Рассказ Хваткого Свата

Эту шутку дядьки говорят только в сильном подпитии.

Половина шутки – звук, который они издают. Похоже на то, как откашливается человек, прочищая горло. Неприятный, режущий ухо звук. Под конец всякой семейной встречи, когда больше нечего делать, кроме как напиваться, дядьки вытаскивают свои стулья в сад, под деревья. Туда, где темно и где нам их не видно.

Пока тетушки моют посуду, а кузены‑кузины носятся по всему дому, дядьки сидят в саду, опрокидывают бутылки вверх дном, пьют прямо из горлышка, балансируя на двух задних ножках стульев. Слышно, как там, в темноте, кто‑то из них издает этот звук: кх‑ррк. Их не видно, но все мы знаем, что там, в темноте, он проводит рукой в воздухе перед собой. Кх‑ррк, и все остальные дядьки смеются.

Услышав этот взрыв смеха, тетушки улыбаются и качают головами: ах, эти мужчины. Тетушки не знают шутки, но они знают, что мужики могут смеяться так громко только над вопиющей глупостью.

Кузены‑кузины тоже не знают шутки, но они повторяют звук. Кх‑ррк. Проводят рукой в воздухе и падают на пол, рыдая от смеха. Все дети так делали. Все поголовно.

Говорили: кх‑ррк. Выкрикивали в полный голос. Волшебное слово у нас в семье, когда хочется посмеяться или кого‑нибудь рассмешить.

Дядьки специально их учат. Даже самые маленькие детишки, которые едва научились ходить, они уже повторяют звук. Кх‑ррк. Дядьки показывают, как проводить рукой в воздухе, всегда – слева направо, по горизонтали у горла.

Кузены‑кузины, конечно же, спрашивают, свесившись с дядюшкиной руки и болтая ногами в воздухе. Они спрашивают, что означает этот звук. И движение рукой.

Это случилось давным‑давно, говорит дядя. Когда все дядьки были молодыми и служили в армии. Во время войны. Кузены‑кузины взбираются вверх по карманам дядиного пиджака: суют ногу в нижний карман, тянутся к верхнему. Как будто лезут на дерево.

Они просят: расскажи. Ну, пожалуйста.

Но дядя лишь обещает: потом. Когда подрастешь. Он хватает тебя под мышки и забрасывает себе на плечо. И несется с тобой на плече, обгоняя других дядек, в дом: расцеловать тетушек и угоститься очередным куском пирога. А потом ты готовишь попкорн и слушаешь радио.

Это было семейным паролем. Секретом, смысл которого понимали немногие. Ритуалом, оберегавшим семью. Кузены‑кузины знали только одно: это слово смешит их всех. И кроме них, его больше никто не знает.

Дядьки говорили, что этот звук – подтверждение тому, что твои самые худшие страхи, все, что есть в жизни плохого, когда‑то закончится. Наверняка. Пусть сегодня все плохо, вполне может статься, что завтра все будет опять хорошо. Если умирала корова, и все остальные коровы тоже выглядели больными и явно готовыми сдохнуть, дядьки делали так: кх‑ррк. Если персики уже зацвели, а ночью обещали мороз, дядьки делали: кх‑ррк. Это значило, что беда, которую ты не в силах предотвратить, пройдет сама по себе. Наверняка.

Каждый раз, когда собиралась семья, они так здоровались: кх‑ррк. Тетушки только закатывали глаза, когда все кузены‑кузины кричали друг другу это дурацкое кх‑ррк. И проводили рукой в воздухе, слева направо по горизонтали. Кх‑ррк. Дядьки смеялись, согнувшись чуть ли не пополам и упираясь руками в колени. Кх‑ррк.

Иногда кто‑то из тетушек, дядькиных жен, спрашивал: а что это значит? Откуда взялся этот звук? Но дядьки только качали головой. А тот, чья жена это спросила, обнимал ее за талию, целовал в щечку и говорил: солнышко, тебе лучше об этом не знать.

В то лето, когда мне исполнилось восемнадцать, один из дядек раскрыл мне секрет, наедине. И на этот раз он не смеялся.

