ТЕМА: «Мовленнєвий етикет у діловому спілкуванні».

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 623

– Ужас какой, – в который раз за день прореагировала Никс, на этот раз устало.

– Он говорит, что это как-то ему помогает, что-то, мол, останавливает или притупляет. С таким видом говорит, как будто бы это он не об извечной прихоти двадцатилетних юнцов, а о чем-то поинтересней – но мне кажется, будто бы это не так, – продолжила Ирвис. – Все они любят тумана понапускать, таинственности – романтично вроде. Но это же просто крючки для того, чтобы дев юных надежней к себе цеплять. А! Еще говорит, что не создан для любви, и это, кажется, правда: ни разу его не видела с кем-то так, чтобы в это можно было поверить, и с одной и той же барышней более двух раз. Но это раньше так было. Может, сейчас и поменялось что. Я ж его уже год, почитай, не видела, все никак не пересечемся нигде.

Ирвис отхлебнула чая. Никола, рассматривая посыпанную мелкой белой пудрой плюшку, все-таки откусила немного, и, пока жевала, надумала следующий вопрос:

– Ну не может же он быть действительно полным идиотом, правда?

Ирвис, кажется, вполне себе поняла, что она имеет в виду, и ответила:

– Не должен.

Никс осмотрела еще раз уютную кухоньку, батарею цветных кастрюлек на полке, пушистые разномастные кактусы. Перевела взгляд на Ирвис, жующую плюшку.

Поняла, что в маленькой этой квартирке хорошо, и тут на самом деле можно жить, если, конечно, немного привыкнуть. Ирвис ей тоже нравилась. Было в девушке что-то такое цепляющее, особенное, потенциально глубокое, даже не смотря на любовь поболтать о парнях. Была в Ирвис загадка. Такая загадка, которой, может, на самом деле и нет, и если напрямую спросить – то все сомнения разом уйдут. Но чудилось, что подвох есть, и он не опасен, но для кого-то, вполне возможно, манящ.

К тому же, разве могла Ирвис соседствовать с Рином два года и ни разу не заметить ничего странного? Или он был настолько осторожен, что в быту силы своей никак не выказывал? Или боялся «крашеных», о которых говорила Берса, или поглощающих? А может, ему и не нужно было ничего скрывать.

Такой вариант возможен, если Ирвис тоже проклятая.

Но Никс не стала об этом спрашивать, решив, что вопрос слишком смел для первых двух часов общения.

А потом Ирвис, улыбнувшись лукаво, сама спросила:

– А ты ведь огонек, да? А волосы у тебя натурального цвета?

И Никс отпустило. Она расслабилась, улыбнулась, прикрыла глаза и кивнула.

– У-у, – протянула Ирвис. – Вижу, тебя уже вырубает. Иди спать. Насчет денег и прочего потом решим. Главное, музыки без наушников не слушать, чужих не водить, крупы-макароны-масло-хлеб – общие, остальные продукты – личные, но можно спрашивать разрешения насчет попробовать. Остальное в пределах разумного. И да, можешь колдовать, я тебя не сдам, я все понимаю.

– А ты... тоже... из наших? – спросила Никс, зевая в ладошку.

– Покажу как-нибудь, что тут рассказывать, – ответила Ирвис. – Спать иди, да?

Но быстро уснуть у Николы не получилось, даже когда она забралась под мягкое пуховое одеяло. События дня, не слишком-то значительные, но довольно разнообразные, мелькали перед ее мысленным взором, сменяя друг друга. Вот – тонкая корка льда, вот – блеклые волосы Клер, вот – витраж за спиной Абеляра Никитовича и ухмылка на бледном лице Катерины Берсы, а вот – медные браслеты на запястьях Ирвис Вандерфальк. И за всем этим проступает излишне часто и ярко образ «хорошего мальчика Рейни», как будто бы он – это и правда самое важное, что случилось, а пропажа Аниты, сумки, какие-то там беды с коллегами с материка – это все так, боком, фоном, это не важно. И не потому не важно, что так того хочется Никс, а потому, что правда.

