Стан охорони праці в Україні та інших країнах

Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 861

Судя по всему, до окончательного отрезвления организму было еще далеко. Хорошо хоть не мутит, качественный виски попался. В остальном ничего не изменилось: все та же тупая боль во всем теле. На душе — мерзко, грязно и… пусто. Ничего, кроме хаотичных обрывков мыслей, также переживающих похмелье.

«Надо принять душ, — зацепился он за одну из них, показавшуюся спасительной. — Побриться, переодеться, спуститься в ресторан и поесть. Но сначала заварить чай покрепче. И сахару побольше. Проверенный метод, должно помочь».

Заставив себя подняться, Вадим достал из холодильника бутылку воды, налил в чайник, щелкнул тумблером и, дожидаясь, пока закипит, подошел к окну. Открывшийся вид на город полностью совпадал с его настроением. Капли на стекле, серое небо, вязкая, низкая облачность, размывшая улицы и проспекты, поглотившая верхушки небоскребов.

Щелкнул тумблер. Залив кипятком два пакетика черного чая, Вадим поднял с пола джинсы, джемпер, разгладил их руками и аккуратно повесил на спинку кресла. Прихватил гигиенические принадлежности и поплелся в душ.

«Работа у нее вредная, — стоя под тугими струями, вспоминал он слова матери. — Еще какая! Особенно для окружающих… А ведь знала, не могла не знать, кто я такой! — вдруг осенило его. — Пускай даже поначалу не догадывалась, но после знакомства с мамой, после ее рассказов об отце не могла не понять, с какой семьей имеет дело! Зачем же тогда продолжала делать вид, что ничего не помнит?! И ведь, самое главное, это ее нисколько не тяготило, уж я бы заметил! Неужели думала, что никто не свяжет ту историю с сегодняшним днем? Вот оно, женское коварство!.. Почему я снова встретил не ту женщину? И почему именно она запала мне в душу? Потому что так долго ее искал? Но ведь, если честно, я давно отказался от этой идеи. Старался даже не вспоминать. А желание взяло и материализовалось! Но ведь так не бывает! Это, в конце концов, жестоко! — он крепко сжал кулаки. — Не хочу ее видеть, слышать, знать!.. Однажды я уже через это прошел. Надо взять себя в руки. Переключиться. Рвануть после похорон одному в горы, выбить из себя всю дурь одним махом… Как она могла?» — отбросив голову, Вадим подставил лицо струям.

Нестерпимая боль терзала душу, горло сдавливал ком обиды. Крепко, до рези, сомкнув веки, в последний момент он все же переборол себя и не дал волю готовым вот-вот появиться слезам.

«Я в принципе не против слез. С точки зрения медицины, они даже полезны, — снова вспомнились ему слова Флемакса. — Сентиментальность, если в меру, тоже не порок. Но раскисать в минуту, когда надо собраться и держать свои эмоции в узде, — это не по-мужски. Это называется малодушие. Нужно учиться принимать удары судьбы. Только так можно победить».

…Если бы не Саня с Андреем, его, скорее всего, давно уже не было бы на белом свете. И он хорошо помнил день, едва не ставший последним в его жизни.

Утром за ним заехали Заяц с Клюевым и отвезли на встречу со следователем, который объявил, что обвинения с него сняты.

Затем Вадим забрал из больницы мать, привез ее домой, попросил друзей подкинуть его к кладбищу и оставить одного.

Холодное ноябрьское солнце и ледяной ветер моментально высушивали скупые мужские слезы. Он долго разговаривал с отцом. Вслух просил прощения, каялся, что не слушал советов, дал обещание отомстить недругам, разыскать автора статьи и наполнить его жизнь такими же мучениями, через которые пришлось пройти Ладышевым. Вроде даже полегчало.

Но было еще одно дело, которое не давало покоя. Лера. Встреча с ней стала навязчивой идеей. Несмотря ни на что… он готов был ее простить.

«Испугалась. Женщина, на руках маленький ребенок», — оправдывал ее в душе Вадим, сидя вечерами над бутылкой.