Меня призывали в армию, и никто не мог знать, вернусь я домой или нет.

Никакой войны не было, но в армии свирепствовала холера. Болезни, несчастные случаи – от них никто не застрахован. Я собирал сумку в дорогу, мы были с дядей одни, и дядя сказал это слово: кх‑ррк. Он сказал: Главное, помни, что даже если сегодня все плохо, вполне может статься, что завтра все будет опять хорошо.

Собирая ту сумку, я спросил у него:

– А что это значит?

Это с последней большой войны, сказал он. Когда все дядьки служили в одном полку. Их взяли в плен и отправили в лагерь. Офицер вражеской армии заставлял их работать под угрозой расстрела. Каждый день они просыпались с мыслью, что сегодня он их убьет, и они ничего не могли с этим сделать. Каждую неделю в лагерь прибывали новые поезда с пленными из оккупированных стран: солдатами и цыганами. Большинство этих пленных сходили с поезда лишь для того, чтобы пройти двести шагов до смерти. Дядьки оттаскивали тела в яму. Офицер, которого они ненавидели, был командиром расстрельной команды.

Дядя, который рассказывал эту историю, говорил, что расстрелы происходили каждый день, и каждый день дядьки оттаскивали мертвых в яму – дырки у них на одежде еще сочились теплой кровью, – а расстрельная команда ждала следующей партии заключенных, приговоренных к смерти. И каждый раз, когда дядьки выходили под прицел автоматов, они ждали, что офицер даст команду стрелять.

А потом, в какой‑то из дней, говорит дядя: кх‑ррк.

Это случилось. Как случается смерть. Как происходит удар судьбы.

Если среди цыган была женщина, которая нравилась офицеру, он подзывал ее к себе. После расстрела очередной партии заключенных, пока дядьки убирали тела, он приказывал этой женщине раздеться. Стоя при полном параде, в своей форме с золочеными галунами, сверкающими на солнце, в окружении солдат с автоматами, офицер заставлял женщину встать на колени и расстегивал молнию у себя на штанах. Он заставлял женщину открыть рот.

Дядьки видели это не раз: они знали, что будет дальше.

Цыганка брала его штуку в рот и сосала, сосала, сосала. Ее глаза были закрыты, и она не видела, как офицер достает нож из ножен, закрепленных сзади на ремне.

Перед самым оргазмом офицер хватал цыганку за волосы, запрокидывал ей голову и перерезал горло.

При этом всегда раздавался один и тот же звук: кх‑ррк. Его семя еще извергалось, он отталкивал от себя обнаженное тело, пока из шеи не хлынула кровь.

Это был звук, который всегда означал конец. Последний удар судьбы. От него было не скрыться, от этого звука. Его нельзя было забыть.

И вот в какой‑то из дней офицер выбрал очередную цыганку и поставил ее, голую, на колени в грязь. На виду у расстрельной команды, на виду у дядек, стоявших чуть ли не по колено в мертвых телах, офицер заставил цыганку расстегнуть ему молнию. Женщина закрыла глаза и открыла рот.

Дядьки видели это не раз: им незачем было на это смотреть, они и так знали, что будет.

Офицер схватил женщину за волосы и намотал их на кулак. Сверкнул нож, и раздался звук. Тот самый звук. Теперь – тайный код в их семье. Сигнал, означающий: всем смеяться. Их приветствие друг другу. Цыганка упала, из перерезанной шеи хлынула кровь. Женщина кашлянула, один раз, и что‑то упало в грязь. Рядом с ней, уже мертвой.

Они все смотрели, солдаты расстрельной команды, и дядьки, и офицер – и там, на земле, лежал член. Половина члена. Кх‑ррк, и офицер отхватил свою собственную штуковину, застрявшую в горле у этой женщины, теперь уже мертвой. Из расстегнутой ширинки все еще изливалась сперма, смешанная с кровью. Офицер протянул руку – к своему члену, валявшемуся в грязи. Его колени подогнулись.

