Недоліки застосування комп’ютерних технологій

Дата добавления: 2015-09-18; просмотров: 483

Мы с Брайаном читали на диване газету, разделив ее пополам, когда в гостиную вошла Анна.

– Если я пообещаю стричь лужайку, пока не выйду замуж, вы сможете дать мне сейчас 614 долларов 96 центов? – спросила она.

– Зачем? – воскликнули мы одновременно.

Она поводила носком по полу.

– Мне нужно немного денег.

Брайан свернул газету.

– Не думал, что джинсы настолько подорожали.

– Я знала, что вы так скажете, – обиженно сказала Анна.

– Подожди. – Я села, опершись локтями на колени. – Что ты хочешь купить?

– Какая разница?

– Анна, – ответил Брайан, – мы не дадим шестьсот баксов непонятно на что.

Она задумалась.

– Это кое-что из Интернет-магазина.

Моя десятилетняя дочь выбирает товары через Интернет?

– Ну, хорошо, – вздохнула она. – Это форма хоккейного вратаря.

Я посмотрела на Брайана, но он, похоже, тоже ничего не понимал.

– Хоккейного? – переспросил он.

– Ну да.

– Анна, ты ведь не играешь в хоккей, – заметила я и, когда она покраснела, поняла, что, возможно, ошибалась.

Брайан вытряс из нее объяснение.

– Пару месяцев назад на моем велосипеде слетела цепь прямо возле хоккейной площадки. Там тренировалась группа ребят. Но их вратаря не было, потому что ему вырезали гланды. И тренер сказал, что заплатит пять долларов, если я постою на воротах и постараюсь отбивать удары. Мне дали форму заболевшего мальчика, и дело в том… что у меня совсем неплохо получалось. Мне понравилось. Поэтому я начала туда приходить. – Анна робко улыбнулась. – Перед соревнованиями тренер предложил мне стать настоящим членом команды. Я первая девочка в их команде. И мне нужна собственная форма.

– Которая стоит шестьсот четырнадцать долларов?

– И девяносто шесть центов, и это только вратарские щитки. Мне еще понадобятся нагрудник, перчатки и маска. – Она ожидающе посмотрела на нас.

– Нам нужно подумать, – сказала я.

Анна пробормотала что-то вроде «как всегда» и вышла из комнаты.

– Ты знала, что она играет в хоккей? – спросил Брайан, и я покачала головой, подумав: что еще наша дочь скрывает от нас?

Мы уже собирались выходить из дому, чтобы посмотреть, как Анна играет в хоккей, когда Кейт заявила, что не пойдет.

– Пожалуйста, мама, – просила она. – Я не могу идти в таком виде.

Ее щеки, ступни, ладони и грудь покрылись красной сыпью, а лицо распухло от стероидов, которые она принимала против этой сыпи. Ее кожа стала шершавой и огрубела.

Это были симптомы отторжения, которые появились после пересадки костного мозга. За последние четыре года они периодически возникали в самый неподходящий момент. Костный мозг – это орган, и тело может отторгнуть его, как сердце или печень. Но иногда случается наоборот – костный мозг отторгает тело, в которое его пересадили.

Хорошо то, что, когда это происходит, раковые клетки тоже подавляются. Доктор Шанс называет это борьбой трансплантата с лейкемией. Плохая сторона – симптомы: хроническая диарея, желтуха, снижение подвижности суставов, рубцевание и склероз во всех соединительных тканях. Я к этому уже настолько привыкла, что ничему не удивляюсь. Но когда симптомы проявляются особенно сильно, я разрешаю Кейт не ходить в школу. Ей тринадцать, и внешность в этом возрасте имеет большое значение. Я уважаю ее самолюбие, потому что его осталось очень мало.

Но ее нельзя оставлять дома одну, а мы пообещали Анне все вместе прийти на игру.

– Это важно для твоей сестры.

В ответ Кейт упала на кровать и закрыла лицо подушкой.

Не говоря ни слова, я подошла к шкафу и вытащила охапку одежды. Я протянула Кейт перчатки, надела ей на голову шапку, обернула шарф вокруг шеи, так чтобы он закрывал нос и рот. Были видны только ее глаза.