А ведь, вроде бы, ничего особенного (по-настоящему особенного!) в «добром мальчике» нет. Никс и не такое видела. И все же образ его никак не складывается, сам с собою не стыкуется. Добрый, бесчеловечный, фанатичный, пьяный, обыкновенный, кем-то любимый и для любви не созданный, глупый, опасный. И с ним, таким непонятным, придется иметь дело, хотя лучше бы... ну да, ну да.

Но что уж теперь. Никс теперь надо как-то крутиться, нельзя же жить за счет чужих людей. Или взять и рассказать все Эль-Марко, выдернуть его оттуда, пускай приезжает, пускай утешит и посоветует, как быть? Нет, нет, нельзя. Надо на подработку какую устроиться... Кто знает, найдется ли ее сумка вообще? И Ромку бы найти... А цветы в доме повянут, пока ее нет. Марик с компанией вернется неизвестно когда. Мари приезжает со своих соревнований, кажется, через неделю... точно повянут.

И поникшие цветы в ее сне высохли и раскрошились в прах, обнажив серую, каменистую пустошь, теряющуюся в блеклой, фиолетовой дымке. Через пустыню, продуваемую всеми ветрами, шел человек без лица, отбрасывающий сорок теней, а за ним, на расстоянии в вечность, шел мальчик. И если безликий более всего на свете мечтал скрыться, вылинять, ускользнуть, то мальчик хотел догнать его и прикоснуться к нему, спросить у него что-то запредельно важное, узнать всю возможную правду, – а потому не спускал с него глаз, и именно это не давало безликому исчезнуть.

– Как так? Ну нифига ж себе! Тебе выпала девчонка-огонек и ты будешь применять параграф номер три?! Именно эта девчонка? Третий параграф? – У Тихи расширились зрачки. Глаза сделались дикими, будто он торчок какой-нибудь. – Ты понимаешь вообще, что это значит?

– А ты понимаешь вообще, что первые два несостоятельны? Ты видел эту девочку? Ты знаешь, как она реагирует на раздражители?

– Ты мог бы выбрать второй! Или подумать еще!

– А что тут думать, Тихомир? Поверь, суток мне хватило на анализ вполне. Инструкция, сама по себе, одобрена чтецами, церковь не считает это мерзостью или грехом. Ты не подумай, я не оправдываюсь. Я понимаю, чем это грозит мне и ей. Я понимаю, что беру на себя слишком много. Я вообще последнее время только то и делаю, и у меня ощущение, что лимит дозволенного скоро исчерпается. Но вот тут уже вариантов нет, как нет.

Тихомир сверлил меня взглядом, и мне казалось, что только от дурной случайности зависит, поможет он мне сегодня, как и договаривались, или прямо сейчас все переиграет и решит, что начистить мне морду – именно то, чего он давно хотел. А вот Ари придется понять. От Ари мы все, конечно же, огребем, в любом из раскладов, но это будет потом, когда он вернется. А пока что мы собираемся творить произвол, сущий беспредел, и нет нам прощения и оправдания, кроме животного желания жить. Моего желания. Низко-то как.

Тиха расслабился. Опасно. Я все еще не знаю, что он решил. Я все еще не понимаю, зачем я рассказал ему все, как есть. Может, стоило наврать, будто бы я выбрал первый параграф? Или второй... А может, вместо того, чтобы сделать то, что так давно хочет, Тиха попробует наказать меня за еще несовершенное как-то иначе. Не его стиль, конечно, но люди умеют меняться, когда припечет. Особенно этот. Иногда мне кажется, что он ни в грош не ставит существующий здесь порядок вещей. Это не протест, это что-то иное – и эта готовность выйти за рамки пугает. Но это именно то, что мне сейчас нужно.

– Что, говоришь, наша девочка-спичка намеревается делать завтра? – спросил Тиха спокойно, не оправдав пока что ни моих опасений, ни надежд.

– Завтра? Без понятия, первое занятие у нас в пятницу. Могу сдать тебе ее нынешний адресок, если этого будет достаточно.

– Недостаточно, – Тиха покачал головой. – К тому же, что-то ты больно легко на это идешь. Настолько уверен в себе?

– У меня нет времени сомневаться.

