Глава тридцать седьмая ВОЗМЕЗДИЕ

 

 

Четвертого января две тысячи четвертого года криминалист Зуев сообщил Турецкому результаты экспертизы. И Александр получил подтверждение тому, в чем был почти уверен: Марина Оленина была на месте преступления в день убийства.

Саша позвонил Меркулову и сказался больным — благо грипп шагал по столице. Затем строго-настрого наказал Ирине отвечать всем, кто будет звонить, что у него, Саши, высокая температура, он бредит, никого не узнает и ни на что не годен. И, трижды ответив на трижды задаваемый женою вопрос: что, и Грязнову так говорить? И Меркулову?

— Да! В первую очередь и Славе, и Косте. И всем остальным тоже!

Турецкий отправился на Ленинградский вокзал и ранним утром следующего дня вновь ступил на питерскую землю.

Домашний и рабочий телефоны Олениной были записаны, адрес он запомнил наизусть. Пятое января — рабочий день. Особенно для тружеников культпросвета, выражаясь шершавым языком плаката.

Он взглянул на часы. Половина девятого утра. Музеи открываются в одиннадцать. Взяв машину, через полчаса Александр оказался на улице Хрустицкого, отыскал нужный дом и подъезд. Закурил сигарету, раздумывая о предстоящем разговоре. Почему-то он был уверен, что Оленина никуда не уехала. Ему казалось даже, что она ждет, когда за ней придут.

Как жаль, думал Саша, как жаль молодую, красивую женщину, которую он должен изобличить в преступлении.

Дверь подъезда открылась, и на улицу вышла Марина Борисовна в брюках и черной зимней куртке с меховой опушкой капюшона. В этой одежде она казалась совсем молоденькой, почти девочкой. Она взглянула на Турецкого, споткнулась, будто увидела невидимую преграду, и остановилась перед ним. Александр молчал.

— Я могу сходить за вещами? — спокойно произнесла Марина.

— Давайте сделаем это вместе, хорошо?

— Пожалуйста. — Она пожала плечами и повернула назад.

Саша открыл дверь, они вошли в подъезд блочной пятиэтажки.

— Четвертый этаж, лифта нет, — на ходу проронила Оленина.

— Ничего, мы привычные, — откликнулся Александр.

Они молча поднимались, она впереди, он сзади, ощущая легкий аромат «Опиума».

Марина отворила дверь. Саша оказался в небольшой, чисто убранной квартире.

— Я сейчас, у меня все собрано. — Женщина направилась было в комнату.

— Не спешите, Марина Борисовна! Куда вы так торопитесь? Может, угостите приезжего чашкой кофе?

Марина удивленно вскинула брови:

— Кофе? Пожалуйста.

— Позвольте, я за вами поухаживаю.

Он помог ей снять куртку, снял свою.

— А где ваши сыновья?

— Сыновья? — Лицо ее дернулось, как от удара. — А что? Что вам до моих сыновей?

— Ну... Если я приехал сюда не на служебной машине в сопровождении пары омоновцев, наверное, мне есть до них дело. Как вы думаете?

Марина пожала плечами, прошла на кухню.

— Можно мне пройти? И куда? — крикнул ей вслед Саша.

— Да, пожалуйста. Идите куда хотите.

Саша прошел в комнату, видимо самую большую в квартире. Обычная обстановка человека более чем скромного достатка. Разве что обилие книжных полок, на которых, впрочем, книги стояли отнюдь не плотными рядами. Еще пианино. На нем — фотографии в рамочках. Марина и ее муж, молодые и счастливые. Марина с мужем и сыновьями, еще совсем маленькими. Потом фотографии сыновей. На одной из них молодой человек с пробивающейся бородкой, сидит в инвалидном кресле. Сзади — Марина. Оба улыбаются. Александр вгляделся в дату, выбитую в нижнем углу красным цветом: 15 мая 2002 года. Полтора года тому назад.

— Это Митя, — проронила Марина.

Она поставила на стол поднос. Звякнули чашки, из длинного носика старинного кофейника полился ароматный, густой напиток.

— Вам с сахаром?

— Да, одну ложку, если можно.

Александр подошел к столу.

— Садитесь. Можно, я буду курить?

— Почему вы спрашиваете? Вы у себя дома.

— В вашем присутствии я уже не чувствую себя дома, — откликнулась женщина и усмехнулась. —

Странно как-то... Пить кофе с человеком, который пришел тебя арестовывать...

— А кто вам сказал, что я пришел сюда за этим?

Марина закурила, посмотрела прямо в глаза Турецкому.

— А зачем же вы сюда пришли?