– На катке будет холодно, – сказала я не терпящим возражений голосом.

Я с трудом узнала Анну во всем этом обмундировании, которое мы взяли у племянника тренера. Не скажешь, например, что она единственная девочка на льду. Не скажешь, что она на два года младше остальных игроков.

Мне было интересно, слышит ли Анна в шлеме крики болельщиков или она думает только о том, чтобы отразить все атаки, концентрируясь на движениях шайбы и взмахах клюшек.

Джесси и Брайан сидели на краешках сидений. Даже Кейт, которая так не хотела идти, увлеклась игрой. Действие с бешеной скоростью перемещалось от дальних ворот к воротам Анны. Центральный игрок передал пас на правого, который понесся под крики трибун. Анна сделала шаг вперед, зная, куда полетит шайба, до того как произошел удар. Ее колени были вывернуты внутрь, а локти торчали наружу.

– Невероятно, – сказал мне Брайан после первого периода. – Она прирожденный вратарь.

Я могла сказать ему то же самое. Она столько раз спасала наши ворота!

Когда в ту ночь Кейт проснулась, у нее шла кровь из носа, из прямой кишки и из уголков глаз. Я никогда не видела столько крови. Пытаясь остановить кровотечение, я думала, сколько крови она еще может потерять? Когда мы ехали в больницу, она была возбуждена, ничего не понимала и наконец потеряла сознание. В больнице ее накачали плазмой, кровью и тромбоцитами, чтобы восполнить потерю крови, которая не переставая текла из нее. Ей ввели лекарство, предупреждающее гиповолемический шок, и интубировали. Потом сделали компьютерную томографию мозга и легких, чтобы увидеть, насколько распространилось кровотечение.

Хотя мы уже не в первый раз приезжали среди ночи в отделение скорой помощи и не в первый раз у Кейт проявлялись неожиданные симптомы, мы с Брайаном знали, что так плохо еще не было. Кровотечение из носа – это одно, сбой в работе организма – другое. Кроме того, сейчас у нее была еще и сердечная аритмия. Из-за потери крови мозг, сердце, печень, легкие и почки не получали необходимого кровоснабжения.

Доктор Шанс провел нас в маленькую комнатку в дальнем конце детского отделения интенсивной терапии. Стены в ней были разрисованы ромашками. На одной из стен был изображен червяк, поделенный на дюймы, чтобы можно было измерить рост. Возле него была надпись: «Каким же я вырасту?»

Мы с Брайаном сидели очень тихо, будто за хорошее поведение нас должны были наградить.

– Арсеник? – переспросил Брайан. – Но это же яд.

– Это абсолютно новый метод лечения, – объяснил доктор Шанс. – Препарат вводят внутривенно от двадцати пяти до шестидесяти дней. На данный момент еще не зарегистрированы случаи полного выздоровления. Но это не значит, что в будущем этого не произойдет. Сейчас на графике продолжительности жизни нет даже пятилетней отметки – настолько это новый метод. Кейт прошла переливание пуповинной крови, пересадку аллогенного органа, облучение, химиотерапию и курс лечения третиноином. Она прожила на десять лет дольше, чем можно было ожидать.

Я поймала себя на том, что уже киваю.

– Делайте, – решила я, а Брайан опустил голову.

– Мы можем попытаться. Но вопреки всем ожиданиям, кровотечение может уменьшить эффективность арсеника, – предупредил нас доктор.

Я смотрела на червяка на стене. Сказала ли я Кейт, что люблю ее, когда вчера укладывала спать? Я не помнила. Я совсем ничего не могла вспомнить.

После двух часов ночи я потеряла Брайана. Он куда-то вышел, когда я уснула возле кровати Кейт. Прошел час, а его все не было. Я спросила у медсестры, не видела ли она его. В кафе и в мужском туалете никого не было. Наконец я нашла его в крошечном портике, названном в честь какого-то бедного умершего ребенка. Это была светлая комната с пластиковыми растениями, где пациенты могли побыть одни. Он сидел на уродливой кушетке, обитой коричневым вельветом, и что-то быстро писал синим карандашом на обрывке бумаги.