После выхода из СИЗО он неожиданно для всех запил. Мать тогда впервые попала в больницу с высоким давлением, в квартире на Пулихова оставался тосковавший по умершему хозяину Гранд, и Вадим вынужден был туда переселиться. Пес почти все время лежал на коврике у входа в профессорский кабинет, а он, не включая света, сидел на кухне или впадал в пьяное забытье на кровати.

Так больно, как тогда, ему еще не было. Душа — одна сплошная рана. Беспрерывная боль не притуплялась, ни на миг не отпускала. Он падал в бездну и не пытался сопротивляться. Состояние усиливало похмельное ощущение мерзости и испачканности, что для него, с детства привыкшего к чистоте и порядку, было просто невыносимым. Тогда он брал Гранда, шел с ним гулять… и по пути покупал очередную бутылку водки.

Он потерял все — отца, профессию, веру в людей. Не видел Леру почти три месяца….

«Я не могу без нее», — зудело в затуманенном алкоголем сознании.

Он настойчиво пытался ее разыскать. Узнал, в какое лечебное учреждение она перевелась после отпуска, новый адрес, по которому прописана. Но на работе отвечали, что такой у них нет, а в новостройке, где она наконец получила квартиру, еще почти никто не жил. Телефон ее родителей молчал.

…На выходе с кладбища его поджидали друзья. И тогда он попросил подвезти его к дому-новостройке. Тяжело вздохнув и переглянувшись с Клюевым, Андрей открыл бардачок и протянул ему письмо. Вернее, записку на небольшом листочке школьной тетради в клеточку.

Вадим сразу узнал почерк Леры. Три коротких предложения: «Я тебя не люблю. Забудь. Прости».

Тупо сверля взглядом текст, он поначалу с трудом воспринимал рассказ Зайца. Накануне, оказывается, Андрею удалось ее разыскать и даже встретиться. И она сообщила, что еще два месяца назад вышла замуж за отца своей дочери, что беременна вторым ребенком, а Вадим был для нее лишь «полетом фантазии». Все эти годы она продолжала любить одного человека. Теперь она счастлива, чего и ему желает. Просит ее не беспокоить, не преследовать. Очень надеется, что он поступит по-мужски и не создаст ей никаких проблем.

Понимая, что Ладышев не поверит его словам, Андрей попросил черкануть записку, что она и сделала. Не задумываясь, без лишних слов и эмоций.

Дослушав до конца, Вадим смял записку, крепко сжал ее в кулаке и уставился в стекло. Только тут до него стало доходить, почему она никогда не приглашала его к себе. Там бывал другой человек. Только тут поверил слухам, которые витали вокруг Валерии. Как поговаривали, дочь она родила не от случайного человека, а от председателя исполкома городка, куда попала по распределению. Чиновник довольно быстро пошел на повышение: сначала в область, а затем и в столицу, в какое-то министерство. Скорее всего, именно он и похлопотал о переводе Гаркалиной в Минск.

Но тогда, ослепленный любовью, Вадим никого и ничего не желал слушать: сплетни! Коллеги просто завидуют ее красоте, ребенка она родила от большой, но несчастной любви! И за это достойна не порицания, а уважения!

А здесь получается… Вадимом она просто пользовалась. Выходит, и здесь отец был прав…

Тут же выяснилось, почему друзья не торопятся на работу: взяли отгулы. Предложили поехать на дачу в Крыжовку — помянуть Сергея Николаевича, выпить за благополучный исход дела. Ладышеву было все равно, куда ехать…

Уже при свете луны они подкатили к железнодорожному переезду и пристроились в хвост машин, дожидавшихся, пока погаснет красный свет светофора. Под луной блеснули рельсы. Повинуясь какому-то безудержному внутреннему порыву, Вадим открыл дверцу, скрылся за густым кустарником, поднялся на насыпь и… лег на рельсы. Зачем жить, когда в жизни нет ни справедливости, ни смысла, ни любви? Почему-то в эти минуты самой нестерпимой была мысль о предательстве Валерии.

