ПОСЛЕДНИЙ БОЛЬШАКЛюбе Смуровой
ПОБЕДА
В радуге, в радости, в цвете Ветер загикал, захлюпал, Высь до земли опустилась, Неукротимо и круто
Ей откликаются люди Раненой жизни начало Сходятся ярые руки
КОНТРАТАКА Виктору Объедкову На взло…на взлобке — взрыв за взрывом, В ста саженях — не наша власть. Мы выстроились под обрывом (Куда снарядам не попасть).
Нас — тридцать восемь, чад разведки, Сорвиголов лихой войны. Предстал комбриг: — Здорово, детки! Сам поведу! Беречь штаны!..
И он, как русский волк матёрый, На лёжку прусских кабанов Метнулся, яростный и скорый! И было нам не до штанов.
Всклень в лихорадке наважденья, Войдя в злосчастный русский раж, Мы проломили загражденья, Вбегли, втекли, вползли на кряж.
И там, и там — во гнёздах гажьих — В окопах, глыбью до груди, Сошли с ума две силы вражьих — Врагу, Господь, не приведи!
НАБАТ
Обозы, обозы, обозы, Такое — как в дни старины. Искромсаны в щепки березы Нещадной секирой войны.
И стынут в чаду буйноцвета Мужи… Бобыли… Сыновья… Не спето. Не спето. Не спето. А в чащу веселое лето Вселило для них соловья.
И кажется — тучные нивы Рыдают над каждым: «Проснись!..». А в селах глухие разрывы Да толом пропахшая высь.
Проклюнулась жердь у омёта Разжилась наивной листвой. А в поле частят пулемёты Свинец высевая густой. И полдни черны и косматы, И горшего горше — дымы. Отчизна, твои ль это хаты? И, может, не русские мы?
Твоя ль это радость лесная? Кладбищ вековечная грусть? Вот этот, как рана сквозная, Большак в заповедную Русь?
И эти понурые люди?.. Бедует набатная весть: Никто, кроме нас, не рассудит — Что будет? Что было? Что есть?
НА ПЕПЕЛИЩЕ Евгению Носову При тропинке безымянной — Куст сирени. Под кипреем над поляной — Три ступени.
Три ступени в чистом поле — Как три лика: Ни злой памяти, ни боли, Ни полкрика.
Светят, никнут, льются травы У погоста: Ни тоски, ни месть-отравы — Время роста.
Не полынь — медынь и сладость Обрученья. Забытье, любовь и радость — Всепрощенье.
Но когда гроза взыграет На закате — На ступенях зарыдает Память-матерь.
Зарыдает, зарыдает — Слёзней, выше. А закат горит, сгорает, Гром всё тише…
Мать Скорбящая из ночи Окаянной, Не сжигай святые очи Над поляной.
В этой грусти беспечальной — Не беспечность: За тропою обручальной Дышит вечность.
ПРОЩАНЬЕ Николаю Григорьевичу, отцу моему
Было прощанье с отцом Необходимым. Жгло за окопным кольцом Прахом и дымом.
Танк дотлевал на крестах, Сталь вопияла. Слёзная в снежных местах Слякоть стояла.
В полымя путь, из огня: Родина в грозах!.. Вёл ты за повод коня, Нёс я твой посох.
Крута сыновья стезя: Долго ль сорваться… Росстани. Дальше нельзя. Надо прощаться.
Был ты, как вечер, уныл, Полон смиреньем — Трижды меня осенил Крестным Знаменьем.
Я парабеллум трикрат Вскидывал в небо: — Честь тебе, старый солдат, Выразить треба! —
И, поклоняясь до земли, В руки — поводья. Тойфеля* тронул: —Пошли, Вражье отродье! —
Пряма дорога была, Как наказанье: Мокра да сизо-бела… Жизнь партизанья!
И, до последнего прав, — Во след мне глядя, — Бороду в посох вогнав, Плакал мой батя.
*Тойфель — чёрт (нем.); кличка моего трофейного коня.
|