– Эй, – тихо позвала я, вспомнив, как дети все вместе рисовали на кухонном полу, а карандаши лежали между ними, как дикие цветы. – Меняю свой желтый на твой синий.

Брайан испуганно взглянул на меня.

– Кейт…

– С ней все в порядке. Вернее, все по-прежнему.

Стэф, медсестра, уже сделала ей первую инъекцию арсеника. Она также перелила ей два пакета крови, чтобы восполнить потерю.

– Может, нужно забрать Кейт домой? – сказал Брайан.

– Конечно, мы…

– Я имею в виду – сейчас. – Он сцепил руки. – Мне кажется, она хотела бы умереть в своей постели.

Эти слова взорвались между нами, как граната.

– Но она не…

– Да. – Он посмотрел на меня, его лицо исказилось от боли. – Она умирает, Сара. Она умрет, сегодня или завтра, или через год, если нам повезет. Ты слышала, что сказал доктор Шанс. Арсеник не лекарство. Он просто отложит то, что должно произойти.

Мои глаза наполнились слезами.

– Но я люблю ее, – произнесла я, потому что этой причины было достаточно.

– Я тоже. Слишком сильно, чтобы все это продолжать.

Бумага, на которой он писал, выскользнула из его рук и упала к моим ногам. Я первая подняла ее. Она вся была исчеркана и в мокрых пятнах от слез. «Она любила, как пахнет весна, – прочитала я. – Она могла у любого выиграть в карты. Она могла танцевать, даже когда не играла музыка». На обороте тоже были слова: «Любимый цвет: розовый. Любимое время дня: сумерки. Любила перечитывать книгу «Где живут дикие существа» снова и снова и до сих пор знает наизусть».

У меня на голове зашевелились волосы.

– Это что… эпитафия?

Брайан уже тоже плакал.

– Если я не сделаю этого сейчас, то, когда придет время, я просто не смогу.

Я покачала головой.

– Еще не время.

В половине четвертого ночи я позвонила сестре и, только услышав ее голос, сообразила, что Занна, как все нормальные люди, в это время еще спит.

– Что-то с Кейт?

Я кивнула, хотя она не могла видеть этого.

– Занна?

– Да?

Я закрыла глаза, чувствуя, как по щекам текут слезы.

– Сара, что случилось? Мне приехать?

Горло сдавило так, что трудно было говорить. Эта правда могла удушить меня. Когда мы с Занной были детьми, между нашими спальнями был общий коридорчик и мы постоянно ругались из-за того, что я хотела, чтобы там горел свет, а Занна – нет. «Накрой голову подушкой, – говорила я ей. – Ты можешь сделать себе темноту, а я не могу сделать свет».

– Да. – Я уже плакала по-настоящему. – Пожалуйста.

* * *

Несмотря ни на что, Кейт перенесла десять дней интенсивной терапии и лечения арсеником. На одиннадцатый день она впала в кому. Я решила сидеть рядом с ней всю ночь, на случай если она придет в себя. Я просидела ровно сорок пять минут, когда позвонил директор школы, где учился Джесси.

Оказывается, жидкий натрий хранится в школьной лаборатории в маленьких контейнерах с маслом, потому что он немедленно вступает в реакцию с воздухом. Оказывается, он также вступает в реакцию с водой, в результате чего образуется водород и выделяется тепло. Оказывается, у моего девятиклассника хватило ума, чтобы это понять, поэтому он украл образец, спустил его в унитаз и взорвал канализационный коллектор.

Директор отстранил его на три недели от занятий. Этот человек был вежливым, поэтому спросил о Кейт, хотя фактически сообщил мне, что по моему старшему сыну плачет тюрьма штата.

– Думаю, ты понял, что водить машину больше не будешь?

– Ну и что?

– До сорока лет.

Джесси ссутулился еще больше, если такое было возможно, его брови еще ближе сдвинулись к переносице. Я попыталась вспомнить, когда упустила его из виду. Почему это произошло, ведь с ним было намного меньше проблем, чем с его сестрами?