Поезда долго ждать не пришлось. Вдали появился яркий фонарь, задрожала земля, машинист дал пронзительный гудок. Вадим закрыл глаза, мысленно со всеми попрощался, попросил прощения…

Внезапно кто-то схватил его за ноги и рывком стащил с рельсов. Под грохот проносящегося грузового состава и отборный мат над ухом вместе с навалившимся на него Андреем он скатился с насыпи, но, едва придя в себя, оттолкнул друга и упрямо пополз обратно. Сделать это на сей раз ему не позволил Клюев, мертвой хваткой вцепившийся в ноги. Вскочивший с земли Заяц, не раздумывая, ударил кулаком в лицо.

Какое-то время Вадим пытался с ними бороться, но силы были неравны. Вместе с проследовавшим мимо последним вагоном они покинули его окончательно. Дальше все пронеслось как в тумане: слезы отчаяния, полная прострация, машина, дача, дед Зайца Серафим Иванович, его проницательный взгляд, стакан водки на столе. Последний. Наутро его ждал по-мужски жесткий разговор, после которого Ладышев довольно долго не прикасался к спиртному.

Здесь под присмотром академика он провел почти неделю. В основном ел, спал или помогал по хозяйству, стараясь не смотреть в сторону своей проданной дачи. А в выходные Серафим Иванович впервые взял его и внука на охоту…

Шли годы, жизнь брала свое, но нет-нет да и заползала в душу предательская мысль: а вдруг Андрей что-то напутал? Вдруг Лера солгала ему в силу обстоятельств? В такие минуты почему-то нестерпимо хотелось напиться.

Все прекратилось одномоментно. Пять лет назад в одной из больниц его специалисты монтировали оборудование. Возник вопрос к администрации, пришлось самому выехать на объект и встретиться с начмедом. Им оказалась давно носившая другую фамилию Лера.

Глянул — и как рукой сняло преследовавшее столько лет наваждение. Ничего в душе не дрогнуло, ни один нерв. Даже говорить о чем-то, кроме дела, не захотелось. Отрезало раз и навсегда. Решил вопрос и уехал в офис. Даже подумал, что, случись такая встреча раньше, давно бы спал спокойно. Вскоре он купил квартиру на Сторожевке, сделал ремонт, запер душу на крепкий засов и окончательно вернулся к жизни…

…После принятого душа Вадиму стало легче.

«Не получится сбежать. Слишком много дел скопилось в Минске, — начал он мыслить реально. — И от разговора с Катей не уйти: надо расставить все точки на „i“. Здесь не должно оставаться недоговоренностей, иначе они не дадут покоя. Как когда-то с Лерой… Поговорить — и выжечь каленым железом, чтобы даже не вспоминать, не накручивать себя, не доводить до грани… — Вадим допил вторую чашку чая и вдруг нахмурился. — Сейчас о другом надо подумать: что делать с автомойкой, которая мне не нужна? По сути, она уже никому не нужна — ни Проскурину, ни Евсееву с его больным сердцем. Задаток, конечно, не вернуть, но от покупки следует отказаться прямо сейчас. Пусть Поляченко дает отбой».

Однако звонить Андрею Леонидовичу не пришлось. Тот сам объявился, стоило только о нем подумать.

— Вадим Сергеевич? Добрый день. У вас все в порядке? Самолет прилетел с опозданием, давно уже приземлился, а вас все нет, — услышал он обеспокоенный голос.

— Добрый… — ответил Ладышев после некоторого замешательства. — У меня все в порядке. А вы где?

— В аэропорту. Екатерина Александровна попросила вас встретить. У вас точно все в порядке? — недоверчиво повторил Поляченко.

— Все хорошо. Если… не считать того, что я не полетел в Минск. Обстоятельства, — кратко объяснил он.

— Вот как? Странно… Екатерина Александровна вам ключи от квартиры передала, — растерялся Андрей Леонидович. — Она не знала, что вы не прилетите?