— Марина Борисовна, вы расслабьтесь. Давайте поговорим.

— Это что, прием такой? Вы «добрый следователь»? Это излишне. Я и так признаюсь, что убила Юрия Мак... Георгия Максимилиановича Новгородского.

— А почему у него было два имени? В лицее его называли Юрием Максимовичем, так? — не среагировал на признание Турецкий.

— Ребятам было проще называть его Юрием Максимовичем. Он говорил мне, что сам с трудом произносит имя, которое значится в его паспорте. Георгий и Юрий, в сущности, одно и то же.

— Вы шли на работу? Позвоните, скажите, что сегодня прийти не сможете. Чтобы там не волновались.

— А завтра смогу? — насмешливо спросила Марина. Глаза ее при этом оставались безжизненными, тускло мерцая черным.

— Завтра — это завтра.

— Я не буду звонить. У меня сегодня нет экскурсий.

— Не звоните, дело ваше. Марина Борисовна, вы сделали надпись в буклете, который я вам подсунул.

— Это чтобы получить отпечатки пальцев?

— Да, — кивнул Саша.

— Я так и подумала.

— Вы сделали надпись на древнегреческом, — повторил он. — Я ее расшифровал. «Глупец познает только то, что свершилось», правильно?

— Правильно, — Марина глубоко затянулась.

— Вы ведь не просто так написали эти слова? Пожалуйста, помогите мне понять... объясните, что было раньше? До того, как все свершилось. Почему вы убили Новгородского?

Марина вздохнула, запрокинув голову, видимо загоняя вглубь слезы. Затем начала говорить монотонно, глядя куда-то поверх Турецкого. Словно объяснялась не с ним, а с неким божеством, с некоей высшей справедливостью.

— Потому что он монстр. Чудовище, которое никогда не остановилось бы, которое пожирало бы все новых и новых детей. Кто мог его остановить? Его, депутата, заслуженного педагога и все такое? За ним была его парадная репутация. За мной — только правда. Голая, страшная и беззащитная. Вы хотите все знать? Что ж, слушайте.

Три года тому назад, третьего сентября, мой старший сын Митя выбросился с балкона. Вот с этого самого, — она кивнула на балконную дверь. — К счастью, внизу газон и кустарник. Он не погиб. Но получил сильное сотрясение мозга и тяжелые переломы ног. И знаете, что он сказал мне, когда пришел в сознание? Он сказал: «Я не хочу жить. Зачем ты меня вытаскиваешь? Я хочу умереть!» Мы его еле вытащили с того света. Он действительно очень туда стремился. Мы все — врачи, моя мама, мой брат, который бросил службу во Владивостоке и примчался сюда, — мы все первые полгода боролись только за то, чтобы он захотел жить, понимаете? — Марина смотрела на него сухими глазами. — Чтобы он начал разговаривать! В конце концов я разговорила его. И он стал рассказывать все, с самого начала. И я узнала, что человек, которому я поклонялась, как божеству, которого мой сын полюбил сильнее, чем собственного отца, человек, который приходил в наш дом, как в свой, обедал, учил Митю математике, мило шутил со мною, хвалил мою стряпню и моих детей, что этот человек насиловал моего ребенка. И делал это в течение полугода. Методично, дважды в неделю. Он шантажировал Митю картинами, которые сам же украл из Эрмитажа. Он пугал его тем, что меня посадят. Бедный мой мальчик! Чтобы спасти меня, он... — Марина запнулась, закурила новую сигарету, замолчала.

— И что дальше? — осторожно спросил Турецкий.

— Дальше? Я хотела убить Новгородского еще тогда, три года тому назад. Я задушила бы его собственными руками, так мне казалось! Но я удержалась. Нужно было спасать Митю. Это было главным. Нужны были операции. Очень дорогостоящие, с заменой суставов. Нужны были деньги. Я ничего не сказала ни маме, ни тем более брату: его мне было бы не удержать, а он был нужен нам здесь, рядом, чтобы поднять Митю на ноги. Сева демобилизовался, устроился охранником в хорошую фирму, я распродала почти всю библиотеку... Знаете, у нас такие врачи! Таких нигде больше нет! Митя встал на ноги! — Марина в первый раз улыбнулась. — Мы прошли через все! Четыре операции! Сейчас он на реабилитации, в санатории. Я собиралась сегодня ехать к нему.

Она вздохнула, замолчала. Саша тоже молчал. Так они и сидели молча, думая каждый о своем. Турецкий, например, думал о том, что не даст арестовать эту женщину... Но почему все-таки теперь, а не тогда?

— Почему все-таки теперь? Раз уж вы не сделали этого тогда? — вслух повторил он.