– Директор – придурок.

– Знаешь что, Джес? В мире их полно. Всегда найдется кто-то. Или что-то.

Он посмотрел на меня.

– Ты можешь даже разговор о футболе перевести на Кейт. Мы въехали во двор больницы, но мотор я не выключила.

Капли дождя падали на ветровое стекло.

– У нас у всех это прекрасно получается. Или ты взорвал коллектор по другой причине?

– Ты не знаешь, каково это – быть ребенком, чья сестра умирает от рака.

– Я прекрасно это представляю. Потому что я мать ребенка, который умирает от рака. Ты абсолютно прав, это достает. Иногда и мне хочется что-то взорвать, лишь бы избавиться от ощущения, что я сама могу взорваться в любой момент.

Я опустила голову и заметила у него небольшой синяк на сгибе руки. На другой руке был такой же. В моей голове сразу же завертелись мысли о героине, а не о лейкемии.

– Что это?

Он согнул локти.

– Ничего.

– Что это такое?

– Не твое дело.

– Это мое дело. – Я разогнула его руку. – Это следы от иглы? Он поднял голову, глаза его горели.

– Да, мам. Я колюсь раз в три дня. Но это не наркотики. Я сдаю кровь здесь на третьем этаже. – Он не сводил с меня глаз. – Разве ты не интересовалась, откуда берутся тромбоциты для Кейт?

Он вышел из машины, прежде чем я успела его задержать, оставив меня смотреть сквозь лобовое стекло, через которое уже ничего нельзя было разглядеть.

Кейт лежала в больнице уже две недели. Я приняла душ в собственной ванне, а не в душевой, которой пользовался персонал больницы, оплатила просроченные счета. Занна, которая все еще была у нас, заварила мне чашку кофе. Он был еще горячий, когда я спустилась с влажными расчесанными волосами.

– Кто-то звонил?

– Если ты имеешь в виду, звонили ли из больницы, то нет. Она перевернула страницу кулинарной книги, которую читала.

– Знаешь, в приготовлении еды действительно нет никакого удовольствия.

Открылась и закрылась входная дверь. В кухню вбежала Анна и резко остановилась, увидев меня.

– Что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу, – ответила я.

Занна закашлялась.

– Хотя так сразу и не скажешь.

Но Анна ее не услышала или не захотела услышать. На ее лице расползалась широкая улыбка, и она помахала передо мной письмом.

– Меня посылают в спортивный лагерь. Читай, читай!

«Уважаемая Анна Фитцджеральд,

Поздравляем. Вас приняли в летний хоккейный лагерь для девочек. В этом году лагерь будет в Миннеаполисе с З по 17 июля. Пожалуйста, заполните прилагаемое заявление и медицинскую форму и вышлите нам до 30 апреля 2001 г. Увидимся на льду!

Тренер Сара Тьютинг».

Я закончила читать.

– Ты же отпустила Кейт в лагерь для детей с лейкемией, когда ей было столько же лет, – сказала Анна. – Ты хоть представляешь, кто такая Сара Тьютинг? Она вратарь сборной США, и я не только познакомлюсь с ней. Она скажет мне, что именно я делаю неправильно. Тренер полностью оплачивает пребывание в лагере. Вам это ничего не будет стоить. Меня отправят самолетом, дадут комнату в общежитии и все такое. Ни у кого никогда не было такой возможности…

– Солнышко, – осторожно проговорила я, – ты не сможешь поехать.

Она затрясла головой, пытаясь понять мои слова.

– Но это же не сейчас. Это только следующим летом.

«И Кейт, возможно, тогда уже не будет».

Впервые Анна дала понять, что допускает возможность того момента, когда освободится наконец от обязательств перед своей сестрой. А до тех пор о поездке в Миннесоту не могло быть и речи. Не потому, что я опасалась, как бы с Анной там ничего не случилось. Я боялась того, что может случиться с Кейт, пока Анны здесь не будет. Если Кейт переживет этот рецидив, кто знает, когда наступит следующий кризис. А когда он наступит, нам будет нужна Анна – ее кровь, ее стволовые клетки, ее ткани – здесь.