— А что она еще просила передать? — вопросом на вопрос ответил он.

— Чтобы вы не волновались по поводу автомойки. Я тут хотел…

— И я хотел, — перебил тот, — чтобы вы сообщили продавцу, что мы отказываемся от покупки.

— То есть? Если я правильно понял…

— Вы правильно поняли: я не покупаю автомойку.

— А как же…

— Далее — по договору. Задаток остается продавцу.

— Как скажете, — только и смог произнести удивленный нелогичным решением шефа Андрей Леонидович.

«Значит, все серьезно. Дело близится к разрыву», — мгновенно проанализировал он ситуацию.

На какие-то секунды ему даже стало грустно: как человек Екатерина Александровна была ему симпатична.

— Что-нибудь еще просила передать? — после небольшой паузы уточнил Ладышев.

— Да, — напряг он память. — Сказала приблизительно так: история одиннадцатилетней давности подошла к логическому финалу. Виновник получил по заслугам. Жестоко, слов нет… Нельзя забывать, кто на что учился.

«На хирурга я учился», — мрачно усмехнулся Вадим.

— По-моему, к концу она заплакала, — неуверенно добавил Андрей Витальевич.

— Понятно, — спокойно отреагировал шеф. — Прямо сейчас позвоните продавцу, сообщите о моем решении. Затем — мне. Буду ждать. За беспокойство извините. Выходной, а вам пришлось ехать в аэропорт.

— Ничего страшного. Я перезвоню.

Отключив телефон, Вадим заварил еще чаю, сел в кресло и откинул продолжавшую гудеть голову.

«Вот и все, вот и доказательство, что она с самого начала все знала, — устало подумал он. — Иначе не съехала бы так быстро с квартиры».

Неожиданно снова зазвонил мобильник.

«Поляченко? Так быстро?» — и он удивленно глянул на дисплей.

Звонил Заяц.

— Привет, — как-то неуверенно поздоровался тот. — Ты уже в Минске?

— Нет, во Франкфурте.

— Не полетел? Я почему-то так и думал, — после паузы вздохнул Андрей. — Напился, небось.

— С чего ты решил?

— Кто же тебя лучше меня знает? Надеюсь, из окна там не собираешься сигануть?

— Не дождешься.

— Ну и хорошо… А то вспомнилось тут… Значит, это она.

— Она, — подтвердил Вадим.

— И что теперь?

— Ничего.

— Я тут… В общем, ночь почти не спал, все думал, а с самого утра снова к Ирке поехал. В общем, женюсь я, — немного стесняясь, сообщил Андрей.

— Поздравляю.

— Неловко, конечно, говорить об этом в такую минуту…

— Нормальная минута, — успокоил Вадим. — Если в одном месте убыло, то в другом обязательно прибудет. Рад за тебя. Когда свадьба?

— Не решили пока, но скоро. Срок поджимает, сам понимаешь, — оживился друг. — Завтра поеду в Пуховичи знакомиться с родителями.

— Свататься, что ли? — улыбнулся Вадим.

— Ну да. Надеюсь, не попрут, — шутливо подтвердил Андрей. — Жаль, что ты не прилетел. Поехали бы вместе, побыл бы в роли свата.

— Не умею я. Так что как-нибудь без меня.

— Ну тогда хоть свидетелем будешь?

— Во второй раз? Нет, даже не проси. Я несчастливый свидетель.

— А кто тогда? — озадачился Андрей. — Санька сам женится.

— Вот и побудете друг у друга свидетелями.

— А что? Даже интересно, — загорелся он идеей, но тут же почувствовал неуместность своей радости. — Слышь, ты это… не расстраивайся сильно. Будет и на твоей улице праздник.

— Надеюсь, — без всяких эмоций согласился Вадим. — В общем, если других новостей нет, то я снова пошел спать. Ты угадал, состояние у меня сейчас еще то. Отходняк.

— Ладно, понял. Придешь в себя — набери. Чтобы спокойней было.

— Маленький я, что ли?

— Большой… Самый большой друг. Потому и прошу.