Потом дядьки оттащили его тело в сторонку, чтобы похоронить. Следующий офицер, отвечавший за лагерь, был не таким уж плохим. А потом война кончилась, и дядьки вернулись домой. Сложись все иначе, этой семьи могло бы и не быть. Если бы тот офицер не умер, я бы мог и не родиться.

Этот звук, их секретный семейный код, сказал мне дядя. Он означает: да, в жизни случаются страшные вещи, но иногда эти страшные вещи тебя спасают.

За окном, в персиковом саду, носились другие кузены‑кузины. Тетушки на переднем крыльце лущили горох. Дядьки спорили, как лучше покрасить забор.

Может быть, тебя пошлют на войну, говорит дядя. Может так получиться, что ты умрешь от холеры.

– Или, – говорит он и проводит рукой, слева направо, чуть ниже пряжки у себя на ремне: – Кх‑ррк …

 

12.

 

Тело находит Сестра Виджиланте. Она спускается по лестнице в холл, из фойе балконов первого яруса, после того, как включила свет в кинопроекторной будке, и натыкается на розовое колесо‑тренажер Мисс Америки, зажатое в мертвенно‑бледных руках.

Вот он, на крошечном экранчике видеокамеры: Герцог Вандальский, лежит у подножия лестницы, лицом в синий ковер. Рубашка из оленьей кожи выбилась из штанов, светлые волосы рассыпаны в беспорядке. В руках – розовое пластмассовое колесо. Одна половина лица расплющена, волосы слиплись от крови.

Одним претендентом на гонорар меньше.

У Сестры Виджиланте была с собой видеокамера. Мистер Уиттиер ходил в темноте с фонариком, но теперь батарейки «умерли», как он сам и как Леди Бомж. Теперь Сестра Виджиланте пользовалась подсветкой видеокамеры с ее перезаряжаемыми батареями, когда поднималась и спускалась по лестницам перед восходом и после заката.

– Субарахноидальное кровоизлияние, – говорит Сестра Виджиланте, нацелив камеру на мертвое тело. Каждое ее слово записывается. Она говорит: это наиболее распространенное последствие тяжелой черепно‑мозговой травмы. Она берет крупным планом проломленный череп, внутреннее кровотечение во внешних слоях мозга.

– При оказании давления на череп в какой‑то точке, – говорит она, – его содержимое начинает выпирать наружу вокруг этой точки и разрывает череп изнутри, вызывая физическое повреждение более или менее округлой формы.

Камера фиксирует острые края пролома и засохшую кровь. Голос Сестры Виджиланте говорит:

– Область выпирания весьма обширна…

Камера поднимается и показывает всех нас, собравшихся в холле, зевающих и щурящихся на подсветку.

Миссис Кларк смотрит на распростертое тело Герцога. Плюха его никотиновой жвачки – вместе со всеми зубами – отлетела чуть ли не на середину холла. С ее губ, закачанных силиконом, срывается тихий вскрик.

Мисс Америка говорит:

– Вот скотина. – Она перешагивает через тело, опускается на колени и пытается разжать окостеневшие мертвые пальцы, чтобы забрать колесо. – Хотел согнать вес, типа он тут самый изможденный. – Она говорит: – Этот урод занимался аэробикой, чтобы выглядеть… хуже.

Мисс Америка выкручивает и пинает окостеневшие пальцы, миссис Кларк говорит:

– Трупное окоченение.

Мисс Америка перекатывает тело на бок, пытаясь выдрать свое колесо у него из рук, и тело само переваливается на спину. Теперь Герцог Вандальский лежит лицом вверх. Оно темное, как от загара, только загар у него лиловый. Везде, кроме кончика носа. Кончик носа – синюшно‑белый. И низ подбородка, и середина лба.

– Трупные пятна, – говорит миссис Кларк. При остановке кровообращения кровь опускается в нижележащие отделы тела. Кроме тех точек, где лицо прижималось к ковру: там вес тела сдавил капилляры, и кровь не могла влиться внутрь.

Из‑за видеокамеры Сестра Виджиланте говорит:

– А вы, я смотрю, разбираетесь в трупах…

И миссис Кларк говорит:

– Кстати, а что вы имели в виду под «частичным разрывом тканей левого полушария мозга»?