Все эти факты прозрачным занавесом повисли между нами. Занна встала и обняла Анну.

– Знаешь, дружок. Может, поговорим об этом с мамой в другой раз…

– Нет, – не сдавалась Анна. – Я хочу знать, почему мне нельзя поехать.

Я провела ладонью по лицу.

– Анна, не заставляй меня это делать.

– Что делать, мама? – с жаром воскликнула она. – Я не заставляю тебя что-то делать.

Она скомкала письмо и выбежала из кухни. Занна слабо улыбнулась мне.

– Добро пожаловать домой, – сказала она.

Во дворе Анна взяла хоккейную клюшку и начала бить о стену гаража. Этот ритмичный стук продолжался около часа, пока я не забыла о ней и не начала верить в то, что у дома есть свой собственный пульс.

Через семнадцать дней, проведенных в больнице, Кейт заболела. Ее тело пылало. У нее брали все возможные анализы – крови, мочи, кала, слюны. Ей давали сложный антибиотик в надежде, что какая бы ни была причина, болезнь отступит.

Стэф, наша любимая медсестра, иногда подолгу сидела со мной, чтобы мне не пришлось смотреть на это одной. Она принесла журналы «People» из комнаты ожидания и вела отвлеченный разговор с моей дочерью, лежащей без сознания. Она казалась образцом решимости и оптимизма, но я видела, как на ее глазах появлялись слезы, когда она, думая, что я не вижу, обтирала Кейт губкой.

Однажды утром вошел доктор Шанс, чтобы проверить состояние Кейт. Он повесил стетоскоп на шею и сел на стул напротив меня.

– Я хотел, чтобы она пригласила меня на свадьбу.

– Она вас пригласит, – ответила я, но он покачал головой. Мое сердце забилось быстрее.

– Можете купить в подарок чашу для пунша или раму для картины. Можете сказать тост.

– Сара, – произнес доктор Шанс. – Нужно прощаться.

Джесси провел пятнадцать минут в закрытой палате Кейт и вышел оттуда, выглядя, словно часовая бомба, которая вот-вот взорвется. Он побежал по коридору детского отделения интенсивной терапии.

– Я пойду, – обронил Брайан и направился по коридору следом за Джесси.

Анна сидела, прислонившись спиной к стене. Она тоже была сердита.

– Я не буду этого делать.

Я присела рядом с ней на корточки.

– Поверь, мне этого хочется меньше всего. Но если ты этого не сделаешь, то, возможно, однажды пожалеешь.

Собравшись с силами, Анна вошла в палату Кейт и залезла на стул. Грудь Кейт поднималась и опускалась только благодаря аппарату искусственного дыхания. Вся злость покинула Анну, когда она подошла и коснулась щеки сестры.

– Она меня слышит?

– Конечно, – вымолвила я больше для себя, чем для нее.

– Я не поеду в Миннесоту, – прошептала Анна. – Я никогда никуда не поеду. – Она наклонилась ближе. – Проснись, Кейт.

Мы обе затаили дыхание, но ничего не произошло.

Я никогда не понимала, почему говорят «потерять ребенка». Не бывает таких бестолковых родителей. Мы всегда знаем, где находятся наши сыновья и дочери. Мы только не всегда хотим, чтобы они там были.

Брайан, Кейт и я – это замкнутая цепь. Мы сидели рядом с ней на кровати, одной рукой держась за нее, а другой друг за друга.

– Ты был прав, – сказала я ему. – Нужно забрать ее домой.

Брайан покачал головой.

– Если бы мы не попробовали лечение арсеником, то всю жизнь ругали бы себя за это. – Он погладил светлые волосы Кейт. – Она такая хорошая девочка. Она всегда делала то, что просили. – Я кивнула, не в состоянии говорить. – Знаешь, поэтому она и продержалась так долго. Ей нужно твое разрешение, чтобы уйти.

Он наклонился к Кейт, плача так горько, что не мог справиться с дыханием. Мы не первые родители, которые теряют ребенка. Но мы были первыми родителями, которые терялинашего ребенка. И это все меняло.