— Хорошо, — вздохнув, пообещал Вадим. — Позвоню…

Для Кати утро понедельника один к одному повторило то, что было в субботу и воскресенье: стоило ей покинуть кровать и принять вертикальное положение, как тут же подкатывал рвотный спазм, который никак не удавалось снять. При этом от глотка воды становилось только хуже, приступ рвоты повторялся. Затем наваливалась невероятная слабость, дрожали руки и ноги, ныли мышцы живота.

А на смену всему этому приходил зверский приступ голода. Да такой, что, несмотря на совет Арины Ивановны поголодать, она тут же одевалась и бежала в магазин. Мачеха даже категорически запретила ей навещать в таком состоянии отца, которому стало гораздо лучше. Неровен час, передастся непонятная инфекция, а он и без того еще слаб. И настоятельно рекомендовала Кате показаться врачу. Уж слишком настораживало ее течение болезни: непрекращающаяся рвота, слабость — засыпала прямо на ходу.

С аппетитом все понятно — истощенный организм требовал пищи. Но такая сонливость настораживала не только Арину Ивановну: спала в эти дни Катя предостаточно. Правда, не привязываясь ко времени суток, так же много и работала. Это единственное, что отвлекало от душевной боли. А болело там нещадно, невыносимо. Стоило отключиться — ныло так, что хоть на стенку лезь, хоть головой об нее бейся!

Молчание Вадима только усугубляло упадническое настроение. Честно говоря, она ждала от него хоть какой-то реакции еще в субботу. Как наяву представляла: вот он прилетел, Поляченко его встретил, передал ключи. Вот он зашел в квартиру, прочитал смятую записку, которую она забыла выбросить, увидел собранное на нее досье… Не может быть, чтобы он не захотел с ней поговорить. И неважно, с чего бы начался разговор, чем бы закончился. Зато появилась бы ясность. Хоть какая-то.

Но Ладышев так и не дал о себе знать ни в субботу, ни в воскресенье. Она даже интересовалась в справке аэропорта, был ли самолет. Был, правда, прилетел с опозданием.

Значит, она абсолютно права относительно его намерений. Значит, это такая редкая разновидность мести…

Надо как-то учиться жить без него. Но как? Она даже не подозревала, насколько к нему привязалась, прямо приросла душой и телом. Как мучительно ей не хватает его глаз, губ, рук, его голоса, присутствия рядом. Почему он так с ней поступил? Неужели нельзя было найти другой способ мести? Не такой безжалостный?

Чтобы хоть как-то абстрагироваться, Катя и заставляла себя работать. Отредактировала материал о женской колонии, написала большую, почти на две полосы, статью о профессоре Ладышеве.

Первый порыв — дать опровержение — прошел. Появилось понимание, что этого будет недостаточно. Великое счастье — знать таких людей, как Сергей Николаевич, учиться у них при жизни. А уж после смерти о таких людях обязательно следует помнить. Они оставляют свой след в истории.

К счастью, в Интернете на медицинских форумах обнаружилось немало ссылок на труды профессора. Даже несколько забавных, но поучительных историй, записанных его учениками. Но самое главное для нее — рассказ Нины Георгиевны. Рассказ-исповедь, рассказ-признание в любви к человеку, которого давно нет, но который живет в сердце. Редкая на сегодняшний день тема и редкая удача для журналиста — столкнуться с такой судьбой.

Так что, несмотря ни на что, выходные не пропали даром. И первая, и вторая статьи были именно тем, в чем сейчас, на ее взгляд, нуждалась газета. Сомнений, что Камолова с ней согласится, не было.

«Хорошо бы увидеться и переговорить с ней до начала планерки, — думала она, засыпая в воскресенье. — Евгения Александровна — тонкий, умный человек. Она должна понять, почему это так важно для меня».

Но в понедельник утром планы в очередной раз «откорректировала» проклятая инфекция! Пришлось звонить в редакцию, предупреждать, что в силу обстоятельств пропустит планерку. Судя по опыту выходных, опоздает как минимум часа на два.