— Почему теперь? — Она опять закурила. — Я сделала большую ошибку. Впрочем, все те два года, что Новгородский ходил в наш дом, я только и делала, что ошибалась. В этом и состоит моя вина. Мой младший сын Саша тоже был учеником Новгородского. Но так, по касательной. Когда Санечка поступил в лицей, Новгородский как раз переехал в Москву. Мы с Митей условились говорить Сане, что произошел несчастный случай. Что Митя случайно упал с балкона. Почему? Мне казалось, что для Санечки правда будет особенно чудовищной: он ведь тоже привязался к этому монстру. Три года я занималась Митей: операции, больницы, каталки, костыли... Саша практически был на моей маме. А осенью этого года...

Она замолчала, зажмурилась. И Турецкий увидел, как две слезинки скатились с высоких скул к уголкам губ.

— Я сейчас, я сейчас доскажу, — сквозь сцепленные зубы проговорила женщина.

Она несколько раз глубоко вздохнула и торопясь, словно боясь, что не хватит сил, заговорила:

— Осенью он приехал в наш город. Предвыборная кампания или что-то еще в этом духе. И позвонил сюда. Дома был один Санечка. Я была в больнице: Мите сделали последнюю операцию. Новгородский назначил Саше свидание. Пригласил его к себе домой — питерская квартира осталась за ним. Там он напоил Сашу и... повторил то, что сделал с Митей.

Когда я вернулась домой, Саша сидел на подоконнике, свесив ноги наружу. Я вошла и замерла, боясь шевельнуться. Мой мальчик обернулся ко мне и сказал: «Мама, я очень хотел выброситься. Но я не могу, у меня нет таких сил, как у Мити». И заплакал.

Я сняла его с окна. Он бился, кричал, рвался из моих рук... Острый психоз. Той же ночью его увезли в клинику... Сейчас уже лучше, врачи говорят, что он должен восстановиться, — ответила она на безмолвный вопрос Турецкого. — Но первые недели к нему никого не пускали, даже меня. Когда Митя оправился после операции, я договорилась с мамой, что она подменит меня в больнице на седьмое ноября. Накануне заехала к ним — брат живет вместе с мамой. Я ничего не планировала заранее, но все складывалось мне на руку. Брат спал после дежурства, пистолет с кобурой лежал в письменном столе, на обычном месте, запертом на ключ ящике. Но все ключи в столе подходят ко всем ящикам — старая мебель, не рассчитанная на секреты, — усмехнулась Марина. — Я вытащила пистолет, положила в сумочку и рванула на вокзал. В кассе были билеты, несмотря на предпраздничный день. Я приехала в Москву и позвонила Новгородскому, не зная, дома ли он, один ли. Меня словно кто-то вел... И он оказался дома. И один.

— У вас был его телефон?

— Этот негодяй оставил Саше визитку. Он приглашал его в гости, обещал... Чего только не обещал... «А этот дурак не понял своего счастья» — это он сказал о моем младшем сыне при встрече.

— Он впустил вас в дом?

— Да. Он был один. Семья в отъезде. Он решил, что это любопытно, снова посмотреть на дуру, которую он водил за нос два года. Это тоже его слова. Он, оказывается, считал, что я была влюблена в него...

— Не только он так считал, — тихо вставил Турецкий.

— Да? Кто же еще? Впрочем, неважно. Я не была в него влюблена. Я его боготворила! Разницу чувствуете? Разве можно влюбиться в божество как в мужчину?

Она помолчала, словно вспоминая что-то.

— Нет, если честно, бывали моменты, когда мне

казалось, что божество может спуститься на землю и оказаться постоянным жителем нашего маленького сумасшедшего дома. Но это так, моменты... Я была так благодарна ему за детей, что все остальное было неважно... Ах, да что говорить! Не сотвори себе кумира! Потом, после несчастья с Митей, я вспоминала столько штрихов, которые должны были меня насторожить... Но меня ничто не настораживало. И почему я не предупредила Санечку? Почему считала, что чудовище исчезло вообще? Господи, так просто сесть в поезд и оказаться в другом городе. Это оказалось просто даже для меня. А ему, монстру, это вообще не составляло трудов. «Летайте самолетами «Аэрофлота». Его не было в нашей жизни три года! Я надеялась, что кошмар позади. А он надвигался на нас новой волной. Этот подонок даже не пытался отрицать чего-либо. Он смеялся мне в лицо! Он говорил о своей депутатской неприкосновенности и еще что-то такое... Мол, кто мне поверит? И кто поверит моим детям, которые так глупы: не захотели быть богатыми наложниками. Которые истеричны так же, как их дура-мамаша. Он говорил: «Я тратил на вас деньги. Водил вашего сына в походы. Занимался с ним, обеспечил ему поступление в институт. И вы думаете, все это так просто? Задаром?» Задаром, говорил он, ничего не бывает.