Когда Брайан уснул в ногах кровати, я взяла шершавую руку Кейт в свои ладони. Я гладила ее ногти и вспоминала, как впервые покрывала их лаком и как Брайан не мог поверить, что я крашу ногти такому малышу. Теперь, двенадцать лет спустя, я перевернула ее ладонь и пожалела, что не умею читать по руке. А еще лучше уметь изменять линию жизни.

Я придвинула стул ближе к кровати.

– Ты помнишь то лето, когда мы записали тебя в лагерь? А накануне отъезда ты сказала, что передумала и хочешь остаться дома? Я посоветовала тебе занять место в левой половине автобуса, чтобы, когда он отъедет, ты могла оглянуться и увидеть, что я тебя там жду. – Я прижала ее ладонь к своей щеке – она была такой шершавой, что поцарапала мне кожу. – У тебя будет такое же место на небесах, где ты сможешь видеть, как я смотрю на тебя.

Я зарылась лицом в одеяло и сказала этой своей дочери, как я ее люблю. А потом сжала ее руку в последний раз.

И почувствовала легчайший пульс, слабейшее сжатие, еле заметное движение пальцев Кейт, которыми она цеплялась за этот мир.

Анна

Меня интересует вопрос: сколько тебе лет, когда ты уже живешь на небесах? Я хочу сказать, что если ты в раю, то должен выглядеть наилучшим образом. Сомневаюсь, чтобы все те, кто умер в старости, ходили по раю лысые и беззубые. И тут возникает второй вопрос. Если человек повесился, то он так и ходит в отвратительном виде – синий, с веревкой на шее и с высунутым языком? А если кого-то убили на войне, то ему так и придется доживать вечность с оторванной снарядом ногой?

Думаю, там предлагают выбор. Вы заполняете анкету, где указываете, хотите ли быть звездой или облаком. Что предпочитаете на ужин: птицу, рыбу или манну. В каком возрасте хотите быть. Я, например, выбрала бы семнадцать лет: к тому времени у меня наверняка уже появится грудь, поэтому, даже если я умру столетней развалиной, на небесах буду молодой и красивой.

Однажды на праздничном ужине я услышала, как папа говорил, что, хотя он старый-старый-старый, в душе ему двадцать один год. Наверное, в жизни каждого есть такое место, которым так часто пользуешься, что вытаптываешь его – или нет, не так, продавливаешь, – как любимое место на диване. И независимо от того, что с тобой происходит, ты всегда желаешь туда вернуться.

Все-таки проблема в том, что все люди разные. Как люди на небесах смогут найти друг друга после всех тех лет, в течение которых они не виделись? Например, вы умерли и начинаете искать своего мужа, который скончался пять лет назад. Вы помните его семидесятилетним, а ему здесь шестнадцать лет, и он ходит где-то рядом.

Или если вы Кейт и умерли в шестнадцать, но на небесах решили стать тридцатипятилетней, а на земле никогда не были такой? Как тогда кто-то сможет вас найти?

Кемпбелл позвонил папе на станцию, когда мы обедали, и сообщил, что адвокат противной стороны хочет обсудить дело. Это было глупо, потому что все мы знали, что он говорит о маме. Он добавил, что необходимо встретиться в три часа в его офисе, несмотря на то что было воскресенье.

Я сидела на полу, а Судья положил голову мне на колени. Кемпбелл был так занят, что даже не сделал замечания насчет собаки. Мама приехала точно в назначенное время. Она постаралась уложить волосы в аккуратный узел и накрасилась. Но, в отличие от Кемпбелла, которому эта комната подходила, как пальто, которое он мог снять и надеть, когда пожелает, мама выглядела в адвокатской конторе чужой. Трудно поверить, что когда-то она зарабатывала этим на жизнь. Думаю, она была тогда совсем другой. Как и все мы.

– Привет, – тихо сказала она.

– Миссис Фитцджеральд, – ответил Кемпбелл ледяным тоном.

Мама переводила взгляд с папы на стол, на меня, на пол.