Так оно и вышло. На ступеньках редакции Катя оказалась в начале двенадцатого. Пока бежала от машины к зданию, успела промерзнуть до костей — мороз, ледяной ветер. В такую погоду лучше бы в шубе ходить, а не в курточке на меху.

«Вот так, Екатерина Александровна, и остались вы с носом: были две шубы, да сплыли. Одну, скорее всего, Алиска носит. Арина Ивановна говорила, что Виталик ее забрал. Вторую тоже найдут кому пристроить, — грустно усмехнулась она. — Да Бог с ней, не в шубе дело. И не в погоде… На душе минус сорок… — и вдруг поймала себя на мысли: — А ведь я мучаюсь не только потому, что он так со мной поступил. Я за него волнуюсь. Где он? Что с ним? Не заболел ли? Умом понимаю, что меня все это уже не должно касаться, а вот поди ж ты… Ладно, хватит хандрить. Надо учиться принимать удары судьбы. Сколько их еще впереди?»

Вопрос совпал с открытием дверей лифта.

— Катюня, привет! — наткнулась она на Венечку. — Тебя твой полуолигарх на диету посадил, что ли?

— Привет! С чего ты решил? — нахмурилась она.

— Тебя ж ветром качает! Как после голодовки. Решила стать 90-60-90?

— Почему бы нет? Может, я тоже на подиум хочу, — буркнула она, направляясь к дверям редакции.

Забыв о лифте, Потюня неожиданно пошел следом.

— Кать, если хочешь знать мое мнение, то худоба тебе не идет. Ты, цветущая, пышущая здоровьем молодая женщина. Во что ты себя превратила? Синячищи под глазами… Терпеть не могу худосочных! Ну что с ними делать?

— То же, что и с остальными, — на ходу, не оборачиваясь, бросила Катя.

Признаться честно, Венечкины слова, с одной стороны, порадовали. Если заметили окружающие, значит, она в самом деле прилично похудела: джинсы сваливаются, ремень утром на две дырочки пришлось переместить. Вот ведь как бывает: стараешься-стараешься, моришь себя голодом, не жрешь ни черта — а вес не уходит. Зато стоит поймать на пару-тройку дней какую-нибудь заразу, как — раз, и неизвестно что куда подевалось!

«И все же Бог с ними, с килограммами, — подумалось ей. — Только бы не наступило очередное утро в обнимку с унитазом».

— Хочешь, я тебе фотосессию устрою? И без всякой голодовки! Так отфотошоплю, отец родной не узнает!

— Не люблю я фотошоп, Венечка. Все равно как петь под фонограмму.

— Не хочешь фотошоп — не надо! Давай так сфоткаемся, а? Сколько раз предлагал, а ты все отказываешься, — насупился он.

— Ладно, уговорил. Как только, так сразу. Надо запечатлеть момент, пока снова не наберу вес после инфекции.

— А-а-а… Вот в чем дело, — дошло до него. — А я-то думаю: чего ты такая бледная? Сочувствую. Могла бы объяснить Жоржсанд, отлежалась бы дома. Кстати, не ты одна. Мария Ивановна тоже заболела.

— А с ней что?

— Не знаю. На планерке сообщили. Вместо нее Любашу вызвали.

Любашей звали два года назад ушедшую на пенсию сотрудницу, которая появлялась в редакции по первому зову. Не столько ради лишней копейки, сколько чтобы пообщаться, отвлечься от домашних хлопот. Всю жизнь проработала в больших коллективах — в редакциях газет, на радио, телевидении. И на пенсию не хотела уходить, да дети настояли. Стыдно, мол, перед знакомыми — будто они не в состоянии обеспечить мать.

— Это хорошо, — кивнула Катя и задумалась.

Выходит, не одну ее задело продолжение истории многолетней давности. Чисто по-человечески Марии Ивановне можно было только посочувствовать. Добрая она женщина, сердобольная. А тут такую рану разбередили. Да еще выяснилось, что сама неправа в отношении людей, которых винила в смерти племянницы. Такое тяжело принять. Правда, как и простить.

