Я - наждачная бумага, забившаяся побелкой.Я – пуганая ворона без куста. Я – атом водорода в бомбе Сахарова. Я – грассирующая буква в горле Ленина. Я – серп и молот, стиснутые пшеницей Я и овёс в гербе Советского союза Я выковыриваю восточное полушарие из-под ногтей. Безотказный глагол «не откажусь» – это тоже Я.
Выйдя из ада, я опять попал в канцелярскую зависимость «дедушкиных» зазноб и так мне стало обидно… Я выебанный и высушенный с нарядов – деды же из бани, высушенные годами и полотенцем. Я высохший призывным солнцем и вафельным полотенцем. Легко спутать солнце и полотенце, особенно если оно жёлтое. Я имею в виду, солнце. Полотенце-то у меня всегда жёлтое. Независимо от времени года. Без солнца летом ещё могу обойтись, а вот без полотенца в бане никак. Разве что обтереться портянками. На них, как и на солнце тоже есть пятна … И так мне стало обидно за себя, за судьбинушку свою сермяжную, что, глядя на счастливые рожи дедов, ожидающих моих писем, подумал: Сейчас я и вам наделаю пятна на письме. Не чернильные. Это была предубеждённая клятва намеченного возмездия. И проявив творческое распиздяйство, написал, всем понемногу: Юре Чернявскому на ответ его ярко сексуальной девицы, которая восхитилась стихами «Застольная мазохистская» и «Лирическая садистская»:
Верховная жрица Амазонок. Ты уже отведала копчёную анаконду? … Самая скользкая из всех змей – холодно скользишь ты. Тебе нужен лёд? Отлепи кусок от своего сердца, если, конечно, ты его найдёшь. Мне всегда не хватало твоих ярких, поясняющих сносок, от которых ты порой становишься несносной. Всегда поражала твоя двусмысленность в посланиях. Вот и в этом письме - ты меня возвысила? Или опустила меня, возвысив себя. Ты пишешь, что прочитала…Прочитала она… да я на ямбе и хорее видел твои прочитки. Я, вообще, с этого хорею. А ты даже не стоишь этих дерьмовых чернил. На коленях будешь вымаливать прощенья. А я сзади буду тебя извинять. Прощения будешь вымаливать в коленолоктевом суставе. Твой неПокорный слуга Чёрный. На этом выкаблучивание подкаблучника закончилось, и я стал писать за Шатравку. Специально спутал деревню с Ленинградом Андрюхи Меньшова, писал про белые одежды ленинградской ночи, что для двух влюблённых ленинградцев серый разводной мост – цветная радуга. От лирики резкий переход к наполеоновскому сексу, не отстёгивая сабли: Ты искусно делаешь минет, но невыносимо болтлива. Если б ни первое, я бы заткнул тебе рот при встрече. Как хорошо, что твоя вагина молчит – я бы не выдержал ваших обоюдных расспросов. Продлись минет – дай насладиться тишиной! А потом раздели со мной ложе Прокруста. Но, молча. Пизда!!! Только она может быть и смешная и манящая – волосатый юмор и расщеплённая притягательность. Твоя вагина – манящая гильотина. Пизда – молодильное яблоко. Твоё влагалище – котёл с кипящим молоком Ершова из Конька-Горбунка: ебу тебя и молодею. Ебу тебя и хуею.
И в довершении написал Золотухину в противовес прошлому письму с романтическим стихотворением «Ты и Я» отправил антитезу «Я и Ты».
Я и ты, как хуй и пальчик Ёбарь – целка, блядь и мальчик Я понос, а ты запор Адвокат и прокурор Гомосек и лесбиянка Домосед и дромоманка Асперматизм – аменорея Дефекация - никтурея Я мгновение, ты годы Правда – ложь. Аборт и роды Копростаз и диарея Бицилин и гонорея Я садист, ты мазохистка Мастурбатор – онанистка Молот – я. Ты – серп по яйцам Да и что равнять хуй с пальцем К этому моменту я уже настолько вошёл в доверие к дедам своими посланиями, что был волен в изложениях, и не всегда подвергался цензуре. Так и получилось – никто из дедов не стал проверять написанное, а опускать письма в почтовый ящик всегда было занятие свистков, потому мой каверзный план сработал на 100%. Перечитываю нарочитое и понимаю, как в западню попадает глупое животное, так краснобай заманивает толпу дураков. Настоящим показателем ушной любви считается число очарованных, эта толпа, в которой число безумцев превышает здравомыслие.
Погрязнув в туалетной жиже В говне по самые по уши Сделай из унитаза промоушен
|
