.

– И каждый красив по‑своему. Но главное – не красота формы. Филонов учил изображать не внешний вид дерева, а его рост. Не лицо человека, а процесс его мышления. Понимаете?

– Понимаю. Какая необычная ночь!

– Необычная? – Он улыбнулся. – Честно сказать, да. Такая необычная ночь.

– И мне так хорошо здесь.

– И мне. Мне кажется, я всегда ждал именно вас, чтобы рассказать все это. И показать.

– Я не любила раньше музеи. Я, конечно, была в Лувре, и в д'Орсе, и в Прадо…

– Это невероятно! Вы были в Лувре, в Прадо?

– Да. И в Лондонском музее современного искусства, и Нью‑Йоркском МоМА…

– И вы молчали?! Вы ничего мне не рассказывали?! – Он схватил меня за руки.

Что же ему рассказать, чтобы он не отпустил мои руки?

– Ну, там здорово, конечно…

– Какая вы счастливая!

Он отпустил их.

– У вас, наверное, такая интересная жизнь…

Я кивнула.

– Да, интересная. Только вот не знаю, что рассказать…

Мы смотрели друг на друга, и наши лица были так близки – и я наконец‑то поняла смысл всех этих долгих часов, что я слонялась по музеям всего мира. Всё это было для того, чтобы однажды рассказать об этом Федору. В деревне Кошки. Держась за руки.

– «Мадонна» да Винчи очень маленькая, – вспомнила я.

– Да. – Его лицо приблизилось к моему.

– И она под пуленепробиваемым стеклом, – шептала я.

– Да, – шептал он.

– И вокруг всегда много народу.

Я взяла его голову в руки и поцеловала. Я целовала его очень долго. И никто из нас не хотел останавливаться.

 

II

 

– Доброе утро, Элла!

Как приятно, когда, проснувшись, сразу хочется улыбаться.

– Доброе утро, Федор.

Я поцеловала его глаза, нос, лоб. Я улыбалась.

Солнце светило через распахнутое окно, во дворе кричали петухи.

– Петухи! – с восторгом прошептала я.

– И куры, – подтвердил Федор, – и ещё коза. Её зовут Изольда.

– Какое подходящее для козы имя! – восхитилась я.

Я готова была восхищаться чем угодно этим утром.

– Что ты хочешь на завтрак? – Федор взял мою руку и нежно поцеловал пальцы.

– Маракуйю с чёрной икрой. И одну ложку овсянки.

Я улыбнулась.

– Эй, не грусти, я же пошутила!

У Федора было такое несчастное лицо, что я бросилась ему на шею.

– Я даже не знаю, что такое маракуйя, – сказал он.

– Зато ты знаешь, что такое супрематизм. – Я с удовольствием произнесла новое слово. – Так чем же мы будем завтракать?

– Маруся сейчас принесёт молоко и яйца. Я могу сделать тебе яичницу. Ты, наверное, не любишь яичницу?

– Обожаю! – воскликнула я. – Я просто обожаю яичницу! А кто такая Маруся?

– Соседка. Она приносит мне молоко, яйца и творог.

– Я обожаю Марусю!

Мне хотелось кричать и прыгать. И обниматься.

– И я обожаю тебя! Я обожаю тебя, Федор!

Он застенчиво улыбался. И всё время целовал мне руки.

– Как здорово, что сломалась моя машина! Тем более, что она вообще не моя!

– Мне не верится, что все это на самом деле…

– И мне не верится.

– Ущипни меня.

В дверь постучали. Невероятных размеров Маруся, с белой косой вокруг головы а‑ля‑Тимошенко, принесла молоко и яйца.

– Маруся, я вас обожаю! Мне так хотелось молока! – Я кружилась вокруг Маруси в огромной пижаме Федора. – Маруся, вы такая аппетитная!

Маруся подозрительно смотрела на меня и молчала.

Федор проводил её до двери.

– А это что? – Я стянула покрывало с большого холста, который был прислонён к стене у входа.

Очень красивый портрет. Молодая девушка держит в руках кувшин.

Я смотрела в глаза девушки, и мне казалось, что я знаю всё, о чём она думала.

