Понятие субъекта и его место в структуре коммуникации

Не вдаваясь в подробный и глубокий анализ ни трансцендентализма в целом, ни кантовской и гуссерлианской концепций, в частности, мы попытаемся обратиться к фундаментальным темам и понятиям, которые могут быть непосредственно использованы для выявления оснований коммуникации и концептуальной артикуляции ее феноменальности.

Во-первых, особую значимость для представления коммуникации имеет теоретический комплекс кантовской философии, - в принципе, характерный для всей немецкой философской традиции, - который включает в себя понятийное различение «субъекта», «Я» и «самости. «Понятие “субъекта” по сути дела вездесуще в гуманитарных науках, где оно имеет тенденцию к замещению или смещению таких понятий, как “индивид”, “самость” и даже “эго”. Термин этот постоянно мигрирует по семантическим полям и дискурсивным областям, являясь и грамматической, и почти юридической категорией. … Повсеместное распространение этого концепта сильно затемняет его генеалогию или археологию. Хотя и можно было бы, без всякого сомнения, отыскать предшественников данного понятия в древней философии, оно рассматривается как возникающее в начале Нового Времени; большая часть французских словарей прослеживает значение “индивидуум или лицо, рассмотренные как опора действия” вплоть до семнадцатого века»[112]. Мало того, - и сегодня понятие субъекта и в эпистемическом, и в онтологическом смыслах, которые устоялись в весьма различающихся интеллектуальных практиках мышления, часто порождает смешение понятий, их неразличимость. Так, под понятие «субъект» подводятся и понятия «индивид», и «личность», и «общество», и «класс» и т.д. Но совершенно очевидно, что подобное неограниченное использование этого понятия, фактически, лишает его какой-либо философской ценности. Поэтому совершенно явна необходимость своего рода генеалогический анализ понятия «субъект», благодаря которому становятся отчетливыми контуры и смысловые границы понятия. Так, например, Гадамер, отмечает, что «воздействие, оказанное словом subjectum и понятием субъективности [субъектности], было таково, что ‘субъект’ стал означать нечто подобное самоуказанию, рефлексивности, «яйности». И это нам кажется вполне самоочевидным, хотя ни у кого не возникает подобного ощущения от греческого слова hypokeimenon. Это слово означает то, 'что лежит в основе', его можно найти в аристотелевской физике и метафизике, и именно в таком контексте оно обрело длительную историю в латинском языке в качестве substantia или subiectum, которые оба являются переводом на латынь hypokeimenon, которое означает то, остается неизменным, так как оно лежит в основе всего процесса всех изменений. Аристотель вводит это понятие в истолкование природы… Аристотелевское обращение к природе вводит это понятие субъекта, которое обладает и грамматическим или логическим значением и весьма близко по значению hyle как понятию материи и концептуальному аппарату аристотелевской метафизике субстанции»[113]. В то же время, по мнению Гадамера, новое значение этот термин обретает благодаря Декарту и Локку, которые придают ему эпистемическое значение. Теперь он выражает субстанцию наших идей. И «понятие субъекта развивается из этого. Кант идет дальше, выявляя функцию субъективности в трансцендентальном синтезе апперцепции, которая должна быть способна сопровождать все наши идеи и которая придает им единство. Так же как в природе изменяющиеся условия или события происходят с чем-то, что остается неизменным, так и у изменяющихся идей есть основа, где они принадлежат сохраняющемуся Я. Это и есть исторический каркас, в котором произошел переход от субстанции к субъекту»[114].