Видеокамера так и снимает тело, запись идет поверх смерти мистера Уиттиера, голос Сестры Виджиланте говорит:

– Это значит, что мозг вытекает.

Розовое колесо выскальзывает из рук Герцога, и пальцы вроде бы расслабляются. Трупное окоченение проходит, говорит миссис Кларк, когда тело начинает разлагаться.

К тому времени подошел и Агент Краснобай. Выглядит он непривычно – без камеры, когда видны оба глаза. Преподобный Безбожник стоит над телом. Мать‑Природа, с ее вечным запахом пачулей. Хваткий Сват – его челюсть ходит туда‑сюда, пережевывая табак, смешанный со слюной, – наклоняется, чтобы рассмотреть получше.

Хваткий Сват говорит:

– Разлагаться?

И миссис Кларк кивает, поджав свои силиконовые губы. Когда организм умирает, говорит она, он перестает вырабатывать аденозинтрифосфат, из‑за чего нарушается взаимодействие между актиновыми и миозиновыми волокнами… Она говорит:

– Вы все равно не поймете.

– Вот беда, – говорит Повар Убийца. – Будь он чуть посвежее, у нас был бы роскошный завтрак. Мать‑Природа говорит:

– Ну у тебя и шуточки. И Повар говорит:

– Вообще‑то я не шутил.

Сидя на корточках рядом с телом. Хваткий Сват с вытаращенными глазами лезет в задний карман брюк.

Мать‑Природа потирает ладони, зевает и говорит:

– Как тебе удается проснуться?

Хваткий Сват широко открывает рот, показывает на коричневое месиво внутри и говорит:

– Жвачка… – Он достает из кармана бумажник, вынимает оттуда несколько бумажных купюр и убирает бумажник обратно в карман. – Поцелуй меня, и тоже взбодришься.

И Мать‑Природа качает головой:

– Нет, спасибо.

– Девочка, – говорит Хваткий Сват, смачно сплюнув на синий ковер коричневой слюной, – тебе надо быть чуточку посексуальней, иначе тебя не захочет играть ни одна актриса. Из тех, которые звезды первой величины…

И Святой Без‑Кишок уводит ее прочь.

Сестра Виджиланте выключает камеру и возвращает ее Агенту Краснобаю.

Ник кому конкретно не общаясь, или же обращаясь ко всем, миссис Кларк говорит

– Вы кого‑нибудь подозреваете?

И агент Краснобай говорит:

– Вас.

Миссис Кларк. Она проснулась посреди ночи. Пошла к Герцогу. Он был один, упражнялся на тренажере. Работал над прессом. Она проломила ему череп. Вот и вся официальная версия.

– А вы никогда не задумывались, – говорит миссис Кларк, – что вы станете делать, когда продадите свою прежнюю жизнь?

И Хваткий Сват говорит, слизнув с губ слюну:

– В каком смысле? – и просовывает большие пальцы под лямки комбинезона.

– Когда вы продадите эту историю, – говорит миссис Кларк, – что вы станете делать? Искать новых злодеев? – Она говорит: – Так и будете до конца жизни искать кого‑то, на кого можно свалить всю вину?

И Агент Краснобай улыбается и говорит:

– Расслабьтесь. Винить кого‑то из нас – в этом нет никакого резона. Есть жертвы. – Он тычет пальцем себе в грудь. – И есть негодяи, – говорит он, указывая на нее. – И не надо нам никаких полутонов, чтобы не сбивать зрителей с толку.

И миссис Кларк говорит:

– Я не убивала этого человека.

И Агент пожимает плечами. Вешает камеру на плечо и говорит:

– Сейчас вам явно не помешало бы немного зрительского сочувствия, но просто так вы его не добьетесь. Придется как следует потрудиться. – Направляя подсветку камеры на миссис Кларк, Агент Краснобай говорит: – Расскажите нам что‑нибудь. Расскажите нам что‑то действительно проникновенное, чтобы зрителям стало вас жалко, хотя бы чуть‑чуть…