– Это полотно может стать гордостью нашего музея, – сказал Федор. – Сестра художника выставила его на продажу, очень дёшево, ровно за столько, сколько ей нужно на операцию. Чтобы город мог купить эту картину и оставить её себе.

– И что город?

– Пока ничего. Но я надеюсь. Всё‑таки они должны понимать, что за такие деньги…

– За такие деньги кто‑нибудь купит её себе домой!

– Что ты! Это должно быть в музее. Это должны видеть люди.

– Ну, а где мой завтрак? Моя яичница? Хочу яичницу! Хочу яичницу!

– Бегу. Бегу делать тебе яичницу! Если тебе нужно что‑нибудь ещё, только скажи. И я сразу побегу. Лучше даже специально что‑нибудь придумай, мне хочется что‑то делать для тебя. И как же тебе идёт моя пижама!

– Это потому, что она твоя.

– Это потому, что ты такая красивая.

– А вчера ты хотел меня усовершенствовать!

– Я был дурак!

– Яичницу! Яичницу!

Он поставил на стол глиняный кувшин с молоком.

Я пила молоко прямо из кувшина. Раньше я ненавидела молоко.

– Стой! Замри! – воскликнул Федор. Я не успела донести кувшин до рта.

– Как же вы похожи! – прошептал Федор. Он схватил картину с девушкой и поставил её на стол, прямо передо мной.

– Посмотри! Это же твой портрет!

– Я сначала, когда увидела, что картина закрыта пледом, подумала, что ты прячешь от меня изображение своей любимой…

– Да, это изображение моей любимой. Но я это понял только сейчас.

– Ты имеешь в виду меня?

Он кивнул.

Какое восхитительное утро!

– А можно мне у тебя немножко пожить?

– Пожить?! – Федор вскочил и ударился головой о балку. Так же, как вчера Владимир.

– Да, пожить.

Он обнял меня.

– Скажи ещё раз, – попросил он.

– А можно мне у тебя пожить?

Мы смеялись, мы целовались, мы пили молоко из кувшина.

Пока в дверях не появился Серёжа.

– Будем считать, что я не в бешенстве, – сказал он.

А мне уже казалось, что Серёжа существует только в моём воображении.

Он был зол, не свеж, от него пахло перегаром.

– Серёга! – воскликнул Федор, кидаясь к нему с протянутой рукой.

Мужчины пожали друг другу руки.

– А что она здесь делает? – Он кивнул на меня.

– Это моя гостья! – с гордостью произнёс Федор.

– Вот как? И давно вы знакомы? – Серёжа уселся за стол и положил ноги, едва не скинув кувшин с молоком.

– Почему ты спрашиваешь? – Федор продолжал стоять в дверях.

– А пусть она тебе расскажет!

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – возмутилась я.

– А в каком тоне ты хочешь, чтобы я разговаривал с тобой? Я пять часов, по первому твоему звонку, мчусь в эту дыру, не спав всю ночь, а ты? Что ты здесь делаешь?! И почему моя машина стоит посреди деревни! За ней даже никто не смотрит!

– Конечно, ты считаешь, что я должна была караулить эту твою дурацкую машину!

– Эта дурацкая машина стоит триста тысяч!

– Ты знаешь, мне совершенно наплевать, сколько она стоит!

– Да? Тебе совершенно наплевать, сколько стоит моя машина! И тебе совершенно наплевать, сколько стоят твои платья! И твои сумки! Ты просто берёшь эти деньги у меня, и всё! И тебе совершенно наплевать на то, что их, в общем‑то, приходится зарабатывать!

– Серёжа, оставь меня в покое. Забирай свою машину и забудь обо мне, пожалуйста. Тем более раз уж я такая плохая.

– Машину уже починили. Мы можем ехать.

– Ах, вот как! Ты первым делом не нашёл меня, не спросил, как я вообще провела ночь, первым делом ты нашёл машину и не появился здесь, пока её не починили?! Как это похоже на тебя!

– Мне довольно легко было выяснить, где ты провела ночь. Элла, если бы ты повнимательнее слушала то, что я о себе рассказал, ты бы не забыла, что это – моя родная деревня. Я здесь вырос. И Маруська мне очень быстро все рассказала. Это к вопросу: где. А вот как ты провела ночь, кто мне расскажет?

