Глава 28

 

Если бы я позволял себе испытывать чувство вины по поводу того, что сделал на благо процветания империи, я бы никогда не завершил ни одного дела.

Из тайного дневника Дамиана Аристархуса

 

Человек, стоявший на крыше одного из беднейших монастырей Студиона в самом грязном квартале величественного города, задыхался от охватившей его ярости. В руках у него было увеличительное стекло, с помощью которого он наблюдал за парочкой на крыше дома за несколько кварталов от него. Он моргал от боли, которую ему причиняло малейшее движение.

– Осторожно, брат мой, – предупредил находившийся с ним поблизости монах. – Ожоги еще не зажили. Твоя кожа пока еще очень чувствительна. Но Бог милосерден. Ты будешь жить.

– Но я никогда не буду таким, как раньше, – тихо прибавил собеседник.

Монах улыбнулся ему почти детской улыбкой.

– Не важно, Эрик, – ему с трудом удалось произнести сложное иностранное имя, втягивая губы внутрь, – в глазах Всевышнего мы все одинаковы.

Эрик еще раз взглянул на крышу дома Хабиба ибн Мохаммеда. Даже без увеличительного стекла он увидел, что Валдис и евнух уже ушли.

Так даже лучше. Когда он видел женщину, которую любил, в объятиях другого, это жгло ему сердце так же, как греческий огонь кожу. Он не мог без содрогания вспоминать события морского боя, превратившегося для него и его друзей в конец света.

Когда Эрик понял, что доу не сможет справиться с огнем, он сделал единственно возможное: он приказал команде покинуть корабль.

Лучше умереть в воде, чем в огне.

Эрик сделал глубокий вдох, наполнив легкие драгоценным воздухом как раз перед тем, как вокруг него по воде заплясало пламя. Он бросился в воду, но его тяжелые латы сразу же потащили его ко дну. Он пытался избавиться от лат на ногах и нагрудного панциря, дергая за кожаные перевязки. Его охватила паника. Вдруг он вспомнил про нож, вытащил кинжал с роговой рукояткой и перерезал кожаные ремни, освобождая себя.

Уши заложило от поднимающегося давления воды, но все же он мог слышать приглушенные крики тех, кто попал в самое пекло. Его товарищи барахтались в воде, пытаясь спастись от оранжевых языков пламени, пляшущих на поверхности. В тусклом свете огня он видел их искаженные от ужаса лица. Некоторые сдались и прекратили борьбу, и их движения замедлялись, как у заводных птиц на императорских часах.

Как только Эрик освободился от своих лат, он попробовал выбраться на поверхность. Однако путь ему преграждало плясавшее на волнах пламя. Греческий огонь нельзя было потушить, поскольку он продолжал гореть даже на поверхности воды. Казалось, будто вода была его топливом.

Эрик искал чистое место на поверхности, где бы он мог вынырнуть и глотнуть воздуха. Наконец он увидел небольшой участок воды над тонущей доу и устремился туда, обогнув одну из тонущих частей обуглившегося корабля.

Он выплыл на поверхность и глубоко вдохнул, закашлялся от дыма, и в ту же минуту огонь сомкнулся вокруг него, обжигая правую щеку. Он снова нырнул под воду. На севере он славился своей способностью удерживать дыхание под водой долгое время. Теперь это могло его спасти. Он не помнил, сколько раз ему приходилось выныривать на поверхность и нырять снова. Он знал только, что ему не всегда удавалось обойти стороной коварного огненного греческого монстра.

Он перестал чувствовать свое левое плечо. Кожа на шее и щеке собралась в клочья. Огонь сжег его правое ухо, бороду и волосы, но пощадил глаза.

Наконец Эрик выплыл на песчаную отмель у устья залива. Тяжело дыша, он пролежал там, как ему показалось, целую вечность. Когда он собрался с силами и поднялся на ноги, все его тело кричало от боли. Все находящиеся в гавани были обеспокоены безопасностью императора, и никто не обратил на него внимания, пока к нему не подошел брат Нестор. Увидев, в каком состоянии находится Эрик, он взял его за руку, как будто тот был маленьким мальчиком. Эрик не задавал вопросов. Он следовал за монахом, передвигая одну ногу за другой, морщась от боли. Наконец жар стал нестерпимым, и Эрик потерял сознание. Он подозревал, что Нестор и его братья-монахи несли его тяжелое тело весь остаток пути, потому что не помнил, как оказался в монастыре.

– У тебя тяжело на душе, брат мой, – сказал монах. – Покой в сердце поможет твоему телу зажить быстрее.

– Поверь мне, Нестор, мое тело заживет быстрее души.

Монах бросил взгляд в сторону большого дома шелкового магната.

– Эта женщина очень красива. Но вспомни историю короля Давида. Ничего хорошего не выйдет, если мужчина будет глазеть на женщину с чужой крыши.[27]

Эрик усмехнулся. Как только он пришел в сознание, Нестор стал рассказывать ему истории, чтобы время шло быстрее. Шепелявый голос монаха приносил ему облегчение. Нестор поведал ему истории о мудрых королях, которые иногда совершали безрассудные поступки, и сыновьях, которые проматывали свое наследство, прежде чем вернуться домой.