– Привет, – повторила она и сделала шаг вперед, словно собираясь обнять меня, но остановилась.

– Вы просили об этой встрече, адвокат, – напомнил Кемпбелл.

Мама села.

– Я знаю. Просто… я надеялась, что мы сможем все выяснить. Я хочу, чтобы мы пришли к какому-то решению, вместе.

Кемпбелл барабанил пальцами по столу.

– Вы предлагаете нам сделку?

Он сказал это слишком деловым тоном. Мама взглянула на него.

– Думаю, да. – Она повернула свой стул в мою сторону, словно мы были только вдвоем в комнате. – Анна, я знаю, сколько ты сделала для Кейт. Я также знаю, что у нее осталось мало шансов… но, возможно, это единственный.

– Не нужно давить на мою клиентку…

– Все в порядке, Кемпбелл, – сказала я. – Пусть говорит.

– Если рак вернется, если эта пересадка почки не поможет, если все сложится для Кейт не так, как мы надеемся, – что ж, тогда я никогда больше не попрошу тебя помочь сестре… но, Анна, ты можешь сделать это в последний раз?

Она выглядела сейчас маленькой, меньше меня, словно это я была мамой, а она ребенком. Интересно, как возник этот обман зрения, если мы даже не двигались?

Я посмотрела на папу, но он сидел с каменным выражением лица и, казалось, готов был все отдать, лишь бы превратиться в предмет мебели и не участвовать во всем этом.

– Вы хотите сказать, что если моя клиентка добровольно отдаст почку, то в будущем она будет освобождена от участия в каких-либо медицинских процедурах, которые понадобятся для продления жизни Кейт? – уточнил Кемпбелл.

Мама сделала глубокий вдох.

– Да.

– Нам, разумеется, нужно это обсудить.

Когда мне было семь лет, Джесси изо всех сил старался убедить меня, что Санта Клауса не существует.

– Это мама и папа, – объяснял он, а я упорствовала и не хотела верить. Потом решила проверить его теорию. Я написала Санте письмо, попросив хомячка на Рождество, и сама опустила письмо в почтовый ящик возле школы. Я ничего не сказала родителям. Наоборот, намекнула, что хочу другую игрушку.

На Рождество я получила санки, компьютерную игру и стеганое одеяло, о которых говорила маме. Но никакого хомячка, потому что она о нем не знала. В тот год я выяснила одну вещь: ни Санта, ни мои родители не были теми, кем я хотела, чтобы они были.

Возможно, Кемпбелл думает, что дело в правосудии, но дело в моей маме. Я бросилась в ее объятия – они и были тем местом в жизни, о котором я говорила раньше, таким родным, что ты точно знаешь, как нужно свернуться, чтобы поместиться там. От этого у меня заболело горло, и слезы покинули то место, где я их прятала.

– Анна, – плакала мама в мои волосы. – Слава Богу. Слава Богу.

Я обняла ее в два раза крепче, чем обычно, стараясь запомнить этот момент, как запоминала летнее солнце, чтобы это воспоминание согрело меня холодной зимой. Я прижалась губами к ее уху, и когда только выговорила слова, уже пожалела о сказанном.

– Я не могу.

Мама напряглась. Она отодвинулась и взглянула мне в глаза.

Потом попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой. Она коснулась моих волос. И все. Мама встала, одернула пиджак и вышла из кабинета.

Кемпбелл тоже встал. Он сел передо мной на корточки, как перед этим сидела мама. Сейчас он выглядел серьезнее, чем когда-либо.

– Анна, – произнес он. – Это действительно то, чего ты хочешь?

Я открыла рот и не нашла ответа.

Джулия

– Как ты думаешь, мне нравится Кемпбелл, потому что он козел или несмотря на это? – спросила я у своей сестры.

Иззи шикнула на меня, сидя на диване. Она смотрела фильм «Встреча двух сердец», который видела уже двадцать тысяч раз. Этот фильм входил в ее список «фильмов, которые нельзя переключать». Туда же входили «Красотка», «Привидение» и «Грязные танцы».