И тут я снова ни разу ему не вру, хотя мог бы. Если в итоге у меня ничего не выйдет – смерть. Если выйдет – трибунал. И я, скрепя сердце, выбираю последнее.

– Вот что... – протянул Тиха, отставляя пустой пивной бокал. – Узнай ненавязчиво и сообщи мне, какие у девочки планы на выходные.

– Ай стерве-ец, ай да сукин сын!..

– Ты недослушал. Лишь вкупе с адресом и телефоном эта безобидная информация станет достаточной платой за мою помощь. Заметь, я не прошу тебя устраивать нам встречи или как-то так. Ах, да. И еще с тебя литр сидра, дружище.

Он откинулся на спинку деревянной скамейки и улыбнулся деланно, как будто бы мы тут в игрушки играем.

Вообще подход Тихомира к вопросу меня разозлил. Разве можно быть настолько прямолинейным и безрассудным? Хоть бы часть денег потребовал, что ли.

Впрочем, лучшая защита – нападение, и чтобы выиграть спор, надо быть тем, кто задает вопросы.

– Зачем она тебе? – спросил я без обиняков. – Неужели ты решил похерить мне всю систему? Неужели ты так сильно хочешь, чтоб у меня не вышло?

– Я желаю тебе лишь добра, – ответил он, изображая на этот раз лицо клинического идиота. Подобрался тут же: – А еще мне нравятся рыжие. К тому же, ну, а если не я, а кто другой? Ты на скользком пути, Рейни, и мне тебя ни капельки не жалко, Рейни. Прости.

Я подался вперед и оперся на стол локтями:

– Что ты задумал, Бродяжка?

Тиха пару раз хмыкнул.

– Ой, ну не прицепится ко мне никакое словцо, Рейни, можешь и не пытаться.

– Ты же понимаешь, чего делать не должен.

– Понимаю. И не сделаю. Я просто буду рядом.

– Ну словно милый лохматый пёсик.

– Да хоть как пёсик, – он провел пятерней по волосам, ероша зеленые пряди и небрежно отбрасывая их назад. – Мне не принципиально. Дорога, знаешь ли, лечит, и я смогу сделать так, чтобы человек не оказался однажды в тупике, наедине со своими демонами. А вот ты – нет. Ты этого не сможешь. Вот и все.

– Мотивация твоя для меня, с одной стороны, прозрачна, как стекло, а с другой стороны стекло это слюдяное.

– Бывает, – Тиха усмехнулся, натягивая плотную черную шапочку и пряча под нее свои ядовито-зеленые волосы. – Это нормально. Где там твой торговец приключениями?

– А вон, в том конце зала, как раз садится. Кажется, он.

– Не он, – Тихомир покачал головой. – Этот просто дурак.

– Уверен?..

– И ты был бы уверен, если б различал капюшон толстовки и нужный капюшон. Ха-ха!

Тихе нравится, когда я ему в чем-либо уступаю. Чудак-человек.

– А вон тот, в углу, только-только зашел и уселся так, как будто классики не смотрел, – это, кажется, наш клиент, – Тиха кивнул вбок.

– Или мы – его, – согласился я. – Вижу. Да, пожалуй, этот похож. Бери его и веди. Если пойдет, дальше по плану.

– Погнали, – кивнул Тихомир, поднимаясь и двигаясь к «клиенту». Я надвинул дурацкую черную шапочку, такую же, как у Тихомира, пониже на лоб. Удивительным образом эта простая маскировка даже на мне работает. По крайней мере, я перестаю привлекать нежелательное внимание в таких количествах, и, наверное, вовсе обращаюсь в посредственность из посредственностей. Всегда бы так ходил, если б решил совсем от себя отречься. Но я пока держусь.

Тиха уже трет о чем-то с подозрительным субъектом в углу. Их разговор, толком и не начавшись, сворачивается, субъект поднимается и следует за Тихомиром в сторону черного хода.

Я выхожу через парадный, оглядываюсь, примечаю такси. К несчастью, водитель синей потрепанной иномарки – примерно моего возраста. Это плохо, такие обычно любят поговорить, а мне не до того.

Я сообщаю водителю координаты. Машина трогается плавно, и вот уже мелькают за тонированными стеклами огни засыпающего города, сменяясь вскоре глухой темнотой объездной трассы.

Водитель не оправдал моих опасений и оказался молчаливым. Его не интересовало, зачем мне понадобилось прибывать в такую дыру в два часа ночи, а потому я простил ему выбранную радиостанцию.

Расплатившись, я вышел, и будто бы не в ночь провалился, а в глухую яму. Тьма вокруг была плотной, теплой, ветреной. Прибрежная лесополоса вздыхала тяжело и шумно, пахнуло влагой и чем-то неуловимым, сладковатым, немного тошнотворным.

Лесополоса здесь узкая, всего лишь чуть пройти – и будет городское водохранилище. В такое время там ни души. Собственно, этого-то нам и нужно, и лучше места попросту не найти.

Пока «клиент», или, как Тиха его назвал, «торговец приключениями» думает, что ведет покупателя известной ему дорогой в какое-то специально выбранное им место, реальность поворачивается к нему еще одной своей гранью, неожиданной, неразгаданной. Может, он и сталкивался уже с подобным, но мне это кажется весьма маловероятным.

Я двинул прямиком в означенное место, пробираясь через ломаный камыш и высокую, сырую траву. Сапоги вязли в грязи по верхний край подошвы. Я шел, специально не ища дорожек и троп. Ступил под древесные своды, и, задевая ладонями шершавую кору, по наитию нашел нужное мне дерево – черное, как смоль, но не мертвое, ветвистое и кряжистое, приникшее нижней частью ствола к земле. По этой его пологой «спине», немного скользя, я забрался выше.

Пальцы перепачкались в смоле, но это ничего. Отсюда прекрасно виден берег и все, что творится внизу. А вот меня снизу не видно.

Можно ждать и прорабатывать дальнейший план, в варианте удачного завершения сегодняшнего дела или неудачного. Хотя лучше бы, конечно, сегодня все получилось.

Ждать долго мне не пришлось. Внизу послышались шаги и негромкий разговор. Вскоре, когда звук приблизился, я смог различить, что говорит только Тиха – забалтывает, значит, «клиента», клеит простачка.

– То есть, у вас такого не бывало, да? Чтобы в парке заблудиться? Я сам год как переехал, не знаю ничего. Давайте у прохожих спросим? И почему тут фонари не горят?.. Может, это уже не парк, а мы в лес какой зашли?

– А, пускай его, – ответил шелестящий, хриплый голос. – И так уже час впустую. Давай деньги и расходимся.

Я наблюдал с высоты, как на расстоянии в пять метров от меня Тиха лезет в карман за купюрами, тщательно сложенными в аккуратный кирпичик.

Тихомир развел в стороны обе руки – одну с деньгами, другую пустую, мол, давай, мужик, доставай товар.

– Деньги вперед, – скомандовал делец.

Тихомир нехотя подчинился.

Мужчина взял деньги, сунул в карман, не пересчитывая.

– Значит, ты на самом деле его хочешь, – глухо пророкотал голос.

– Ну, как бы, да, – Тиха кивнул. Ему бы уже давно испугаться, конечно. Но я-то знаю, в чем именно Тихомир не прост.

– Зачем тебе оно? – рявкнул мужчина, наступая на Тиху.

Я увидел, что в темноте тускло блеснул нож.

Так. Дело принимает неожиданный оборот. Хрена себе «делец»!

– Эй-ей-ей, дяденька, полегче! – Тиха приподнял ладони, отступая. – Что за дела? Деньги у вас, давайте, что ли, товар, и без приколов, а?

– Зачем тебе это? – мужчина снова угрожающе шагнул к Тихомиру.

– Да нафиг оно мне не сдалось, мужик! Нож опусти, да? Тебе отсюда все равно не выйти, дядя, так что давай как-то по-хорошему решим...

Я напрягся. Кажется, наш план трещит по швам. Точнее, «хороший план». Кажется, придется принимать меры.

– Слушай, ты, – прошипел «клиент», и голосом этим можно было пугать не только детей, но и взрослых. – Снимай немедленно. Что это? Кольцо? Ложный след? Что ты наколдовал?

– Я? – Тиха пятился, с каждым шагом уводя дельца прочь от моего дерева. – Да вы что, дяденька, я ж не маг, я так... Я, думаете, зачем к вам? А вдруг с вашим, собственно, артефактом, я магию смогу? С детства мечтал!

– Мальчик, твое положение крайне шатко. Или говори, что творил, или...

– Не надо меня убивать! Вам же одного ножа-то не хватит, дядя!

– Проверим?!

Мужчина бросился на Тихомира, размахивая лезвием. Вот уж не знаю, насколько это у него получалось профессионально, но Тиха уворачивался и отходил, и эта его загадочная юркость, похоже, взбесила «дельца» не на шутку.

Я скользнул вниз, подобрал заранее примеченный камень и, быстро сблизившись с нашим агрессивным «клиентом» сзади, свершил свое дело – точно, больно и совсем не волшебно.

Легкое сотрясение вследствие прицельного и правильного удара тяжелым предметом привело к мгновенному обмороку.

– Добрый вечер, – поздоровался я с обмякшим телом.

Тиха, яростно жестикулируя, тут же принялся высказывать мне все, что думает, трясясь от запоздало хлынувшего в кровь адреналина:

– Рейни, что это было? А цена-то возросла, Рейни, ой выросла! Меня к такому не готовили! Слышишь? Это что за дела вообще?! Он что, не хотел нам ничего продавать? Какого он вообще взбесился? Зачем ты так с ним? Может, теперь объяснишься? И что мы будем с ним делать потом? Он же меня запомнил!

– Тихо ты, – шикнул я. – Посвети лучше.

Тихомир полез в карманы брюк, разыскивая фонарь. А я тем временем перевернул нашего дельца на спину и принялся его ощупывать, пока что вслепую. Вскоре Тиха щелкнул рычажком на фонаре, и как раз в этот момент я обнаружил на поясном ремне мужчины сумку.

– В лицо ему посвети, – попросил я, отстегивая сумку.

Луч скользнул по ничем не примечательной физиономии, осветив ершик каштановых волос и трехдневную щетину.

– Мутный тип, мутный, – бормотал я, открывая сумку. Присвистнул. – Ого.

Я извлек из кожаного мешка небольшой сверток. Морозец пробежал по коже, как будто бы мне мало постоянного моего озноба. Алая ворсистая материя покрывала нечто твердое, тяжеловатое. Я бережно развернул ее, и в прямом свете фонаря сверкнуло зерно. Настоящее натуральное зерно.

– Это оно? – спросил Тиха.

– Похоже на то, – ответил я.

– Красивое, – протянул Тихомир.

Зерно представляло собой подобие кристалла, основная форма которого напоминала стилизованную слезу. Кристалл этот к острому окончанию становился алым, а к тупому бледнел и чуть-чуть зеленел. Внутри него, в центре неподвижного водоворота из черных размытых линий, неярко тлела сердцевина, похожая одновременно на внутренности стеклянного шарика с искусственным снегом, на калейдоскоп и на далекое пламя костра. Все это умещалось в точке размером с мелкую монету, и сердцевина явно была живой: она пульсировала еле заметно, и от прикосновения к гладкому боку зерна моим пальцам становилось теплей.

– Да уж, вещь, – протянул Тиха. – Казалось бы, быть ему похожим на побрякушку, а вот надо же... веет, внушает. А куда, прости, это у вас вставляется?..

Я одарил его взглядом таким презрительным, каким только мог. Боюсь, темнота эффект немного сгладила, потому как Тиха продолжил:

– Так и почему он на меня пошел-то, а? И зачем ты его – того – стукнул по темечку? Убить же мог!

– Кажется, он на самом деле не курьер черного рынка, – сказал я. – Смотри, в сумке больше ничего. Никаких других артефактов.

– Подумаешь! Может, он решил не рисковать?

– И все же рискнул.

– Так а кто это? И откуда у него зерно?

– Мне бы знать, – ответил я, потирая переносицу. – Смотри. Он – не маг. Иначе бы проявил себя, не стал бы с ножом играть. Но он почуял или догадался, что магия была применена.

– Да кто б не догадался, если с дорогой творится какая-то ерунда! Тут или магия, или наркотики, а вместе мы с ним не зависали.

– Короче, моя версия такая: мужика из бывших крашеных наняли на непыльную работенку, и он, по доброте душевной, а также в память о былых свершениях, согласился. Заодно, он должен был собрать информацию о тех, кому нужны зерна.

– Это паранойя, Рейни.

– Я был бы безумно рад, если б это оказалась она.

– Короче, фиг с этим всем, об этом думай сам. Что делать-то будем с «клиентом»?

– Здесь оставим, – я пожал плечами, заворачивая зерно обратно в тряпицу и пряча сверток за пазуху.

– А если он меня запомнил и искать будет?

– К властям он не пойдет, – сказал я, – ибо у самого рыльце в пушку. А ты в этой шапочке, вот тебе честное слово, обыкновенен, как пень, как лопата или как красный топор. Не опознает он тебя без грима, то есть, без шапки, – готов поспорить.

– Это ты мне будешь рассказывать, если он явится за мной и убьет! Вот что тогда?

– А что ты предлагаешь?

– Давай сдадим его поглощающим вместе с этим долбанным зерном? Это же контрабанда!

– И столько труда насмарку? Ну нет!

Я порылся в обоих карманах и достал золотистую колбочку на цепочке. Протер рукавом. Потянул за рычажок, высвобождая острое, опасное «жало».

– Сорбет «выхухоль мозга»? – только и пробормотал Тиха.

– Ты откуда слова такие знаешь, Тихомир Одиш?

– Рейни, у тебя совесть, вообще, есть?

– Откуда раскаяние там, где сердца нет?

Я усмехнулся. Как весело, порою, отвечать кому-либо строчками наших песен. Без музыки все звучит настолько фальшиво и пафосно, что даже меня, привыкшего долдонить эти фразы бессчетное количество раз, начинает мутить.

По идее, этот укол сработает так, как действует ударная доза алкоголя с небольшим, но приятным бонусом: элементы заклятия притупят воспоминания за несколько последних часов. Сотрясение мозга, которое мужик наверняка заработал, может и не сработать, а вот «сорбет» – наверняка.

И мы даже ничего не стираем – такое мало кому под силу, а уж непрофильному магу подобный эффект и вовсе недоступен.

Так что стыдиться мне, на самом-то деле, нечего: мужик, может быть, когда-нибудь даже вспомнит о нас.

Может быть.

Как ей и полагается, настала пятница. Своим чередом прошли лекции, стремительно пролетело первое практическое занятие по композиции, на котором Никс весьма понравилось, солнце закономерно пересекло зенит и склонилось ближе к морю. Анита Совестная так и не нашлась. Берсы на горизонте тоже не наблюдалось, от Марика вестей не было, а насчет возможной подработки Никола еще ничего не придумала.

Неприятностей тоже удавалось пока что избегать, если не считать ими привычные уже поганые мелочи вроде зажавшего сдачу кофейного автомата или липкой жвачки под столешницей парты. Везения тоже были никчемными, хоть и разнообразными и обильными. В любом случае, без всего этого было бы спокойнее, удалось бы, может, сосредоточиться и все обдумать, но пока что приходилось вертеться.

Никс относилась к учебе очень серьезно. Она надеялась, что не будет никакой войны никогда, и свой долг, как элементалисту, ей отдавать не придется. А это значит, что будет жизнь. Все, что нужно – это избавиться от утопленнического везения, а уж там-то все пойдет, как по маслу.

Никола, уже разузнав, как пройти в библиотеку, ступила на потрескавшуюся асфальтовую тропку, ведущую через парк. Там, южнее, стоит отдельное двухэтажное здание с куполообразной крышей, и именно в нем располагается феноменально огромное, как для художественной академии, хранилище знаний.

Табличка на стене, покрытой потрескавшейся штукатуркой, гласила, что библиотеке не меньше сотни лет, и вообще, здание является культурным памятником. Никс прошла сквозь низкий дверной пролет, окунувшись из жаркого томного вечера в гулкую прохладу, и тут же ее поприветствовало эхо, заплутавшее в пыльных столбиках света, а следом и библиотекарша, которая, казалось, еще древнее самой библиотеки.

– Вам по лестнице и направо, – проскрежетала старая женщина, блеснув толстыми линзами очков.

Никс даже вздрогнула. Решила ничего не спрашивать. Прижала общую тетрадь к себе покрепче и стала подниматься по указанным ступеням вверх. Огромная хрустальная люстра, пыльная, как будто бы поросшая сизым мхом, свисала с куполообразного потолка на толстых черных цепях. Проходя мимо нее наверх, Никс смогла рассмотреть, что вместо ламп среди мутного, потрескавшегося хрусталя виднеются толстые свечные огарки.

В полукруглом алькове, что обнаружился за коридорным пролетом, располагались друг напротив друга три белых двери. Первая была приоткрыта, а на двух других висели амбарные замки. В приоткрытую дверь Никола и заглянула со всей возможной осторожностью.

Приметив знакомый затылок, тихо вошла.

– Знаешь, у меня такое ощущение, будто бы за три дня, что мы не виделись, тебе уже наболтали всякого, – произнес Рин, не оборачиваясь. Потом все-таки оглянулся через плечо, откинувшись на опасно поскрипывающий стул. – И ты поверила, на всякий случай, всему и сразу.

Никс ничего не ответила. Она протиснулась между поставленными друг на друга коробками вглубь небольшого, ярко освещенного кабинета, пыльного чуть менее, чем давешняя люстра, положила тетрадь на изрисованную множеством ее предшественников парту и уселась на протертый стул с красной обивкой.

– Слушаю и внимаю, – сказала она по возможности уважительно и спокойно. – Как мне лучше обращаться к своему куратору?

Рин привстал со стула, перевернул его спинкой вперед и уселся, положив голову на сложенные перед собой руки.

– Обиделась?

– На что?

Рин помолчал. Кивнул, как будто бы что-то понял, и сказал наставительно:

– Официоз ты разводишь зря. Обращайся по имени. А слушать и внимать сейчас буду я. Первым делом нам следует уразуметь, что ты вообще знаешь, Никола Рэбел.

Никс насупилась и сжала крепче механический карандаш, выданный ей на днях Ирвис. Она сосредоточила взгляд на острие грифеля и повела по бумаге неровную угловатую линию, тщетно пытаясь сделать ее легкой и плавной.

– Положим, испечь на ладошке сардельку ты сможешь легко, но сила «хранителя снов» не в этом, – продолжил Рин. – Начнем с начала.

– А можно мне узнать вообще всю программу мероприятий?

Никс подняла голову, оторвав взгляд от тетради, и посмотрела на Рейнхарда прямо. Он усмехнулся.

– Я думал, ты спросишь, что за «хранители снов» такие.

– Ясное дело, это про нас. И вряд ли ты сам знаешь, откуда это пошло. А еще это – явно устаревшее название, сейчас бы так никто не говорил, смешно же.

– Неплохо, – отметил Рин. Поднялся, подошел к окну. С силой подвинул рассохшуюся створку вверх, так, что посыпалась на пол облупившаяся краска.

В душную комнату ворвался свежий ветерок, зашуршал бумагами, вздул пыль и тут же угомонился. Рин обернулся, оперся об подоконник и сложил руки на груди.

– Значит, план такой. Будем обучать тебя экстерном. Я планирую управиться за два месяца, хотя ты могла слышать, что обучение занимает в среднем год.

– Это почему это?

– Сдается мне, что ты с этим справишься, хотя потрудиться придется. Нужно будет многое выучить, что-то попросту зазубрить. По итогам обучения будет произведен ритуал замены зерна. Так, мы избавимся от повинности терпеть общество друг друга в течение двух месяцев. Не подумай чего хорошего, но есть большая вероятность, что ты меня, как преподавателя, вскоре возненавидишь. Не думай, я не запрещаю, я к этому полностью готов. Программа насыщенная, требования высоки, и кое-что тебе может так вот, сразу, показаться ненужным и бессмысленным, а то и грубым, а может, вообще непростительным. Приятельствовать мы, в общем-то, не обязаны.

Никс вздохнула. Человек, стоящий у окна, что-то важное по его мнению говорит, да. Она понимала это умом, по крайней мере, какой-то частью своего ума. Было ощущение, что теперь он нарочно пытается вызывать неприязнь, о которой предупреждает. Зачем ему это? Предосторожность? Думает, что настолько хорош? Или это что-то из разряда «Не приближайся ко мне, детка, я того не стою»?

Никс видела, как теплые закатные лучи, проходя насквозь, выплавляют из его волос платиновые искры, просвечивают легкую светлую ткань на рукавах, отражаются от белых стен и возвращаются солнечными зайчиками на бледное, тонкое, ладно скроенное лицо, безоговорочно красивое. Было в этом всем что-то очень неправильное. То ли не должен мужчина становиться предметом любования, то ли красота эта излишня, несоразмерна, отпущена чересчур щедро, то ли еще что, – но ясно только, что толпы поклонниц – это они не зря, они очень даже не просто так, и Рейнхард Майерс об этом, понятное дело, знает.

Она сама наблюдала его в свете софитов, на фоне ночного моря, и голым по пояс на его же кухоньке, – и все это было мило, конечно, и производило эффект, да, но этого явно мало для того, чтобы лишить ее способности соображать.

Есть здесь потайное дно или нет? Честен ли он, искренен ли, или у этих всех фраз и взглядов есть оборотная сторона?

– Эй, ты меня слушаешь? – переспросил Рин, кажется, во второй уже раз. – Давай, что ли, по основам. Расскажи мне о ступенях мастерства.

Никс, опомнившись, даже слегка привстала, но потом села обратно. Задумалась. Попыталась вспомнить. Знания ворочались где-то за пределами действительной памяти, ненужные и блеклые. Задумчиво помусолив карандаш, она все-таки изрекла:

– Ступени мастерства, то есть магии... заключаются... заключаются в том, что... Нет, не так. Существует три ступени волшебства, и они одинаковы для каждой гильдии. Первая ступень. На первой ступени маг убирает физические ограничения, связанные с его специализацией, с предмета. Простой пример: мокрое дерево не горит. У меня горит. Это я пользую интуитивное безмолвное контактное бытовое заклинание первой ступени.

– Хорошо. Продолжай.

Никс с неудовольствием отметила, что похвала была ей приятна. Она постаралась говорить с тем же равнодушным тоном:

– Вторая ступень. Привязка волшебства другой школы. Тут сложнее, все зависит от способностей мага, его родословной, от его знаний и предрасположенностей. Короче говоря, вторая ступень позволяет мне почувствовать себя горящим поленом, если мне близка магия чтецов, или заставить его летать, если в предках у меня был кто-то из диких ведьм, или увидеть в вызванном пламени чего-нибудь этакое, если в роду не без прорицателей. Честно говоря, сама я до второго уровня не добиралась особо, и как привязать к простому примеру с поленом некромантов или целителей, я не знаю.

– Материал, то есть, объект колдовства, тоже играет роль, – подсказал Рин. – Это мы будем проходить отдельно. Так что там у нас с третьей ступенью?

– Третья ступень – мифологизация. Основная специализация ныне здравствующих архимагов. Если я ничего не путаю, а это вряд ли, характеризуется третья ступень соединением сущности мага, (некоторые называют это струной) с неким абстрактным понятием, здесь и далее «мифом». Так, маг огня сам стает немножечко огнем, и приобретает способности, свойственные огню, как архетипу, как воплощенному герою мифа, а не как натуральному физико-химическому явлению. И так далее, и тому подобное. Четвертая ступень, – начала Никс и запнулась, ведь про четвертую речи не шло, и никто ее об этом не спрашивал. Но Рин кивнул, мол, продолжай, и Никс заговорила снова: – Четвертая ступень была доступна исключительным чародеям прошлого. «Колдовать – как дышать», – говорили они, и, собственно, на четвертой ступени стирались многие различия между школами, и исключительные, вроде как, не были ограничены ничем, кроме собственных знаний и фантазии. Они получали огромную силу, становились опасны, их сознание переставало быть сознанием простого человека, они начинали мыслить иначе. Исключительные чародеи творили, что хотели, и именно этим они навлекли на себя народный гнев. Кажется, как-то так.