Позже Эрик заподозрил, что Нестор рассказывал ему истории не для того, чтобы развлечь его или заставить забыть о боли. Монах хотел обратить Эрика в свою веру. Но у него не было никаких шансов. Эрик считал христианского бога слабым и бессильным. Какой бог позволил бы убить себя, не попытавшись даже защищаться? Разве мог бог, не сумевший спасти себя самого, прийти на помощь верящим в него?

– Кто такой Олаф? – спросил его Нестор.

Эрик пристально взглянул на него. Он был уверен, что никогда не упоминал имени своего брата при Несторе.

– Кто ты? Прорицатель?

– Нет, тот, кто внимательно слушает, брат мой, – Нестор встал и начал подстригать виноградные лозы, растущие на крыше монастыря. Из этого винограда монахи делали вино для причастия, хотя и не самого хорошего качества. – Находясь в бреду, ты называл его имя. Много раз. Казалось, оно причиняет тебе такую же боль, как и твои ожоги.

Эрик мало что помнил про то время, когда находился между двумя мирами. Кажется, тень брата поднялась из холодных глубин Хеля, чтобы мучить его. Или затащить за собой в страну льдов и туманов.

– Это длинная история, – начал Эрик.

– Тогда я устроюсь поудобнее, – Нестор сел рядом с Эриком, положив на колени свои мозолистые руки и ожидая рассказа.

Безжизненным голосом Эрик поведал Нестору о неверности своей жены и предательстве брата. Сделав над собой усилие, он заставил себя заново пережить убийство, совершенное в ярости берсеркера.

– Значит, на твоей совести лежит убийство, – задумчиво произнес монах. – Твоя душа мучается еще и потому, что он был твоим братом, и ты любил его.

Глаза Эрика увлажнились. Он изо всех сил пытался сдержать слезы. Он никогда не плакал. Даже когда хоронили его родителей. Даже когда тело Олафа сожгли, перед тем как Эрика осудили на изгнание. Даже когда его товарищи утонули все до одного в гавани Феодосия. Воин не мог позволить себе плакать. Тем не менее, слеза скатилась по его щеке, выжигая соленую дорожку на содранной коже. Он смахнул ее, не обращая внимания на боль, которую принесло ему резкое прикосновение.

– Ба! Страдания превратили меня в женщину.

– Нет, – возразил Нестор. – Не бойся проливать слезы. Твое раскаяние дает мне надежду на исцеление твоей души. Даже Господь плакал. Многие достойные мужи позволяли горю изливаться из глаз.

– Я в этом не сомневаюсь, – горько согласился Эрик.

– Ты был осужден за свое преступление, но изгнание не принесло мира твоей душе, – Нестор беседовал с Эриком, как врач с пациентом. – В древние времена убийцу заставляли таскать тело жертвы в качестве наказании Рука к руке, нога к ноге с разлагающимся трупом, так убийца постоянно имел перед собой напоминание о том как плохо он поступил. Он носил на себе тело жертвы до полного ее растления. Я не вижу тела брата на твоей спине, Эрик, но, мне кажется, он все время с тобой, О. несчастный, кто снимет его тело с твоих плеч?

Эрику стало не по себе от мысли, что он носит тело своего мертвого брата на спине. Нестор был прав. Тяжесть совершенного преступления лежала на нем мертвым грузом. Он не верил в христианскую идею греха, но в случае со смертью брата испытывал постоянное чувство вины.

– Есть только одна вещь, которую ты можешь сделать, – продолжил Нестор. – Ты должен простить своего брата.

Эрик удивился бы меньше, если бы Нестор его ударил.

– Нет, ты не понимаешь. Олаф мертв. Пути назад нет, – Эрик встал и зашагал по крыше. – Даже если бы это было возможно, прощение потребовалось бы мне.

– Ты прав, – миролюбиво согласился Нестор. – Но все же это принцип, лежащий в основе всего сущего. В той мере, в какой мы прощаем других, мы сами находим себе прощение. Забудь про все то зло, что причинил тебе Олаф, и ты сам обретешь забвение.

Лицо Олафа встало перед глазами Эрика. Он видел его таким, каким он был в детстве. Грудь Эрика разрывалась от просящихся наружу рыданий, и на этот раз не одна слеза, а целый поток слез хлынул из его глаз. Он закрыл руками лицо и расплакался, как потерянный ребенок. От всего сердца он простил Олафа за то, что тот спал с его женой. Он забыл про нанесенное ему оскорбление, как будто его не было. Он похоронил обиду, как собака закапывает кость, и решил никогда не откапывать ее вновь. Камень, который он носил в сердце, распался на мелкие кусочки, а соленая река слез унесла их прочь.

Он почувствовал, как костлявые руки Нестора коснулись его плеча, и ему стало легче.

– Да, брат мой, – произнес маленький монах, – теперь ты узнал сущность настоящей любви. Силу прощать.

Когда его душа успокоилась на обломках старого разрушенного мира, Эрик решил, что, возможно, христианский бог не был таким слабым, каким казался.