Что касается института — это полная чушь! Все Митины одноклассники поступили в институты. Многие — туда же, куда и он... Правда, теперь он там учиться не будет... Кто-то из ребят пустил слух, что Митя... После этого он и выбросился из окна. Дети так жестоки... У меня мысли, как тараканы, разбегаются. Извините... В общем, я сидела напротив него в кресле и сжимала в кармане пистолет. Он сказал еще, что тогда, три года тому назад, он мог бы жениться и на мне, так как ему вполне по вкусу мои сыновья, но подвернулась москвичка, а это было удобнее. К тому же у нее тоже есть сын. Он говорил, говорил, глядя на меня наглыми, бесстыдными, парализующими чужую волю глазами. А я все слушала, все никак не могла вынуть руку из кармана. Он начал угрожать мне. Говорил, что если я где-нибудь что-нибудь вякну — так и сказал «вякну» — то, мол, исчезну так же, как какой- то Маслов (как будто я знаю, кто такой Маслов!), что меня собьет машина или случайные отморозки забьют до смерти в парадном. Но сначала изнасилуют. В этом месте он рассмеялся. «Вас когда-нибудь насиловали? — спросил он. — Хотите почувствовать, что это такое? В качестве репетиции...»

Встал и шагнул ко мне. И я выстрелила. И еще и еще! Я хотела попасть ему в мошонку. Не знаю, попала ли... Было столько крови...

— Попали, — успокоил ее Турецкий.

— Что ж, собаке — собачья смерть, — повторила Марина слова Веры Павловны Новгородской.

— То, что вы рассказали, — это кошмар, — проговорил Турецкий. — Так не бывает.

— Я тоже так думала. Раньше.

— Кто-нибудь знает, что вы были в Москве?

— Никто.

— А как же оружие брата?

— Я вернулась тем же вечером, поехала прямо к маме. И успела положить пистолет на место до того, как Сева его хватился. И с тех пор жду ареста, каждый день, каждый час. Так что я даже рада, что все наконец кончилось. И готова идти...

— Как же дети? Вы о них подумали?

— Я только о них и думала. Митя все понял. И Саня поймет. И вообще... Что случилось, то случилось.

Я готова, — повторила она и умолкла, словно сдутый воздушный шарик.

Заговорил Турецкий:

— Лично я не берусь вас судить. Никаких улик против вас нет, понятно?

— И что же? — не поняла Марина.

— И ничего. Я бы посоветовал вам уехать из Питера.

— Куда? — совсем опешила Марина.

— Например, в Новгород. Там удивительно здоровый климат. Во всех отношениях. Забирайте мальчиков и переезжайте. Правда! Вы там восстановитесь. Кроме того, у вас там есть подруга, которая помнит о вас.

— Наташа?

— Наталья Ивановна.

— Да, я получала от нее все эти годы открытки. Но ни разу не ответила. Сначала было просто не до них. Только Митя, его спасение. На это уходило все время и все силы. Кроме того, мне было стыдно перед ней. Получилось так, что я стала невольной виновницей ее неприятностей, того, что ее жизнь так круто изменилась... И ведь она предупреждала меня в отношении Новгородского. Я ей не поверила. Не поверила, что он вор. И убедилась, что он не просто вор, а еще и растлитель, насильник, чудовище... А вы видели Наташу? — она подняла на Турецкого черные глаза.

— Видел. И беседовал с ней. Она вас по-прежнему любит. И если вы решитесь переехать в Новгород, я уверен, она поможет вам с работой. И вузы там есть. Целых три.

— Но как же?..

— Никак. Бывают, знаете ли, нераскрытые преступления. Редко, но бывают. В моей практике это будет первый случай. И, надеюсь, последний.

В квартире зазвонил телефон.

— Кто это?

— Сева, наверное. Мы должны были ехать к Мите вместе. Я не пришла на место встречи.

— Так возьмите трубку.

— И что сказать?

— Что опоздали. Сейчас подъедете. Обо мне не распространяйтесь.

Марина сняла трубку и повторила то, что велел следователь. Турецкий смотрел на ее худенькие ссутулившиеся плечики, на седину, которая так не шла еще молодому, удивительно красивому лицу. На тонкую руку, сжимавшую трубку. И слушал тихий голос, которым она отвечала брату.