— Жоржсанд на месте? — поинтересовалась Катя.

— Была на месте. Я тут хотел спросить: ты когда материал про колонию собираешься сдавать?

— Сегодня. Прямо сейчас пойду и покажу.

— Я так и думал, потому и вернулся. Фотки тебе перекину, посмотришь, что подойдет.

— Хорошо. Только никуда не уходи. Я постараюсь быстро поговорить с Евгенией Александровной, — спрятав в шкаф курточку, включила она компьютер.

— А ты чего без шубы в такую холодрыгу?

— Моль съела, — как отрезала она, дав понять, что разговор окончен. — Все, Веня, не отвлекай. Дел много…

Периодически впадая в сонное забытье, субботу и воскресенье Вадим провел в номере. Даже в ресторан при отеле не спускался. Заказывал еду, когда чувство голода становилось нестерпимым. Затем щелкал пультом телевизора и снова засыпал. Сон был спасением, и он это понимал. Иначе мыслительный процесс обязательно довел бы его до очередного падения в бездну. В баре было достаточно спиртного.

В понедельник около пяти утра он раскрыл глаза, выключил продолжавший бубнить телевизор, прислушался к себе и понял: с ним все в порядке. И выспался на неделю вперед.

Встав с кровати, потянулся и, разминая шею, подошел к окну: сонный город тоже просыпался. Пока еще полупустые магистрали, редкие машины и фигурки людей, ярко светящаяся реклама. Через пару часов все кардинально изменится: посветлеет, появятся пробки, толпы спешащего на работу люда.

Повернувшись, Вадим окинул взглядом номер. В выходные он так и не дал горничной прибраться. Раздосадованно вздохнув, он разобрал дорожную сумку, аккуратно разложил в шкафу вещи и приступил к зарядке.

«Что там у меня на сегодня? — вспоминал он, отсчитывая количество отжиманий. — Пять, шесть, семь… Вступление в права основного владельца „Моденмедикал“, знакомство с персоналом. Звучит официально, хотя на самом деле всех давно знаю. К девяти утра прибудут юрист с Хильдой — хорошо хоть не рассказал ей, что не летал в Минск… Восемь, девять… Лишнего она не спросит, но неловкость появится: остался во Франкфурте и не навестил… А так позвонил, сказал, что вернулся, справился о самочувствии… Десять, одиннадцать… Что там дальше? Вместе с Хильдой заехать в офис UAA Electronics, где будут обсуждаться завтрашние похороны Флемакса. Правильно, что все расходы корпорация взяла на себя. Мартин это заслужил… Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Пожалуй, хватит на сегодня, не стоит перегружаться, — решил Вадим, перевернулся на ковровом покрытии, потянулся, расслабился, потянулся, снова расслабился. — Сейчас в бассейн, на завтрак и на свежий воздух. Пройдусь в офис пешком. Полчаса, больше не займет, — прикинул он. — Не зря Мартин любил ходить на работу, в этом что-то есть. Настраиваешься на дело, ни о чем другом не думаешь… Как все рассказать маме? Ладно, потом…»

Неожиданно зазвонил мобильник.

«Кто это в такую рань? — с удивлением взял он трубку. — Мама? Что-то случилось?» — тут же обдало его холодной волной.

— Вадик! Вадик, что ж это такое происходит? — даже не поздоровавшись, запричитала та. — Не успела я проснуться, как… как… Галя только что зашла к тебе в квартиру, а там… там… — дрожал ее голос.

— Что там? — начиная догадываться, что же такое обнаружила в его жилище Галина Петровна, спросил он спокойно, сетуя при этом на себя, что не подумал и не предусмотрел такую ситуацию. Надо было попросить Галину Петровну не приходить в квартиру, пока он не вернется. — Там… Там нет Катиных вещей… — растерянно сообщила Нина Георгиевна. — И ее самой нет…

— Я знаю. Ну и что из того?

— Как это — что из того?

— «Что из того» означает, что мы расстались, — беспристрастно пояснил Вадим.

— Когда? — опустошенно выдохнула Нина Георгиевна.

— По всей видимости, еще в пятницу. Именно поэтому я и не прилетел в субботу. Прости, не хотел тебя расстраивать.

— Но почему? Катя такая хорошая…

— Наверное, именно поэтому. Она слишком хороша для меня, — перебил он ее. — Или — я для нее. Что, по сути, ничего не меняет: мы расстались — и точка. Придется с этим смириться, — добавил он чуть мягче. — А теперь слушай меня внимательно: прямо сейчас идешь к аптечке, берешь таблетки по списку, принимаешь, запиваешь водой… Давай, я жду…

— Вадим, какие сейчас таблетки?..

— Мама, ты идешь к аптечке и берешь лекарства, — чуть жестче повторил сын. — Мне и без того хватает проблем: завтра — похороны Мартина. И я не хочу по возвращении заняться тем же дома.

— Ну хорошо, хорошо, — послушно согласилась Нина Георгиевна. Какое-то время в трубке был слышен шорох, затем шум воды. — Все, выпила. Вадик, так что же такое случилось?

— О том, что случилось, я расскажу тебе, когда приеду. Всю правду, обещаю. А теперь опять слушай меня внимательно: ты ничего не пытаешься выяснять сама и ни в коем случае не звонишь Кате. Обещаешь? — строго спросил он.

— Обещаю, — только и смогла вымолвить бедная женщина.

— Вот и хорошо. Вечером позвоню.

Закончив разговор, он полистал меню, нашел нужный номер и послал вызов.

— Галина Петровна? Доброе утро.

— Доброе утро, Вадим. Я тут прибираться начала…

— Галина Петровна, зачем вы сообщили матери, что… В общем, вы сами знаете, что, — строго произнес он. — Вам разве ничего не известно о ее здоровье?

— Я… — растерялась женщина. — Я в квартиру зашла, а она пустая, никого нет. И вещей Катеньки нет, — стала она оправдываться. — Вас не хотела беспокоить, набрала, не подумав, номер Нины.

— Так вот, отныне и навсегда: что бы вы ни увидели в моей квартире, чему бы ни удивились, что бы вас ни взволновало — сначала будете думать и говорить об этом со мной и только со мной. Иначе нам придется расстаться. Вы все поняли?

— Все.

— Екатерина Александровна ничего не оставила?

— Ничего… Вот только записка смятая под столом в кабинете… — растерянно пробормотала женщина. — Наверное, Катя писала.

Последовала долгая пауза.

— Вы ее читали?… Понятно, — сказал Вадим после затянувшегося молчания. — Значит, так. Сейчас вы закрываете квартиру, сдаете ее на сигнализацию и отправляетесь к Нине Георгиевне. Это первое, — холодно отчеканил он. — Второе. Никаких разговоров о Екатерине Александровне и обо мне. Более того, ни в коем случае не поддерживать с мамой эту тему. И третье: я вернусь в среду. До момента, пока не позвоню, что прилетел, и не приеду, вы не должны оставлять маму одну. Вам все ясно, Галина Петровна?

— Хорошо, Вадим Сергеевич, — испуганно согласилась женщина.

Честно говоря, по имени-отчеству она назвала его первый раз в жизни. Познакомились ведь давно, когда тот был подростком. Воспитанный, культурный мальчик, сын профессора, шестидесятилетие которого отмечали у нее в ресторане. И с женой за время подготовки торжества сложились приятельские отношения.

Подругами они стали гораздо позже, когда у обеих, с разницей в пару месяцев, умерли мужья: сначала у Галины Петровны, затем у Нины Георгиевны. Пережитое горе сблизило окончательно. С тех пор они практически не расставались.

— Я на вас надеюсь, тетя Галя, — неожиданно добавил Вадим с болью в голосе.

— Да, Вадик, конечно. Я прямо сейчас еду на Пулихова, — спохватилась та.

— Спасибо, — только и смог выдавить он.