Complexity

Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 476

Часть первая

"ПОСВЯЩЕНИЕ"

ГЕРЦОГУ БЕХАРСКОМУ

"МАРКИЗУ ХИБРАЛЕОНСКОМУ, ГРАФУ БЕНАЛЬКАСАРСКОМУ И БАНЬЯРЕССКОМУ, ВИКОНТУ"

АЛЬКОСЕРСКОМУ, СЕНЬОРУ КАПИЛЬЯССКОМУ, КУРЬЕЛЬСКОМУ И БУРГИЛЬОССКОМУ

Ввиду того, что Вы, Ваша Светлость, принадлежа к числу вельмож, столь

склонных поощрять изящные искусства, оказываете радушный и почетный прием

всякого рода книгам, наипаче же таким, которые по своему благородству не

унижаются до своекорыстного угождения черни, положил я выдать в свет

Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского под защитой достославного имени

Вашей Светлости и ныне, с тою почтительностью, какую внушает мне Ваше

величие, молю Вас принять его под милостивое свое покровительство, дабы,

хотя и лишенный драгоценных украшений изящества и учености, обычно

составляющих убранство произведений, выходящих из-под пера людей

просвещенных, дерзнул он под сенью Вашей Светлости бесстрашно предстать на

суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение

при разборе чужих трудов выносить не столько справедливый, сколько суровый

приговор, - Вы же, Ваша Светлость, вперив очи мудрости своей в мои благие

намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей

преданности.

Мигель де Сервантес Сааведра

"ПРОЛОГ"

Досужий читатель! Ты и без клятвы можешь поверить, как хотелось бы мне,

чтобы эта книга, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества

и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое

существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же

иное мог породить {1} бесплодный мой и неразвитый ум, если не повесть о

костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе

никому не приходивших в голову, - словом, о таком, какого только и можно

было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних

лишь унылых звуков. Тихий уголок, покой, приветные долины, безоблачные

небеса, журчащие ручьи, умиротворенный дух - вот что способно оплодотворить

самую бесплодную музу и благодаря чему ее потомство, едва появившись на

свет, преисполняет его восторгом и удивлением. Случается иной раз, что у

кого-нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит

наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков,

но, напротив того, в самых этих недостатках находит нечто остроумное и

привлекательное и в разговоре с друзьями выдает их за образец сметливости и

грации. Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, - на самом деле я его отчим,

и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со

слезами на глазах умолять тебя, дражайший читатель, простить моему детищу

его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы: ведь ты ему не родня

и не друг, в твоем теле есть душа, воля у тебя столь же свободна, как у

всякого многоопытного мужа, у себя дома ты так же властен распоряжаться, как

король властен установить любой налог, и тебе должна быть известна

поговорка: "Дай накроюсь моим плащом - тогда я расправлюсь и с королем". Все

это избавляет тебя от необходимости льстить моему герою и освобождает от

каких бы то ни было обязательств, - следственно, ты можешь говорить об этой

истории все, что тебе вздумается, не боясь, что тебя осудят, если ты станешь

хулить ее, или же наградят, если похвалишь.

Единственно, чего бы я желал, это чтобы она предстала пред тобой ничем

не запятнанная и нагая, не украшенная ни прологом, ни бесчисленным

множеством неизменных сонетов, эпиграмм и похвальных стихов, коими

обыкновенно открывается у нас книга. Должен сознаться, что хотя я потратил

на свою книгу немало труда, однако ж еще труднее было мне сочинить это самое

предисловие, которое тебе предстоит прочесть. Много раз брался я за перо и

много раз бросал, ибо не знал, о чем писать; но вот однажды, когда я,

расстелив перед собой лист бумаги, заложив перо за ухо, облокотившись на

письменный стол и подперев щеку ладонью, пребывал в нерешительности, ко мне

зашел невзначай мой приятель, человек остроумный и здравомыслящий, и, видя,

что я погружен в раздумье, осведомился о причине моей озабоченности, - я же,

вовсе не намереваясь скрывать ее от моего друга, сказал, что обдумываю

пролог к истории Дон Кихота, что у меня ничего не выходит и что из-за этого

пролога у меня даже пропало желание выдать в свет книгу о подвигах столь

благородного рыцаря.

- В самом деле, как же мне не бояться законодателя, издревле именуемого

публикой, если после стольких лет, проведенных в тиши забвения {2}, я, с

тяжким грузом лет за плечами, ныне выношу на его суд сочинение сухое, как

жердь, не блещущее выдумкой, не отличающееся ни красотами слога, ни игрою

ума, не содержащее в себе никаких научных сведений и ничего назидательного,

без выносок на полях и примечаний в конце, меж тем как другие авторы

уснащают свои книги, хотя бы даже и светские, принадлежащие к

повествовательному роду, изречениями Аристотеля, Платона и всего сонма

философов, чем приводят в восторг читателей и благодаря чему эти самые

авторы сходят за людей начитанных, образованных и красноречивых? Это еще

что, - они вам и Священное писание процитируют! Право, можно подумать, что

читаешь кого-нибудь вроде святого Фомы {3} или же другого учителя церкви.

При этом они мастера по части соблюдения приличий: на одной странице

изобразят вам беспутного повесу, а на другой преподнесут куцую проповедь в

христианском духе, до того трогательную, что читать ее или слушать - одно

наслаждение и удовольствие. Все это отсутствует в моей книге, ибо нечего мне

выносить на поля и не к чему делать примечания; более того: не имея понятия,

каким авторам я следовал в этой книге, я не могу предпослать ей по

заведенному обычаю хотя бы список имен в алфавитном порядке - список, в

котором непременно значились бы и Аристотель, и Ксенофонт, даже Зоил и

Зевксид {4}, несмотря на то, что один из них был просто ругатель, а другой

художник. Не найдете вы в начале моей книги и сонетов - по крайней мере,

сонетов, принадлежащих перу герцогов, маркизов, графов, епископов, дам или

же самых знаменитых поэтов. Впрочем, обратись я к двум-трем из моих чиновных

друзей, они написали бы для меня сонеты, да еще такие, с которыми и рядом

нельзя было бы поставить творения наиболее чтимых испанских поэтов.

- Словом, друг и государь мой, - продолжал я, - пусть уж сеньор Дон

Кихот останется погребенным в ламанчских архивах до тех пор, пока небо не

пошлет ему кого-нибудь такого, кто украсит его всем, чего ему недостает. Ибо

исправить свою книгу я не в состоянии, во-первых, потому, что я не довольно

для этого образован и даровит, а во-вторых, потому, что врожденная лень и

наклонность к безделью мешают мне устремиться на поиски авторов, которые,

кстати сказать, не сообщат мне ничего такого, чего бы я не знал и без них.

Вот откуда проистекают мое недоумение и моя растерянность, - все, что я вам

рассказал, служит достаточным к тому основанием.

Выслушав меня, приятель мой хлопнул себя по лбу и, разразившись

хохотом, сказал:

- Ей-богу, дружище, только сейчас уразумел я, как я в вас ошибался:

ведь за время нашего длительного знакомства все поступки ваши убеждали меня

в том, что я имею дело с человеком рассудительным и благоразумным. Но теперь

я вижу, что мое представление о вас так же далеко от истины, как небо от

земли. В самом деле, как могло случиться, что столь незначительные и легко

устранимые препятствия смутили и озадачили ваш зрелый ум, привыкший с честью

выходить из более затруднительных положений? Ручаюсь, что дело тут не в

неумении, а в избытке лени и в вялости мысли. Хотите, я вам докажу, что я

прав? В таком случае слушайте меня внимательно, и вы увидите, как я в

мгновение ока смету с вашего пути все преграды и восполню все пробелы,

которые якобы смущают вас и повергают в такое уныние, что вы уже не

решаетесь выпустить на свет божий повесть о славном вашем Дон Кихоте,

светоче и зерцале всего странствующего рыцарства.

- Ну так объясните же, - выслушав его, вскричал я, - каким образом

надеетесь вы извлечь меня из пучины страха и озарить хаос моего смятения?

На это он мне ответил так:

- Прежде всего у вас вышла заминка с сонетами, эпиграммами и

похвальными стихами, которые вам хотелось бы поместить в начале книги и

которые должны быть написаны особами важными и титулованными, - это уладить

легко. Возьмите на себя труд и сочините их сами, а затем, окрестив, дайте им

любые имена: пусть их усыновит - ну хоть пресвитер Иоанн Индийский {5} или

же император Трапезундский {6}, о которых, сколько мне известно, сохранилось

предание, что это были отменные стихотворцы. Если же дело обстоит иначе и

если иные педанты и бакалавры станут шипеть и жалить вас исподтишка, то не

принимайте этого близко к сердцу: ведь если даже вас и уличат во лжи, то

руку, которою вы будете это писать, вам все-таки не отрубят.

Что касается ссылок на полях - ссылок на авторов и на те произведения,

откуда вы позаимствуете для своей книги сентенции и изречения, то вам стоит

лишь привести к месту такие сентенции и латинские поговорки, которые вы

знаете наизусть, или, по крайней мере, такие, которые вам не составит труда

отыскать, - так, например, заговорив о свободе и рабстве, вставьте:

Non bene pro toto libertas venditur auro {7}

и тут же на полях отметьте, что это написал, положим, Гораций или

кто-нибудь еще. Зайдет ли речь о всесильной смерти, спешите опереться на

другую цитату:

Pallida mors aequo pulsat pede pauperum tabernas

Requmque turres. {8}

Зайдет ли речь о том, что господь заповедал хранить в сердце любовь и

дружеское расположение к недругам нашим, - нимало не медля сошлитесь на

Священное писание, что доступно всякому мало-мальски сведущему человеку, и

произнесите слова, сказанные не кем-либо, а самим господом богом: Ego autem

dico vobis: diligite inimicos vestros {9}. Если о дурных помыслах - снова

обратитесь к Евангелию: De corde exeunt cogitationes malae {10}. Если о

непостоянстве друзей - к вашим услугам Катон со своим двустишием:

Donee eris felix, multos numerabis amicos.

Tempora si fuerint nubila, solus eris. {11}

И так благодаря латинщине и прочему тому подобному вы прослывете по

меньшей мере грамматиком, а в наше время звание это приносит немалую

известность и немалый доход.

Что касается примечаний в конце книги, то вы смело можете сделать так:

если в вашей повести упоминается какой-нибудь великан, назовите его

Голиафом, - вам это ничего не будет стоить, а между тем у вас уже готово

обширное примечание в таком роде: Великан Голиаф - филистимлянин, коего

пастух Давид в Теревиндской долине поразил камнем из пращи, как о том

повествуется в Книге Царств, в главе такой-то.

Затем, если вы хотите сойти за человека, отлично разбирающегося в

светских науках, а равно и за космографа, постарайтесь упомянуть в своей

книге реку Тахо, - вот вам еще одно великолепное примечание, а именно: Река

Тахо названа так по имени одного из королей всех Испаний; берет начало

там-то и, омывая стены славного города Лиссабона, впадает в Море-Океан {12};

существует предположение, что на дне ее имеется золотой песок, и так далее.

Зайдет ли речь о ворах - я расскажу вам историю Кака {13}, которую я знаю

назубок; о падших ли женщинах - к вашим услугам епископ Мондоньедский {14};

он предоставит в ваше распоряжение Ламию, Лайду и Флору, ссылка же на него

придаст вам немалый вес; о женщинах жестоких - Овидий преподнесет вам свою

Медею {15}; о волшебницах ли и колдуньях - у Гомера имеется для вас Калипсо

{16}, а у Вергилия - Цирцея {17}; о храбрых ли полководцах - Юлий Цезарь в

своих Записках {18} предоставит в ваше распоряжение собственную свою

персону, а Плутарх {19} наградит вас тьмой Александров. Если речь зайдет о

любви - зная два-три слова по-тоскански, вы без труда сговоритесь со Львом

Иудеем {20}, а уж от него с пустыми руками вы не уйдете. Если же вам не

захочется скитаться по чужим странам, то у себя дома вы найдете трактат

Фонсеки {21} О любви к богу, который и вас, и даже более искушенных в этой

области читателей удовлетворит вполне. Итак, вам остается лишь упомянуть все

эти имена и сослаться на те произведения, которые я вам назвал, примечания

же и выноски поручите мне: клянусь, что поля вашей повести будут испещрены

выносками, а примечания в конце книги займут несколько листов.

Теперь перейдем к списку авторов, который во всех других книгах имеется

и которого недостает вашей. Это беда поправимая: постарайтесь только

отыскать книгу, к коей был бы приложен наиболее полный список, составленный,

как вы говорите, в алфавитном порядке, и вот этот алфавитный указатель

вставьте-ка в свою книгу. И если даже и выйдет наружу обман, ибо вряд ли вы

в самом деле что-нибудь у этих авторов позаимствуете, то не придавайте этому

значения: кто знает, может быть, и найдутся такие простаки, которые поверят,

что вы и точно прибегали к этим авторам в своей простой и бесхитростной

книге. Следственно, в крайнем случае, этот длиннейший список будет вам хоть

тем полезен, что совершенно для вас неожиданно придаст книге вашей известную

внушительность. К тому же вряд ли кто станет проверять, следовали вы

кому-либо из этих авторов или не следовали, ибо никому от этого ни тепло, ни

холодно. Тем более что, сколько я понимаю, книга ваша не нуждается ни в

одном из тех украшений, которых, как вам кажется, ей недостает, ибо вся она

есть сплошное обличение рыцарских романов, а о них и не помышлял Аристотель,

ничего не говорил Василий Великий и не имел ни малейшего представления

Цицерон. Побасенки ее ничего общего не имеют ни с поисками непреложной

истины, ни с наблюдениями астрологов, ей незачем прибегать ни к

геометрическим измерениям, ни к способу опровержения доказательств, коим

пользуется риторика; она ничего решительно не проповедует и не смешивает

божеского с человеческим, какового смешения надлежит остерегаться всякому

разумному христианину. Ваше дело подражать природе, ибо чем искуснее автор

ей подражает, тем ближе к совершенству его писания. И коль скоро

единственная цель вашего сочинения - свергнуть власть рыцарских романов и

свести на нет широкое распространение, какое получили они в высшем обществе

и у простонародья, то и незачем вам выпрашивать у философов изречений, у

Священного писания - поучений, у поэтов - сказок, у риторов - речей, у

святых - чудес; лучше позаботьтесь о том, чтобы все слова ваши были понятны,

пристойны и правильно расположены, чтобы каждое предложение и каждый ваш

период, затейливый и полнозвучный, с наивозможною и доступною вам простотою

и живостью передавали то, что вы хотите сказать; выражайтесь яснее, не

запутывая и не затемняя смысла. Позаботьтесь также о том, чтобы, читая вашу

повесть, меланхолик рассмеялся, весельчак стал еще веселее, простак не

соскучился, разумный пришел в восторг от вашей выдумки, степенный не осудил

ее, мудрый не мог не воздать ей хвалу. Одним словом, неустанно стремитесь к

тому, чтобы разрушить шаткое сооружение рыцарских романов, ибо хотя у многих

они вызывают отвращение, но сколькие еще превозносят их! И если вы своего

добьетесь, то знайте, что вами сделано немало.

С великим вниманием слушал я моего приятеля, и его слова так ярко

запечатлелись в моей памяти, что, не вступая ни в какие пререкания, я тут же

с ним согласился и из этих его рассуждений решился составить пролог, ты же,

благосклонный читатель, можешь теперь судить об уме моего друга, поймешь,

какая это была для меня удача - в трудную минуту найти такого советчика, и

почувствуешь облегчение при мысли о том, что история славного Дон Кихота

Ламанчского дойдет до тебя без всяких обиняков, во всей своей

непосредственности, а ведь вся Монтьельская округа {22} говорит в один

голос, что это был целомудреннейший из любовников и храбрейший из рыцарей,

какие когда-либо в том краю появлялись. Однако ж, знакомя тебя с таким

благородным и таким достойным рыцарем, я не собираюсь преувеличивать

ценность своей услуги; я хочу одного - чтобы ты был признателен мне за

знакомство с его славным оруженосцем Санчо Пансою, ибо, по моему мнению, я

воплотил в нем все лучшие качества оруженосца, тогда как в ворохе

бессодержательных рыцарских романов мелькают лишь разрозненные его черты.

Засим молю бога, чтобы он и тебе послал здоровья и меня не оставил. Vale.

{23}

"НА КНИГУ О ДОН КИХОТЕ ЛАМАНЧСКОМ"

УРГАНДА НЕУЛОВИМАЯ

Если к тем, кто мыслит здра-,

Адресуешься ты, кни-,

Не грозят тебе упре-

В том, что чепуху ты ме-;

Если же неосторож-

Дашься в руки дурале-,

То от них немало вздо-

О самой себе услы-,

Хоть они из кожи ле-,

Чтоб учеными казать-,

Опыт учит: чем пышне-

Древо расцвело на солн-,

Тем под ним в жару прохлад-,

Вот ты в Бехар и отправь-:

Там есть царственное дре-,

На котором принцы зре-,

И блистает между ни-

Герцог, равный Александ-,

В чьей тени ищи прию-.

Смелого удача лю-!

Расскажи о приключень-

Дворянина из Ламан-,

У кого от книг неле-

Ум совсем зашел за ра-.

Дамы, рыцари, турни-

Голову ему вскружи-,

И с Неистовым Ролан- {24}

Стал тягаться он: влюбил-

И решил мечом добить-

Дульсинеи из Тобо-.

Титульный свой лист не взду-

Авторским гербом укра-

В картах лишняя фигу-

Нам очков не прибавля-.

В предисловье будь смирен-,

Пусть об авторе не ска-:

"Он сравниться с Ганниба-, {25}

Альваро де Луной хо-,

Или с королем Францис-,

Свой удел в плену кляну-!"

Раз не столь умен твой ав-,

Как Хуан Латино слав-,

Негр, ученостью извест-,

Щеголять не смей латынь-.

Раз где тонко, там и рвет-,

Древних всуе не цити-,

А не то иной чита-

Разберется, в чем тут де-,

И подумает с улыб-:

"Что же ты меня моро-?"

Бойся длинных описа-

И не лезь героям в ду-,

Ибо там всегда потем-,

А в потемках нету ело-.

Избегай играть слова-:

Острякам дают по шап-,

Но, усилий не жале-,

Добивайся доброй ела-,

Ибо сочинитель глу-

Есть предмет насмешек веч-

Не забудь, что, квартиру-

В доме со стеклянной кры-,

Неразумно брать булыж-

И швыряться им в сосе-;

Что достойный литера-,

Осмотрителен и сдер-,

И что только тот, кто пор-

Безответную бума-,

Чтобы потешать куха-,

Пишет через пень-коло-.

"АМАДИС ГАЛЛЬСКИЙ ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ"

сонет

Тебе, кому достался тот удел,

Какой познал я сам, когда, влюбленный

И с милою безвинно разлученный,

Над Бедною Стремниною {26} скорбел;

Тебе, кто зной и холод претерпел,

Кто жажду утолял слезой соленой,

Кто, серебра и медяков лишенный,

Дары земли с земли срывал и ел,

Вкушать бессмертье суждено, покуда

Своих коней бичом стремит вперед

В четвертом небе Феб золотокудрый.

Неустрашимым прослывешь ты всюду,

Твоя страна все страны превзойдет,

Всех авторов затмит твой автор мудрый.

"ДОН БЕЛЬЯНИС ГРЕЧЕСКИЙ"

ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ

сонет

Я бил, колол, сражал, крушил, громил,

Мстил тем, кто зло творит, живет обманом,

И ловкостью, отвагой, пылом бранным

Всех странствующих рыцарей затмил.

Хранил я верность той, кому был мил;

Как с карликом, справлялся с великаном;

С оружием прошел по многим странам

И честь свою нигде не посрамил.

Служила мне удача, как рабыня,

И случай я за чуб с собой волок,

По тропам и путям судьбы плутая;

Но хоть меня возносит слава ныне

Намного выше, чем луна свой рог,

Я зависть, Дон Кихот, к тебе питаю.

"СЕНЬОРА ОРИАНА"

ДУЛЬСИНЕЕ ТОБОССКОЙ

сонет

О Дульсинея! Если б только мог

В Тобосо Мирафлорес {27} очутиться

И Лондон мой в твой хутор превратиться,

Я день и ночь благословляла б рок!

О, как хотела б я, чтоб дал мне бог

В твой дивный облик перевоплотиться

И в честь мою на бой быстрее птицы

Летел твой рыцарь, обнажив клинок!

О, если бы невинность соблюла я

И, как тебе стыдливый Дон Кихот,

Мой Амадис остался мне лишь другом,

На зависть всем, но зависти не зная,

Вкушала бы я счастье без забот

И после не страдала б по заслугам!

"ГАНДАЛИН, ОРУЖЕНОСЕЦ АМАДИСА ГАЛЛЬСКОГО,"

САНЧО ПАНСЕ, ОРУЖЕНОСЦУ ДОН КИХОТА

сонет

Привет, о муж, направленный судьбой

На путь оруженосного служенья,

Который по ее соизволенью

Прошел ты, не вступив ни разу в бой!

Был люб тебе нехитрый заступ твой,

Но странствованьям ратным предпочтенье

Ты отдал и затмил в своем смиренье

Немало тех, кто слишком горд собой.

Упитан твой осел, полны котомки,

И, видя, как ты жизнью умудрен,

Тебе, собрат, завидую я пылко.

Так славься ж, Санчо, чьи дела столь громки,

Что дружески испанский наш Назон

Почтил тебя ударом по затылку!

"БАЛАГУР, ПРАЗДНОСЛОВНЫЙ ВИРШЕПЛЕТ,"

САНЧО ПАНСЕ И РОСИНАНТУ

санчо пансе

Я - оруженосец Сан-,

Что с ламанчцем Дон Кихо-,

Возмечтав о легкой жиз-,

В странствования пустил-,

Ибо тягу дать, коль нуж-,

Был весьма способен да-

Вильядьего бессловес-,

Как об этом говорит-

в "Селестине" {28}, книге муд-,

Хоть, пожалуй, слишком воль-.

росинанту

Я Бабьеки {29} правнук слав-,

Нареченный Росинан-,

Был, служа у Дон Кихо-,

Хил и тощ, как мой хозя-,

Но хоть не блистал проворст-,

А умел овса спрово-,

Столь же ловко, как когда-

Через тонкую солом-

Выдул все вино украд-

Ласарильо {30} у слепо-.

"НЕИСТОВЫЙ РОЛАНД"

ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ

сонет

Пусть ты не пэр, но между пэров нет

Такого, о храбрец непревзойденный,

Непобедимый и непобежденный,

Кто бы затмил тебя числом побед.

Я - тот Роланд, который много лет,

С ума красой Анджелики31 сведенный,

Дивил своей отвагой исступленной

Запомнивший меня навеки свет.

Тебя я ниже, ибо вечной славой

Из нас увенчан только ты, герой,

Хотя безумьем мы с тобою схожи;

Ты ж равен мне, хотя и мавр лукавый,

И дикий скиф укрощены тобой, -

Ведь ты, как я, в любви несчастен тоже.

"РЫЦАРЬ ФЕБА"

ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ

сонет

Учтивейший и лучший из людей!

Твой добрый меч разил врагов так рьяно,

Что, хоть с тобой мы одного чекана,

Ты стал, испанский Феб, меня славней.

Сокровища и власть своих царей

Восточные мне предлагали страны,

Но все отверг я ради Кларидьяны, {32}

Чей дивный лик сиял зари светлей.

Когда я буйствовал в разлуке с нею,

Передо мною даже ад дрожал,

Страшась, чтоб там я всех не покалечил.

Ты ж, Дон Кихот, любовью к Дульсинее

И сам себе бессмертие стяжал,

И ту, кому служил, увековечил.

"СОЛИСДАН ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ"

сонет

Хоть с головой, сеньор мой Дон Кихот,

У вас от чтенья вздорных книг неладно,

Никто на свете дерзко и злорадно

В поступке низком вас не упрекнет.

Деяньям славным вы забыли счет,

С неправдою сражаясь беспощадно,

За что порой вас колотил изрядно

Различный подлый и трусливый сброд.

И если Дульсинея, ваша дама,

За верность вас не наградила все ж

И прогнала с поспешностью обидной,

Утешьтесь мыслью, что она упряма,

Что Санчо Панса в сводники негож.

А сами вы - любовник незавидный.

"ДИАЛОГ БАБЬЕКИ И РОСИНАНТА"

сонет

Б. Эй, Росинант, ты что так тощ и зол?

Р. Умаялся, и скуден корм к тому же.

Б. Как! Разве ты овса не видишь, друже?

Р. Его мой господин и сам уплел.

Б. Кто на сеньора клеплет, тот осел.

Попридержи-ка свой язык досужий!

Р. Владелец мой осла любого хуже:

Влюбился и совсем с ума сошел.

Б. Любовь, выходит, вздор? Р. Притом - опасный

Б. Ты мудр. Р. Еще бы! Я пощусь давно.

Б. Пожалуйся на конюха и пищу.

Р. К кому пойду я с жалобой напрасной,

Коль конюх и хозяин мой равно -

Два жалкие одра, меня почище?

1 ...породить в темнице... - намек на пребывание автора в тюрьме в

Севилье дважды: в 1597 и 1602 гг.

2 ...после стольких лет, проведенных в тиши забвения... - До выхода в

свет первой части "Дон Кихота" Сервантесу удалось опубликовать только роман

"Галатея" (1585).

3 Святой Фома - Фома Аквинский (1225-1274), знаменитый богослов, автор

трактата "Суммы богословия".

4 Ксенофонт - греческий историк (ок. 430-354 до н.э.).

Зоил - греческий ритор и грамматик (жил в Александрии в середине III в.

до н.э.). Имя его стало синонимом придирчивого критика.

Зевксид - греческий живописец второй половины V века до н.э.

5 Иоанн Индийский - легендарный владыка восточного христианского

царства. Царство "пресвитера Иоанна" европейские летописцы помещали то в

Средней Азии, то в Эфиопии, то в Индии и Китае.

6 Император Трапезундский. - Трапезунд - город на южном побережье

Черного моря. В 1204 г. знатный византиец Алексей Комнин основал там

Трапезундскую империю, которая просуществовала вплоть до 1461 г., и стал

первым императором Трапезундским и родоначальником трапезундской династии

Комнинов.

7 Свободу не следует продавать ни за какие деньги (лат.).

8 Бледная смерть стучится и в хижины бедняков, и в царские дворцы

(лат.) (стихи из Горация, кн. I, ода 4).

9 А я говорю вам: любите врагов ваших (лат.) (Евангелие от Матфея, гл.

V).

10 Из сердца исходят дурные помыслы (лат.) (Евангелие от Матфея, гл.

XV).

11 Покуда ты будешь счастлив, тебя будут окружать многочисленные

друзья, но, когда наступят смутные дни, ты будешь одинок (лат.) (стихи не

Катона, а Овидия из сборника элегий "Скорби", кн. I, элегия VI).

12 Море-Океан, или Океаническое море - так именовался тогда

Атлантический океан.

13 Как (миф.) - исполин, похитивший у Геркулеса порученных его охране

коров, за что был убит им в жестоком бою. Имя нарицательное ловкого и

изобретательного вора.

14 Епископ Мондоньедский - испанский писатель Антоньо де Гевара

(1480?-1545), епископ Гуадисский (1528) и Мондоньедский (1545), автор

"Золотой книги Марка Аврелия", пользовавшейся широкой известностью.

15 Медея (миф.) - дочь царя Колхиды, оказавшая помощь Язону при

овладении золотым руном и бежавшая с ним в Грецию. Когда Язон решил жениться

на дочери коринфского царя Креусе, Медея убила свою соперницу, а также своих

детей от Язона. Рассказ о ней помещен в седьмой книге "Метаморфоз" Овидия.

16 Калипсо (миф.) - дочь Атланта, нимфа с острова Огигея, в гостях у

которой Одиссей пробыл семь лет.

17 Цирцея (миф.) - волшебница, которая обратила часть спутников Одиссея

в свиней, но по его просьбе вновь вернула им человеческий облик.

18 Юлий Цезарь в своих "Записках"... - "Записки о Галльской войне" Юлия

Цезаря (100-44 до н.э.), в которых он ставил целью оправдать свои действия в

Галлии: нападение на галлов и подчинение их Риму.

19 Плутарх - греческий писатель (46-126 н.э.). Особенный интерес

представляют его "Параллельные жизнеописания", в которых сопоставляются

видные греческие и римские государственные деятели.

20 Лев Иудей - псевдоним Иуды Абрабанеля (1460? - после 1521),

написавшего на итальянском языке трактат в диалогической форме "Беседы о

любви".

21 Трактат Фонсеки. - Трактат августинского монарха Кристоваля де

Фонсеки (1550?-1621) "О любви к богу" вышел в свет в 1592 г.

22 Монтьельская округа - местность в Ламанче.

23 Прощай, будь здоров (лат.).

24 Неистовый Роланд или Орландо - главный герой поэмы великого

итальянского писателя Лодовико Ариосто (1474-1533) "Неистовый Роланд";

повествование о рыцарских приключениях сказочного характера ведется Ариосто

в шутливом тоне.

25 Ганнибал - знаменитый карфагенский полководец (ок. 247-183 до н.

э.), командовавший карфагенской армией во время второй Пунической войны.

26 ...над Бедною Стремниною... - В романе "Амадис Галльский"

рассказывается, что, после того как Амадис овладел одним островом и передал

его законной владелице Бриолане, его возлюбленная Ориана, охваченная

чувством ревности, запретила ему встречаться с Бриоланой. Амадис в отчаянии

решил отказаться от рыцарских подвигов и удалился в обитель на скале Бедная

Стремнина. В подражание Амадису Дон Кихот точно так же решил подвергнуть

себя испытаниям, о чем рассказывается в гл. XXV и XXVI первой части "Дон

Кихота".

27 Мирафлорес - замок, в котором жила возлюбленная Амадиса Галльского

Ориана.

28 "Селестина" - выдающееся произведение испанской литературы, вышедшее

в свет в конце XV в. и вызвавшее множество подражаний. Ее автором считают

Фернандо де Рохаса.

29 Бабьека - любимый конь Сида.

30 Ласарилъо - намек на один из эпизодов плутовской повести "Жизнь

Ласарильо с берегов Тормеса" (1554).

31 Анджелика - героиня поэмы Ариосто "Неистовый Роланд".

32 Кларидъяна - одна из героинь рыцарского романа "Рыцарь Феб", дочь

императора Трапезунда и царицы амазонок.

"ГЛАВА I,"

повествующая о нраве и образе жизни славного идальго Дон Кихота

Ламанчского

В некоем селе Ламанчском, {1} которого название у меня нет охоты

припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество

заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке.

Олья {2} чаще с говядиной, нежели с бараниной, винегрет, почти всегда

заменявший ему ужин, яичница с салом по субботам, чечевица по пятницам,

голубь, в виде добавочного блюда, по воскресеньям, - все это поглощало три

четверти его доходов. Остальное тратилось на тонкого сукна полукафтанье,

бархатные штаны и такие же туфли, что составляло праздничный его наряд, а в

будни он щеголял в камзоле из дешевого, но весьма добротного сукна. При нем

находились ключница, коей перевалило за сорок, племянница, коей не

исполнилось и двадцати, и слуга для домашних дел и полевых работ, умевший и

лошадь седлать, и с садовыми ножницами обращаться. Возраст нашего идальго

приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар,

лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник. Иные

утверждают, что он носил фамилию Кихада {3}, иные - Кесада. В сем случае

авторы, писавшие о нем, расходятся; однако ж у нас есть все основания

полагать, что фамилия его была Кехана. Впрочем, для нашего рассказа это не

имеет существенного значения; важно, чтобы, повествуя о нем, мы ни на шаг не

отступали от истины.

Надобно знать, что вышеупомянутый идальго в часы досуга, - а досуг

длился у него чуть ли не весь год, - отдавался чтению рыцарских романов с

таким жаром и увлечением, что почти совсем забросил не только охоту, но даже

свое хозяйство; и так далеко зашли его любознательность и его помешательство

на этих книгах, что, дабы приобрести их, он продал несколько десятин

пахотной земли и таким образом собрал у себя все романы, какие только ему

удалось достать; больше же всего любил он сочинения знаменитого Фельсьяно де

Сильва {4}, ибо блестящий его слог и замысловатость его выражений казались

ему верхом совершенства, особливо в любовных посланиях и в вызовах на

поединок, где нередко можно было прочитать: "Благоразумие вашего

неблагоразумия по отношению к моим разумным доводам до того помрачает мой

разум, что я почитаю вполне разумным принести жалобу на ваше великолепие".

Или, например, такое: "...всемогущие небеса, при помощи звезд божественно

возвышающие вашу божественность, соделывают вас достойною тех достоинств,

коих удостоилось ваше величие".

Над подобными оборотами речи бедный кавальеро {5} ломал себе голову и

не спал ночей, силясь понять их и добраться до их смысла, хотя сам

Аристотель, если б он нарочно для этого воскрес, не распутал бы их и не

понял. Не лучше обстояло дело и с теми ударами, которые наносил и получал

дон Бельянис, ибо ему казалось, что, какое бы великое искусство ни выказали

пользовавшие рыцаря врачи, лицо его и все тело должны были быть в рубцах и

отметинах. Все же он одобрял автора за то, что тот закончил свою книгу

обещанием продолжить длиннейшую эту историю, и у него самого не раз являлось

желание взяться за перо и дописать за автора конец; и так бы он, вне всякого

сомнения, и поступил и отлично справился бы с этим, когда бы его не

отвлекали иные, более важные и всечасные помыслы. Не раз приходилось ему

спорить с местным священником, - человеком образованным, получившим ученую

степень в Сигуэнсе {6}, - о том, какой рыцарь лучше: Пальмерин Английский

{7} или же Амадис Галльский {8}. Однако маэсе Николас, цирюльник из того же

села, утверждал, что им обоим далеко до Рыцаря Феба и что если кто и может с

ним сравниться, так это дон Галаор, брат Амадиса Галльского ибо он всем

взял; он не ломака и не такой плакса, как его брат, в молодечестве же

нисколько ему не уступит.

Одним словом, идальго наш с головой ушел в чтение, и сидел он над

книгами с утра до ночи и с ночи до утра; и вот оттого, что он мало спал и

много читал, мозг у него стал иссыхать, так что в конце концов он и вовсе

потерял рассудок. Воображение его было поглощено всем тем, о чем он читал в

книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок, ранениями,

объяснениями в любви, любовными похождениями, сердечными муками и разной

невероятной чепухой, и до того прочно засела у него в голове мысль, будто

все это нагромождение вздорных небылиц - истинная правда, что для него в

целом мире не было уже ничего более достоверного. Он говорил, что Сид Руй

Диас {9} очень хороший рыцарь, но что он ни в какое сравнение не идет с

Рыцарем Пламенного Меча {10}, который одним ударом рассек пополам двух

свирепых и чудовищных великанов. Он отдавал предпочтение Бернардо дель

Карпьо {11} оттого, что тот, прибегнув к хитрости Геркулеса, задушившего в

своих объятиях сына Земли - Антея, умертвил в Ронсевальском ущелье

очарованного Роланда {12}. С большой похвалой отзывался он о Моргате {13},

который хотя и происходил из надменного и дерзкого рода великанов, однако ж,

единственный из всех, отличался любезностью и отменною учтивостью. Но никем

он так не восхищался, как Ринальдом Монтальванским {14}, особливо когда тот,

выехав из замка, грабил всех, кто только попадался ему на пути, или,

очутившись за морем, похищал истукан Магомета - весь как есть золотой, по

уверению автора. А за то, чтобы отколотить изменника Ганнелона {15}, наш

идальго отдал бы свою ключницу да еще и племянницу в придачу.

И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая

странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно:

он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и

для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с

оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем

же, чем, как это ему было известно из книг, все странствующие рыцари,

скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода

неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать

себе бессмертное имя и почет. Бедняга уже представлял себя увенчанным за

свои подвиги, по малой мере, короной Трапезундского царства; и, весь

отдавшись во власть столь отрадных мечтаний, доставлявших ему наслаждение

неизъяснимое, поспешил он достигнуть цели своих стремлений. Первым делом

принялся он за чистку принадлежавших его предкам доспехов, некогда сваленных

как попало в угол и покрывшихся ржавчиной и плесенью. Когда же он с крайним

тщанием вычистил их и привел в исправность, то заметил, что недостает одной

весьма важной вещи, а именно: вместо шлема с забралом он обнаружил

обыкновенный шишак; но тут ему пришла на выручку его изобретательность:

смастерив из картона полушлем, он прикрепил его к шишаку, и получилось нечто

вроде закрытого шлема. Не скроем, однако ж, что когда он, намереваясь

испытать его прочность и устойчивость, выхватил меч и нанес два удара, то

первым же ударом в одно мгновение уничтожил труд целой недели; легкость асе,

с какою забрало разлетелось на куски, особого удовольствия ему не доставила,

и, чтобы предотвратить подобную опасность, он сделал его заново, подложив

внутрь железные пластинки, так что в конце концов остался доволен его

прочностью и, найдя дальнейшие испытания излишними, признал его вполне

годным к употреблению и решил, что это настоящий шлем с забралом удивительно

тонкой работы.

Затем он осмотрел свою клячу и, хотя она хромала на все четыре ноги и

недостатков у нее было больше, чем у лошади Гонеллы {16}, которая tantum

pellis et ossa fuit {17}, нашел, что ни Буцефал {1}8 Александра

Македонского, ни Бабьека Сида не могли бы с нею тягаться. Несколько дней

раздумывал он, как ее назвать, ибо, говорил он себе, коню столь доблестного

рыцаря, да еще такому доброму коню, нельзя не дать какого-нибудь достойного

имени. Наш идальго твердо держался того мнения, что если произошла перемена

в положении хозяина, то и конь должен переменить имя и получить новое,

славное и громкое, соответствующее новому сану и новому поприщу хозяина; вот

он и старался найти такое, которое само показывало бы, что представлял собой

этот конь до того, как стал конем странствующего рыцаря, и что он собой

представляет теперь; итак, он долго придумывал разные имена, роясь в памяти

и напрягая воображение, - отвергал, отметал, переделывал, пускал насмарку,

сызнова принимался составлять, - и в конце концов остановился на Росинанте,

{19} имени, по его мнению, благородном и звучном, поясняющем, что прежде

конь этот был обыкновенной клячей, ныне же, опередив всех остальных, стал

первой клячей в мире.

Столь удачно, как ему казалось, назвав своего коня, решился он

подыскать имя и для себя самого и, потратив на это еще неделю, назвался

наконец Дон Кихотом, - отсюда, повторяем, и сделали вывод авторы правдивой

этой истории, что настоящая его фамилия, вне всякого сомнения, была Кихада,

а вовсе не Кесада, как уверяли иные. Вспомнив, однако ж, что доблестный

Амадис не пожелал именоваться просто Амадисом, но присовокупил к этому имени

название своего королевства и отечества, дабы тем прославить его, и назвался

Амадисом Галльским, решил он, что и ему, как истинному рыцарю, надлежит

присовокупить к своему имени название своей родины и стать Дон Кихотом

Ламанчским, чем, по его мнению, он сразу даст понять, из какого он рода и из

какого края, и при этом окажет честь своей отчизне.

Вычистив же доспехи, сделав из шишака настоящий шлем, выбрав имя для

своей лошаденки и окрестив самого себя, он пришел к заключению, что ему

остается лишь найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибо странствующий

рыцарь без любви - это все равно что дерево без плодов и листьев или же тело

без души.

- Если в наказание за мои грехи или же на мое счастье, - говорил он

себе, - встретится мне где-нибудь один из тех великанов, с коими

странствующие рыцари встречаются нередко, и я сокрушу его при первой же

стычке, или разрублю пополам, или, наконец, одолев, заставлю просить пощады,

то разве плохо иметь на сей случай даму, которой я мог бы послать его в дар,

с тем чтобы он, войдя, пал пред моею кроткою госпожою на колени и покорно и

смиренно молвил: "Сеньора! Я - великан Каракульямбр, правитель острова

Малиндрнии, побежденный на поединке неоцененным рыцарем Дон Кихотом

Ламанчским, который и велел мне явиться к вашей милости, дабы ваше величие

располагало мной по своему благоусмотрению"?

О, как ликовал наш добрый рыцарь, произнося эти слова, особливо же

когда он нашел, кого назвать своею дамой! Должно заметить, что, сколько нам

известно, в ближайшем селении жила весьма миловидная деревенская девушка, в

которую он одно время был влюблен, хотя она, само собою разумеется, об этом

не подозревала и не обращала на него никакого внимания. Звали ее Альдонсою

Лоренсо, и вот она-то и показалась ему достойною титула владычицы его

помыслов; и, выбирая для нее имя, которое не слишком резко отличалось бы от

ее собственного и в то же время напоминало и приближалось бы к имени

какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, положил он назвать ее Дульсинеей

{20} Тобосскою - ибо родом она была из Тобоссо {21}, - именем, по его

мнению, приятным для слуха, изысканным и глубокомысленным, как и все ранее

придуманные им имена.

1 В некоем селе Ламанчском... - строка из испанского народного романса.

2 Олья - так называемая "олья подрида" - испанское национальное блюдо.

3 Кихада, Кесада. - Кихада - челюсть; кесада - пирог с сыром.

4 Фелисьяно де Сильва - автор многих рыцарских романов (XVI в.).

5 Кавальеро - общее название лиц дворянского происхождения; в узком

смысле слова - представитель среднего дворянства.

6 Сигуэнса - небольшой городок в провинции Гуадалахара, в котором

находился университет второстепенного значения.

7 Пальмерин Английский - герой рыцарского романа "Могучий рыцарь

Пальмерин Английский".

8 Амадис Галльский, точнее Амадис Уэлльский (родина Амадиса - Gaula -

Уэлльс, Валлис). - Подлинный текст "Смелого и доблестного рыцаря Амадиса,

сына Периона Галльского и королевы Элисены" (в четырех частях) написан на

испанском языке. Первое известное нам издание появилось в Сарагосе в 1508 г.

9 Сид - Родриго (Руй) Диас де Бивар (1043?-1099), прозванный Сидом (Сид

по-арабски "господин") - испанский национальный герой, один из вождей

реконкисты - борьбы, которую с 711 по 1492 г. вел испанский народ против

своих завоевателей - арабов (мавров). Подвиги Сида воспеты в поэме "Песнь о

моем Сиде" и многочисленных народных песнях (романсах).

10 Рыцарь Пламенного Меча - прозвище Амадиса Греческого, героя

одноименного рыцарского романа.

11 Бермардо делъ Карпьо - легендарный испанский герой.

12 Роланд - главный герой "Песни о Роланде" и многих средневековых

сказаний, главное действующее лицо поэм Ариосто, Боярдо и др.

13 Моргант - герой поэмы Пульчи "Моргант-великан", свирепый

великан-язычник, которого Роланд обращает в христианство, после чего Моргант

совершенно преображается, становится великодушным, учтивым, благородным.

14 Ринальд Монтальванский - персонаж поэмы Торквато Тассо (1544-1595)

"Освобожденный Иерусалим", "Влюбленного Роланда" Боярдо и "Неистового

Роланда" Ариосто.

15 Ганнелон - один из персонажей "Песни о Роланде", враг Роланда, ради

мщения которому он изменяет своему королю.

16 Гонелла - шут одного из герцогов феррарских (XV в.); у него был

необыкновенно худой конь, который служил предметом шуток.

17 Была только кожа да кости (лат.) (слова из комедии Плавта "Горшок",

акт III, сц. VI).

18 Буцефал - по преданию, любимый конь Александра Македонского.

19 Росинант - составное слово: "росин" - кляча, "анте" - прежде и

впереди, то есть то, что было клячей когда-то, а также кляча, идущая впереди

всех остальных.

20 Дульсинея. - Имя Дульсинея происходит от слова "dulce" (сладкая,

нежная).

21 Тобосо - город в Ламанче, в ста километрах к юго-востоку от Толедо.

"ГЛАВА II,"

повествующая о первом выезде хитроумного Дон Кихота из его владений

Покончив со всеми этими приготовлениями, наш идальго решился тотчас же

осуществить свой замысел, ибо он полагал, что всякое промедление с его

стороны может пагубно отозваться на человеческом роде: сколько беззаконий

предстоит ему устранить, сколько кривды выпрямить, несправедливостей

загладить, злоупотреблений искоренить, скольких обездоленных удовлетворить!

И вот, чуть свет, в один из июльских дней, обещавший быть весьма жарким,

никому ни слова не сказав о своем намерении и оставшись незамеченным,

облачился он во все свои доспехи, сел на Росинанта, кое-как приладил

нескладный свой шлем, взял щит, прихватил копье и, безмерно счастливый и

довольный тем, что никто не помешал ему приступить к исполнению благих его

желаний, через ворота скотного двора выехал в поле. Но как скоро он очутился

за воротами, в голову ему пришла страшная мысль, до того страшная, что он

уже готов был отказаться от задуманного предприятия, и вот почему: он

вспомнил, что еще не посвящен в рыцари и что, следственно, по законам

рыцарства ему нельзя и не должно вступать в бой ни с одним рыцарем; а если б

даже и был посвящен, то ему как новичку подобает носить белые доспехи, без

девиза на щите, до тех пор, пока он не заслужит его своею храбростью. Эти

размышления поколебали его решимость; однако ж безумие взяло верх над всеми

доводами, и по примеру многих рыцарей, о которых он читал в тех самых

романах, что довели его до такого состояния, вознамерился он обратиться с

просьбой о посвящении к первому встречному. Что же касается белых доспехов,

то он дал себе слово на досуге так начистить свои латы, чтобы они казались

белее горностая, и, порешив на том, продолжал свой путь, - вернее, путь,

который избрал его конь, ибо Дон Кихот полагал, что именно так и надлежит

искать приключений.

Ехал путем-дорогой наш новоявленный рыцарь и сам с собой рассуждал:

- Когда-нибудь увидит свет правдивая повесть о моих славных деяниях, и

тот ученый муж, который станет их описывать, дойдя до первого моего и столь

раннего выезда, вне всякого сомнения, начнет свой рассказ так: "Златокудрый

Феб только еще распускал по лицу широкой и просторной земли светлые нити

своих роскошных волос, а пестрые птички нежной и сладкой гармонией

арфоподобных своих голосов только еще встречали румяную Аврору, покинувшую

мягкое ложе ревнивого супруга, распахнувшую врата и окна ламанчского

горизонта и обратившую взор на смертных, когда славный рыцарь Дон Кихот

Ламанчский презрел негу пуховиков и, вскочив на славного своего коня

Росинанта, пустился в путь по древней и знаменитой Монтьельской равнине".

В самом деле, именно по этой равнине он и ехал.

- Блаженны времена и блажен тот век, - продолжал он, - когда увидят

свет мои славные подвиги, достойные быть вычеканенными на меди, высеченными

на мраморе и изображенными на полотне в назидание потомкам! Кто б ни был ты,

о мудрый волшебник, коему суждено стать летописцем необычайных моих

приключений, молю: не позабудь доброго Росинанта, вечного моего спутника,

странствующего вместе со мною по всем дорогам.

Потом он заговорил так, как если бы точно был влюблен:

- О принцесса Дульсинея, владычица моего сердца, покоренного вами!

Горько обидели вы меня тем, что, осыпав упреками, изгнали меня и в порыве

гнева велели не показываться на глаза красоте вашей! Заклинаю вас, сеньора:

сжальтесь над преданным вам сердцем, которое, любя вас, тягчайшие терпит

муки!

На эти нелепости он нагромождал другие, точь-в-точь как в его любимых

романах, стараясь при этом по мере возможности подражать их слогу, и оттого

ехал так медленно, солнце же стояло теперь так высоко и столь нещадно

палило, что если б в голове у Дон Кихота еще оставался мозг, то растопился

бы неминуемо.

В сущности, за весь этот день с ним не произошло ничего, о чем

следовало бы рассказать, и он уже приходил в отчаяние, ибо ему хотелось как

можно скорее встретиться с кем-нибудь таким, на ком он мог бы проявить свою

мощь. Одни авторы первым его приключением считают случай, происшедший в

Ущелье Лаписе {1}, другие - случай с ветряными мельницами, - то же, что

удалось установить мне и чему я нашел подтверждение в летописях Ламанчи,

сводится к следующему. Весь этот день Дон Кихот провел в пути, а к вечеру он

и его кляча устали и сильно проголодались; тогда, оглядевшись по сторонам в

надежде обнаружить какой-нибудь замок, то есть шалаш пастуха, где бы можно

было подкрепиться и расправить усталые члены, заприметил он неподалеку от

дороги постоялый двор, и этот постоялый двор показался ему звездой, которая

должна привести его не к преддверию храма спасения, а прямо в самый храм. Он

тронул поводья и подъехал к постоялому двору, как раз когда стало

смеркаться.

Случайно за ворота постоялого двора вышли две незамужние женщины из

числа тех, что, как говорится, ходят по рукам; вместе с погонщиками мулов

они держали путь в Севилью, но те порешили здесь заночевать; а как нашему

искателю приключений казалось, будто все, о чем он думал, все, что он видел

или рисовал себе, создано и совершается по образу и подобию вычитанного им в

книгах, то, увидев постоялый двор, он тут же вообразил, что перед ним замок

с четырьмя башнями и блестящими серебряными шпилями, с неизменным подъемным

мостом и глубоким рвом - словом, со всеми принадлежностями, с какими

подобные замки принято изображать. В нескольких шагах от постоялого двора,

или мнимого замка, он натянул поводья и остановился в ожидании, что вот

сейчас между зубцов покажется карлик и, возвещая о прибытии рыцаря, затрубит

в трубу. Но карлик медлил, Росинанту же не терпелось пробраться в стойло;

тогда Дон Кихот подъехал ближе и, увидев двух гулящих бабенок, решил, что

подле замка резвятся не то прекрасные девы, не то прелестные дамы. Нужно же

было случиться так, чтобы в это самое время какой-то свинопас, сгоняя со

жнивья стадо свиней, - прощу меня извинить, но другого названия у этих

животных нет, - затрубил в рожок, по каковому знаку те имеют обыкновение

сбегаться, и тут Дон Кихот, вообразив, что чаемое им свершилось, - а именно,

что карлик возвестил о его прибытии, - не помня себя от радости, направился

к дамам, но дамы, к ужасу своему заметив, что к ним приближается всадник,

облаченный в столь диковинные доспехи, со щитом и копьем, бросились наутек;

тогда Дон Кихот, догадавшись, что это он испугал их, поднял картонное

забрало, скрывавшее худое и запыленное его лицо, и с самым приветливым видом

спокойно проговорил:

- Не бегите от меня, сеньоры, и не бойтесь ничего, ибо рыцарям того

ордена, к коему я принадлежу, не пристало и не подобает чинить обиды кому бы

то ни было, а тем паче столь знатным, судя по вашему виду, девицам.

Бабенки воззрились на незнакомца, пытаясь разглядеть его лицо, на

которое опять сползло дрянное забрало, но, услышав, что он величает их

девицами, каковое наименование отнюдь не соответствовало их роду занятий,

принялись хохотать, да так, что Дон Кихот почувствовал себя неловко.

- Красоте приличествует степенность, - сказал он, - беспричинный же

смех есть признак весьма недалекого ума. Впрочем, все это я говорю не для

того, чтобы оскорбить вас или же привести в дурное расположение духа, ибо я

со своей стороны расположен лишь к тому, чтобы служить вам.

Свойственная нашему рыцарю манера выражаться, не привычная для слуха

обеих дам, и неказистая его наружность все больше и больше смешили их, Дон

Кихот же все пуще гневался, и неизвестно, чем бы это кончилось, если б в это

самое время не подоспел хозяин постоялого двора, человек весьма тучный и

оттого весьма добродушный, но даже и он, увидев перед собой нелепую фигуру и

все эти разнородные предметы, как-то: тяжеловесное копье и легкий кожаный

щит, столь же легкий кожаный панцирь и тяжелую сбрую, чуть было не

присоединился к развеселившимся девицам. Однако ж, устрашенный этою грудой

доспехов, рассудил за благо быть с незнакомцем полюбезнее и обратился к нему

с такими словами:

- Коли ваша милость, сеньор кавальеро, ищет ночлега, то вы не найдете

здесь только кровати, - кровати, правда, у меня нет ни одной, - зато все

остальное имеется в изобилии.

Почтительный тон коменданта, - надобно заметить, что хозяина наш рыцарь

принял за коменданта, а постоялый двор за крепость, - умиротворил Дон

Кихота.

- Я всем буду доволен, сеньор кастелян {2}, - сказал он, - ибо мой

наряд - мои доспехи, в лютой битве мой покой {3} и так далее.

Хозяин подумал, что тот принял его за честного кастильца и потому

назвал кастеляном, на самом же деле он был андалусец, да еще из Сан Лукара

{4}, и в жульничестве не уступал самому Каку, а в плутовстве - школярам и

слугам.

- Стало быть, - подхватил он, - ложе вашей милости - твердый камень,

бденье до зари - ваш сон. {5} А коли так, то вы смело можете здесь

остановиться: уверяю вас, что в этой лачуге вы найдете сколько угодно

поводов не то что одну ночь - весь год не смыкать глаз.

С этими словами хозяин ухватился за стремя, и Дон Кихот спешился, хотя

это стоило ему немалых трудов и усилий, оттого что он целый день постился.

Затем он попросил хозяина не оставить своими заботами и попечениями его

коня, ибо, по его словам, то было лучшее из травоядных. Хозяин, взглянув на

Росинанта, не обнаружил и половины тех достоинств, какие видел в нем Дон

Кихот, однако ж отвел коня в стойло и тотчас вернулся узнать, не нужно ли

чего-нибудь гостю; с гостя же успевшие с ним помириться девы снимали

доспехи, причем снять нагрудник и наплечье им удалось, а расстегнуть

ожерельник и стащить безобразный шлем, к коему были пришиты зеленые ленты,

они так и не сумели; по-настоящему следовало разрезать ленты, ибо развязать

узлы девицам оказалось не под силу, но Дон Кихот ни за что на это не

согласился и так потом до самого утра и проходил в шлеме, являя собою нечто

в высшей степени странное и забавное; и пока девки снимали с него доспехи,

он, думая, что это знатные сеньоры, обитательницы замка, с великою

приятностью читал им стихи:

Был неслыханно радушен

Тот прием, который встретил

Дон Кихот у дам прекрасных,

Из своих земель приехав.

Фрейлины пеклись о нем,

О коне его - принцессы,

то есть о Росинанте, ибо так зовут моего коня, сеньоры, меня же зовут

Дон Кихот Ламанчский, и хотя я должен был бы поведать вам свое имя не

прежде, чем его поведают подвиги, которые я намерен совершить, дабы

послужить вам и быть вам полезным, однако ж соблазн применить старинный

романс о Ланцелоте {6} к нынешним обстоятельствам вынудил меня поведать вам,

кто я таков, раньше времени. Впрочем, настанет пора, когда ваши светлости

будут мною повелевать, я же буду вам повиноваться, и доблестная моя длань

поведает о моей готовности служить вам.

Девицы, не привыкшие к столь пышной риторике, хранили молчание; они

лишь осведомились, не желает ли он покушать.

- Вкусить чего-либо я не прочь, - отвечал Дон Кихот, - и, сдается мне,

это было бы весьма кстати.

Дело, как нарочно, происходило в пятницу, и на всем постоялом дворе не

нашлось ничего, кроме небольшого запаса трески, которую в Кастилии называют

абадехо, в Андалусии - бакальяо, в иных местах - курадильо, в иных -

форелькой. Дон Кихота спросили, не угодно ли его милости, за неимением

другой рыбы, отведать форелек.

- Побольше бы этих самых форелек, тогда они заменят одну форель, -

рассудил Дон Кихот, - ибо не все ли равно, дадут мне восемь реалов {7}

мелочью или же одну монету в восемь реалов? Притом очень может быть, что

форелька настолько же нежнее форели, насколько телятина нежнее говядины, а

молодой козленок неяснее козла. Как бы то ни было, несите их скорей: ведь

если не удовлетворить настойчивой потребности желудка, то и бремени трудов,

а равно и тяжелых доспехов на себе не потащишь.

Стол поставили у ворот, прямо на свежем воздухе, а затем хозяин принес

Дон Кихоту порцию плохо вымоченной и еще хуже приготовленной трески и кусок

хлеба, не менее черного и не менее заплесневелого, чем его доспехи. И как же

тут было не рассмеяться, глядя на Дон Кихота, который, наотрез отказавшись

снять шлем с поднятым забралом, не мог из-за этого поднести ко рту ни одного

куска! Надлежало кому-нибудь другому ухаживать за ним и класть ему пищу в

рот, и эту обязанность приняла на себя одна из дам. А уж напоить его не было

никакой возможности, и так бы он и не напился, если б хозяин не провертел в

тростинке дырочку и не вставил один конец ему в рот, а в другой не принялся

лить вино; рыцарь же, чтобы не резать лент, покорно терпел все эти

неудобства. В это время на постоялый двор случилось зайти коновалу,

собиравшемуся холостить поросят, и, войдя, он несколько раз дунул в свою

свиристелку, после чего Дон Кихот совершенно уверился, что находится в

некоем славном замке, что на пиру в его честь играет музыка, что треска -

форель, что хлеб - из белоснежной муки, что непотребные девки - дамы, что

хозяин постоялого двора - владелец замка, и первый его выезд, равно как и

самая мысль пуститься в странствия показались ему на редкость удачными. Одно