Что нужно было сделать, чтобы довести эту женщину до убийства?

Именно то, что сделал заслуженный учитель, депутат Новгородский.

В канун старого Нового года Турецкий и Грязнов находились в кабинете Меркулова и в который раз получали от начальства втык. Даже два. Первый касался того факта, что Мостовой О. Н., обвиняемый в краже полотен Филонова и Малевича, выпущенный следствием до суда под подписку о невыезде, как раз выехал за рубеж. Поправлять пошатнувшееся здоровье. О чем сообщил ряд СМИ.

— И что? — пожимал плечами Турецкий. Разве не Костя Меркулов наседал на него, Турецкого, в отношении изменения меры пресечения сыну банкира и внуку старой большевички? Разве он, Турецкий, не предостерегал Меркулова? Разве не предполагалось, что Олежка Мостовой не станет сидеть дома, дожидаясь суда, а дунет прямиком за границу? Именно поправлять пошатнувшееся здоровье. И процесс этот, видимо, затянется лет на десять.

— Да черт с ним, Костя! Уехал и уехал! Картины найдены, возвращены в музей. В конце концов, Мостовой поступил как истинный духовный наследник революционной бабули: то есть экспроприировал экспроприированное, согласно революционному лозунгу: «Грабь награбленное!» Главное, парень понял, что воровать нехорошо. Не в этом ли и состоит конечная цель правосудия? Глядишь, за границей, вдали от банкира-папаши, он поумнеет и выбьется в люди...

— Это что за демагогия? — взревел Меркулов. — Я тебя, Александр, не узнаю! Ладно, черт с ним, с мальчишкой, но убийство депутата...

По данному пункту, против обыкновения, Турецкий не спорил, а наоборот, во всем соглашался с Константином Дмитриевичем. Он сокрушался, что дело Новгородского грозится перейти в разряд «висяков». В то же время ненавязчиво намекая, что и «висяки» иногда нужны, дабы не казалось всяким чинушам в погонах и без, что расследование заказных («Я подчеркиваю, заказных!» — смодулировал голосом Саша) убийств такое уж простое занятие. Да, как правило, мы их расследуем! И находим виновных! Но должны быть и исключения! Иначе как же подтвердить правило? И поэтому лично он, Турецкий, готов подвергнуться некоторому взысканию, чтобы у заместителя генерального прокурора Меркулова не было неприятностей.

— Тьфу ты! — опять рассердился Меркулов. — Ты меня в гроб загонишь!

— Типун тебе на язык, Костя! — замахал руками Грязнов и достал коньяк.

— Знаешь, Костя, это, конечно, плохо, что у нас отчетность пострадает. Но есть в этой истории и кое- что хорошее, — уже серьезно заметил Турецкий.

— Это что же? — сердито спросил Меркулов.

— Одним подонком, одной мразью на земле стало меньше.

Александр произнес эти слова таким тоном и так посмотрел на Костю, что тот лишь махнул рукой в сторону Грязнова:

— Наливай!

— Вот это правильно! Все же праздник: старый Новый год! Наш, исконно-посконный! Ни у кого такого нет! — примирительно произнес Грязнов.

Потом, когда они остались вдвоем и зашагали по заснеженным улицам Москвы, потому что им захотелось дойти до дома Саши Турецкого именно пешком, Грязнов сказал:

— Ну что, Саня, мне-то правду расскажешь? Нашел преступника?

— Нет, Слава, — серьезно ответил Турецкий. — Преступника я не нашел.

— Как же так? Куда-то ездил, нашел улики...

— Куда ездил? Какие улики? Нет никаких улик. Все, что были, выделены в дело о краже картин.

— Поэтому и Мостовой сумел за границу махнуть? — усмехнулся Грязнов. — Чтобы не было судебного следствия?

— А вот это ты брось! — с ухмылкой немедленно возразил Турецкий. — За пределы Родины он без нашего позволения махнул! Но то, что судебного следствия не будет, это, пожалуй, в данном случае и неплохо. Зачем дерьмо ворошить? Кажется, об этом тебе и Вера Павловна Новгородская говорила, так?

— Так. Но куда улику-то деть?

— Какую улику?

— А женский волос?

— Какой волос? Не было волоса. А если и был, то, наверное, давно потерялся. Волос — это же не слепок со следа ботинка, верно?

— А запах духов?

— А что запах? Его к делу не пришьешь. И вообще, Слава, давай мы это дело закроем. Не было никакого преступника. И знаешь почему? Потому что бывают ситуации, когда возмездие важнее правосудия. Согласен?

— Согласен, — подумав, откликнулся проницательный и мудрый Грязнов.

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора