Т О К А Р ЬЕму было четырнадцать когда отец подвел его к токарному станку. Через каких то пол часа он уже ловко вворачивал детали, нажимал пуск, подводил резец и только изредка брался за штангенциркуль сверялся с образцом. Полный энтузиазм до обеда он выточил пятьдесят три детали, и только две или три были испорчены. Старый когда то давно сломанный советский электрочайник воспроизводя звук урчания в животе, вскипел. Три чайных ложки заварки желтые кубики сахара довольно трагично распадавшиеся на дне, отблеск голой лампочки над столом. Чай был бодрящий, дальше борщ из стеклянной банки весело вывалился в оббитые эмалированные тарелки. Если бы кто то посторонний увидел все это, сложилось бы чувство, что это теплушка бомжей по станции замолкшие рядом, тут же опровергли бы это. Пока взрослые уединились наиболее красивую. Залезая во внутрь корпусов автомобилей он представлял будто сейчас конец света, а он один выживший и схватив какую то трубу, он стрелял в инопланетян. Но вскоре пришел отец, и отвел его к станку. – Тебе с трехсотлитровой бутылкой водки. Он принялся лазать по балкам мостов, уплощенным в большом цехе, рыться в металлической стружке, выбирая нужно доделать все это, - и отец указал на несколько ящиков с еще не доделанными деталями. Не перечив отцу он принялся за работу. Через тридцать деталей он нашел способ, увеличить скорость вытачивания одной детали. С трех минут до двух. Еще через девяносто одну деталь скорость была еще более ускоренная. – Папа посмотри, - и он показал отцу как можно их вытачивать быстрее. Ну зачем? – спросил отец. – Как? Быстрее сделаешь, быстрее поедешь домой, - отец лишь улыбнулся на его слова. К концу смены он выточил триста шесть деталей. Трех дневную норму своего отца. Больше на работу к отцу он не пошел. Скучно.
ИДИОТ В порыве ревности и обиженного самолюбия он выскочил из ее квартиры без сумки и телефона. Сохраняя моторику обиды, он даже сел в электричку «Тверь-Москва», но проехав одну станцию, вышел, было двадцать три часа. На улице апрель, но такого мороза не было и в декабре, перебравшись на другую сторону платформы, прочитав расписание, он сел на промерзшую лавку. Через десять минут должна быть электричка. Она же молча сидела уставившись в его телефон на столе, слез не было, они уже прошли. В сотый раз, она проклинала себя за то, что она такая. В три часа ночи словно загнанная лошадь она рядом с Тверью. Но выйти на дорогу он не рискнул уже прошагав с два километра барабанила пальцами ног по полу. Безмолвие, и страх, все окружило ее. – он отличался хорошим координированием на местности. Пусть и Чуприяновка где то рядом с Тверью но выйти на дорогу он не рискнул, уже прошагав с два километра по паровозной насыпи и шпалам. Стопы ног жгло, как жгло пальцы и уши. А – заорал он из последних сил, Господи Да, что же это такое, Прости меня! Прости! Я больше никогда, никогда… В пятом часу она сидела в своей комнате уставившись в окно. Вдалеке по обочине дороги еле передвигая ноги шел человек. Вот до того фонаря и все, уже не в первый раз повторил себе он до него и все. Это был двести одиннадцатый столб, до которого он дошел, столбы манили его, радужно создавая ауру вокруг себя, будто Лики святых, лик не видно, но аура плавно растворяющейся в звездное небо манила его, он хотел добраться до них, до самого главного до основного. Вдруг лампа в двести одиннадцатом столбе погасла, слеза застыла вокруг радушного сине-серого зрачка. Двести двенадцатый фонарь, предстал за погасшим, он был прямоугольной формы на пятом этаже дома. И там действительно было лицо, ее лицо. Лицо дарующее надежду на жизнь, на любовь, счастье. Замерзшие губы изобразив подобие улыбки треснули и капля крови капнула на подбородок. – Больно, - прошептал он сам себе, - Больно.
СПИЧКИ Уже не помню что это была за дата, может годовщина свадьбы, или смерти деда, но моя бабушка выпив немного своего «компотика», села за стол и склонив немного голову вправо, подперла щеку рукой. Сказала. – А знаешь? – мне было семь и я мало что еще понимал, ей просто нужно было выговориться, да и к тому же думала наверное что я не запомню, а я запомнил., может не все, и не так, но мысль помню, и попытаюсь сейчас рассказать эту историю. А знаешь что самая мелочь изменила все. Еще до твоего деда был Витя, мои родители тогда ушли на собрание, а Витька пришел ко мне, а мне восемнадцать, - Каждое новое возникающее лицо в ее рассказе сопровождалось слезами и паузами, я не буду заострять на них внимание, просто имейте это ввиду, - Витька цветы откуда то притащил, а осень, слякоть, не пройти он до пояса в грязи был, видно с работы. Говорит сейчас будем как в кино, и из за пазухи две свечи, такие цветные не восковые как обычно а парафиновые. Он поджег свечи а их запах прям как яблоко. Я с одной стороны стола он с другой стороны стола, меж нами свечи цветы, а он тут вдруг и вина бутылку достал, и кольцо. Я говорит, хочу, - да как дышит и свечи погасли – хватается а спички он все извел на то чтоб свечи приклеить. Я говорит сейчас, и выбегает на улицу, даже футболку не взял. Здесь бабушка вся в слезах, замолчала и выпив еще немного «компотика» ушла спать. Она не до рассказала, но я сам додумал, Витя погиб, добежав до ближайшего магазина, ему из-за каких то старых обид ударили по голове или пырнули ножом. Поэтому бабушка молчит, это ее тайна, ее судьба, рухнувшая из-за спичек, из-за псевдо романтизма. Да кто дал мне право судить или фантазировать на эту тему. Ведь если бы он тогда не ушел, то сейчас не было меня. Не было бы ничего, для меня. Ни этих мыслей, ни щемящей тоски за мою бабушку, за ее судьбу, ее любовь.
|