Я налила в стакан молока.

– Серёга, наверное, я должен тебе все объяснить, – произнёс Федор.

– Не надо! – воскликнула я. – Мы ему ничего не должны!

– Мы? – переспросил Серёжа – Так это уже «мы»? – Он схватил меня за руку.

– Вы давно знакомы? Ты сюда заезжаешь?

– Не трогай Эллу, пожалуйста!

– Отпусти меня! Мы познакомились только вчера! Но это не твоё дело!

– Не моё дело? Девка, в которую я вложил денег больше, чем в свой автопарк, заявляет мне, что это не моё дело?!

– Девка?! – Я размахнулась и дала ему пощёчину.

Наверное, он хотел ударить меня в ответ. Поэтому Федор оттолкнул его и вывернул его правую руку за спину.

– Успокойся, – сказал Федор.

Серёжа ударил его.

Я закричала.

– Перестаньте! Перестаньте драться! Я сейчас вообще уйду!

Они смотрели друг на друга из разных углов комнаты, тяжело дыша и сжимая кулаки.

Рубашка на Серёже порвалась, пуговицы валялись на полу.

– Значит, ты вот с этим?!. Ты с ним спала? А? Отвечай. Он тебя трахнул?!

– Уезжай, Серёжа. Пожалуйста, уезжай.

– А ты что, останешься здесь?

Я молчала.

– Что ты будешь делать? – Серёжа кричал, и его лицо было красным от злости.

– Останусь, – произнесла я еле слышно и посмотрела на Федора. Он улыбнулся мне.

– Ладно, – сказал Серёжа и сел за стол. Доел яичницу с моей тарелки. – Виски у тебя нет? – спросил он Федора.

– Нет, – ответил Федор. – Может быть, осталось шампанское.

– Неси.

Федор принёс вчерашнюю бутылку. Серёжа расхохотался.

– Вот это шампанское?! Эллочка, вот этим шампанским тебя угощал твой кавалер?

Я отвернулась.

Серёжа понюхал бутылку.

– А ты знаешь, Эллочка, что даже это, так сказать, шампанское, тебе будут покупать только на праздники?

– Перестань, Серёжа!

– Да, действительно. Ты всегда хотела бросить пить.

Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Владимир.

– Серёга! Неужели?! Мне Маруська сказала!

Владимир быстро поцеловал мне руку и обнял Серёжу.

– Я не могу поверить! Какими судьбами!?

– Так получилось… – ухмыльнулся Сергей.

– Сколько лет мы не виделись? Семь? Десять? – не успокаивался Владимир.

– Да ладно, десять! Меньше. – Серёжа достал сигареты. Закурил.

– Неужели вы все знакомы? – спросила я.

– Знакомы?! – воскликнул Владимир. – Да мы лучшие друзья! С детства! Мы с первого класса вместе!

– Ничего себе. – Я смотрела на Серёжу и его одноклассников. Какие они разные.

– Серёга, можно, я спою тебе свою новую песню? – спросил Владимир.

– Давай, только не сейчас, – ответил Серёжа.

– Владимир, – сказала я, – лучше попросите Серёжу, чтобы он позвонил какому‑нибудь самому лучшему продюсеру и чтобы тот вас прослушал.

– Ему это не надо, Элла, – сказал Серёжа.

– Продюсеру? – переспросил Владимир, и его глаза загорелись.

– Ребят, вы можете нас оставить на пять минут? – спросил Серёжа.

Федор посмотрел на меня. Я улыбнулась.

– Ладно, – сказал Федор.

– А что здесь у вас происходит? – Владимир словно в первый раз увидел и меня, и Сергея.

Они вышли.

– Ты понимаешь, Элла, почему им не надо, чтобы я звонил продюсеру? Потому что тогда надо работать! Концерты, записи! Работа до седьмого пота! А они работать не привыкли! Не привыкли и не хотят! Они будут сидеть здесь, любоваться картиночками и писать песенки. Понимаешь?

– Чушь! – Я даже не знаю, почему я повторила слово Федора. – Просто им никто не дал такой возможности – работать.

– А мне? – Серёжа ещё раз понюхал шампанское. Сделал глоток прямо из бутылки. – А мне кто дал? Когда пятнадцать лет назад я уезжал отсюда? Один! С десятью рублями! И огромным желанием добиться чего‑нибудь! Почему они не поехали со мной, а? Почему остались в этой дыре?

– Все люди разные.

– Да, но ты не такая, как они! Ты не будешь пить эту гадость!

– Я буду пить молоко. Из кувшина. И буду счастлива.

– Почему ты думаешь, что здесь можно быть счастливой, Элла?

– Может быть, дело не в том, где, а в том, с кем? – спросила я очень тихо.

– С ним?! – закричал Серёжа. – Элла, открой глаза! Что ты будешь с ним делать? Пить молоко? Элла, тебе надоест это молоко! А когда надоест, будет поздно. Потому что ты растолстеешь и разбабеешь, как Маруська! И тебе уже тоже ничего больше не захочется! А ты знаешь, что Маруська была эта чёртова «Мисс Подмосковье»? Она была первой красавицей! А сейчас? Ты её видела?

– Но, может быть, она счастлива?

– Счастлива?! Когда? Когда бегает сюда, чтобы своего ненаглядного Федора творогом накормить или когда вечером муж половником бьёт? А? Тебе бы какое из этих двух счастьев хотелось?

Захотелось плакать.

– Кстати, я не уверен, что она будет продолжать ему стирать, когда ты здесь поселишься. Стирать ему будешь ты. И себе, Элла. Ты когда‑нибудь пробовала стирать?

– Боже, Серёжа…

– Элла, стирать – это ещё хуже, чем игристое вино.

– Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой? – Как получилось, что по моему лицу текут слёзы?

– Я хочу, чтобы ты уехала отсюда. А там разберёмся.

Я смотрела на девушку с кувшином и не могла оторвать глаз. Как я её понимала, как она мне нравилась! И как жаль, что я не такая.

– Счастье – это не всегда то, что удобно, – сказала я.

– Но проводить жизнь комфортно, ожидая этого счастья, гораздо приятнее, согласись.

– У тебя есть деньги? – спросила я.

– А что? Ты уже и здесь понаделала долгов?

– Эта картина. Её нужно купить. Чтобы она осталась в музее.

– Это Филонов? – Серёжа поднял холст на стул.

– Ты разбираешься в живописи?

– А ты думала, чтобы разбираться в живописи, нужно обязательно торчать в этой глуши?

Серёжа долго рассматривал подпись, поворачивая холст к окну.

– Дай за неё денег, – попросила я. – Сестре художника нужно делать операцию. А картина станет украшением музея.

– Не вопрос. Только я предпочту хранить её не здесь, а в собственной спальне.

– Мне нужно переодеться.

– Не обязательно. Выкинешь эту пижаму в Москве.

Мы вышли на улицу. Рядом с «Феррари» стоял Серёжин джип. Охранник поздоровался со мной.

– Подожди, – сказала я и подошла к Федору.

– Я уезжаю.

– Я знаю.

– Откуда?

– Чудес не бывает.

– Бывают. Раз была эта ночь.

– Значит, будут и другие?

– Нет.

– Я буду ждать.

– Нет.

– Прощай.

– Прощай. И знаешь что?

– Что?

– Женись.

– Жениться?

– Да. И заведи детей. И свою собственную корову.

– Вот это точно нет.

– Насчёт коровы?

– Насчёт жены.

– Я пошла.

Он пожал мне руку. Я села в машину.

У меня было такое чувство, словно я что‑то уронила. И не поднимаю.

Я не плакала.

Серёжа и Федор стояли друг против друга.

– Зачем ты её увозишь? Она же не нужна тебе, – спросил Федор. Очень тихо.

– А тебе она зачем? Молоко носить?

– Мстишь за Марусю? Не можешь забыть, что она тебя бросила?

– Давай! Счастливо оставаться.

Я пересела на водительское кресло.

– Элла, за рулём поеду я, – сказал Сергей.

– Нет, я, – сказала я очень твёрдо.

– Я же сказал, что я! – заорал Сергей. Я включила передачу.

– Стой! – закричал Сергей и быстро сел рядом. Я нажала на газ.

«Феррари» ловко запрыгал по ухабистой дороге.