В этом смысле и представляет интерес кантовский ход, в котором отчетлива концептуальная мотивация введения понятия субъекта, провоцирующая мысль, рассчитанную до тончайшей интеллектуальной скрупулезности. Понятие субъекта Кант резервирует для размерности трансцендентального рассудка, удерживая тем самым и логический смысл этого понятия как “подлежащего” или как субъекта высказывания. Но в этом случае субъект, расположившийся в трансцендентальном поле мышления, вполне очевидно берет на себя конститутивную роль в разворачивании поля трансцендентального мышления и удержание его целостности или, по крайней мер, связанности, - и по сути своей, и по функциональности он существует в виде определенной логической конструкции или, выражаясь несколько иначе, как логическая арматура архитектоники разума. Целостность субъекта складывается на основе объектного единства трансцендентальной апперцепции, которая «есть самосознание, порождающее представление я мыслю, которое должно иметь возможность сопровождать все остальные представления и быть одним и тем же во всяком сознании; следовательно, это самосознание не может сопровождаться никаким иным [представлением], и потому я называю его также первоначальной апперцепцией»[115]. Говоря иначе, субъект оказывается эффектом связанности объектов чистого рассудка, являющиеся способами понимания, или, как пишет Кант, «объект есть то, в понятии чего объединено многообразное, охватываемое данным созерцанием. Но всякое объединение представлений требует единства сознания в синтезе их. Таким образом, единство сознания есть то, что составляет одно лишь отношение представлений к предмету, стало быть, их объективную значимость, следовательно, превращение их в знание; на этом единстве основывается сама возможность рассудка»[116]. Таким образом, понятие субъекта отсылает конститутивной инстанции мышления, индикаторами диспозиции которой оказывается определенное объектное единство или единство объективного смысла, то есть сам субъект является эффектом связи предикатов-объектов, то есть ориентацией, направленностью, поэтому он неописуем через самое себя, - он буквальном смысле является “под-лежащим”, некой позиционностью, которой приписываются предикаты и которую можно определить только через то, и “лежит” на ней. Вот это-то “лежащее” и является “объектом”, сохраняющим функциональность грамматического “дополнения”. Но субъект - не просто своего рода теоретический “аттрактор” для объектов, - он собственно конституирует, учреждает их, представая своеобразной “белой дырой” в размерности трансцендентального мышления. Таким образом, субъект проявляется на поверхности мышления как эффект связанности объектов, которые, в свою очередь, предстают как способы понимания или, несколько иначе, как способы направленности, интенциональности мышления. То, что составляет существо субъекта, всегда ускользает от него самого, так как, с одной стороны, он стремится и самого себя прочитать на объектном языке, а с другой, - всегда остается неприкасаемым, нетронутым именно его существо, которое делает возможным все его объектные актуализации, но в то же время ни одна из подобных актуализаций не смеет претендовать на исполнение его существа. Поэтому опыт мышления определяется не столько объективациями, сколько именно “действительностью действия” мышления.

И существует еще один весьма значимый в когитальном смысле момент, касающийся особенностей трансцендентального поля мышления: субъект конечен, так как трансцендентальная апперцепция строится на конечном единстве объектов. Фактически, он не является неизменным "центром" этого поля со столь же неизменной трансцендентальной апперцепцией и, тем самым, идентичностью. Правомернее было бы говорить, о множестве субъектов, существующих в свернутом, неэксплицированном виде и актуализирующихся только в определенном поле условий его возможности. Эти свернутые субъекты всегда на порогах, границах уже актуализирувшейся или все еще ис-полняющейся смысловой формации, их отблески, тени, проекции проявляются более-менее отчетливо, трансформируя контуры разворачивающегося субъекта. Задача философа как раз и состоит в том, чтобы провести различение, экранируя и отклоняя чуждые "под-лежащие", утверждая ту или иную смысловую "основу", субъект.

Но от самого субъекта невозможно получить ответа на вопрос “кто мыслит?”, так первый вариант ответа должен бы звучать: “мыслит логическая структура”. И в этом есть некая справедливость, так как когда мы обращаемся к трансцендентальному полю смысла, то действительно разумнее говорить, как отмечал Ницше, не “Ich denke”, а “Es denkt”. Даже в повседневной речи мы часто говорим: не “я создал мысль”, а “мысль пришла ко мне в голову”.

И наконец, еще один момент. Субъект, выступая в качестве «субъективного основания различения», оказывается и основанием ориентационного комплекса[117]. Иначе говоря, субъект – это диспозиция, благодаря которой задаются условия возможности определенной направленности мышления и связанного с ним общения. В этом контексте коммуникацию можно описать как некий процесс познания и понимания, основывающийся на «подключении» участников коммуникации к измерению трансцендентального рассудка, - что в принципе предлагает Гуссерль во втором томе «Логических исследований»[118], - который разворачивает объективное поле смысла, гарантирующее саму возможность и понимания каждым, и, соответственно, взаимопонимания. Естественно, на этом основании можно выделить определенный тип коммуникации, но именно определенный тип, а не пытаться охватить коммуникацию в целом. В некотором смысле этот тип можно назвать формальным или институциональным, и подобная формальность на деле отсылает к принципиальной анонимности позиционности субъекта, в которую может попасть любое Я, получающее доступ к этой диспозиции за счет определенных ресурсов. Если воспользоваться лакановским термином, то можно сказать, что субъект – это трансиндивидуальная инстанция коммуникации, задающая позиционности участников общения, отсылающая к единым смысловым полям и языковым или, более широко, семиотическим ресурсам.