– Если из-за тебя, Джулия, я пропущу конец, я убью тебя.

– Пока, Кейти, – процитировала я героев. – Пока, Хаббл.

Она бросила в меня диванной подушкой и вытерла глаза, когда зазвучала музыка.

– Барбара Стрейзанд, – сказала Иззи, – это бомба.

– Мне казалось, что ее любят мужчины-гомосексуалисты.

Я посмотрела на нее поверх бумаг, которые просматривала, готовясь к завтрашнему слушанию. Решение, которое я представлю судье, должно основываться на том, что лучше для Анны. Проблема заключалась в том, что, независимо от того, буду ли я на ее стороне или нет, я все равно разрушу ей жизнь.

– Я думала, мы говорим о Кемпбелле, – заметила Иззи.

– Нет. Это я говорила о Кемпбелле, а ты билась в экстазе. – Я потерла виски. – Я надеялась, ты мне посочувствуешь.

– Насчет Александера Кемпбелла? Никакого сочувствия, мне на него плевать.

– Да, я это заметила.

– Послушай, Джулия. Возможно, это наследственное. – Иззи встала и начала разминать мне шею. – Может, у тебя есть особый ген, привлекающий придурков.

– Тогда у тебя он тоже есть.

– Похоже, что так, – засмеялась она.

– Мне хочется ненавидеть его, ты же знаешь.

Перегнувшись через мое плечо, Иззи взяла банку колы, которую я пила, и выпила все, что осталось.

– А что случилось с этими сугубо профессиональными отношениями?

– Они остались. Просто оппозиция в моей голове, которая хочет, чтобы было по-другому, набирает силу.

Иззи села обратно на диван.

– Ты ведь понимаешь, проблема в том, что первого забыть невозможно. Даже если у тебя достаточно мозгов, то у тела интеллект на уровне дрозофилы.

– С ним нелегко, Из. Словно все опять вернулось. Я уже знаю о нем все, что нужно, и он знает обо мне все, что нужно. – Я посмотрела на нее. – Как ты считаешь, можно влюбиться из-за лени?

– Почему бы тебе просто не переспать с ним и выбросить это из головы?

– Потому что, – ответила я, – тогда появится еще одно воспоминание, от которого я не сумею избавиться.

– Я могу познакомить тебя с кем-то из своих друзей, – предложила Иззи.

– У них у всех есть вагины.

– Видишь, ты обращаешь внимание не на то, Джулия. Нужно, чтобы тебя привлекал внутренний мир человека, а не оболочка. Возможно, Кемпбелл Александер красив, но это все равно что сахарная глазурь на селедке.

– Ты думаешь, он красив?

Иззи закатила глаза.

– Ты обречена.

Когда кто-то позвонил в дверь, Иззи пошла глянуть, кто пришел.

– Легок на помине.

– Это Кемпбелл? – шепотом спросила я. – Скажи ему, что меня нет дома.

Иззи приоткрыла дверь на несколько дюймов.

– Джулия сказала, что ее нет.

– Я тебя убью, – прошептала я и вышла из-за ее спины. Оттолкнув Иззи от двери, я сняла цепочку и впустила Кемпбелла с собакой.

– Прием становится все теплее и изысканней, – сказал он. Я скрестила на груди руки.

– Чего ты хочешь? Я работаю.

– Хорошо. Сара Фитцджеральд только что предложила сделку. Идем, поужинаем вместе, и я тебе расскажу.

– Я не пойду с тобой ни на какой ужин, – ответила я.

– Пойдешь, потому что твое желание узнать, что сказала мать Анны, сильнее, чем нежелание идти со мной. Может, перестанем играть в кошки-мышки?

Иззи засмеялась.

– Он действительно тебя знает, Джулия.

– Если ты не пойдешь добровольно, – продолжал Кемпбелл, – мне придется применить грубую силу. Хотя тебе будет сложнее пользоваться ножом и вилкой со связанными руками.

Я повернулась к сестре.

– Сделай что-нибудь. Пожалуйста.

Она помахала мне рукой:

– Пока, Кейти.

– Пока, Хаббл, – ответил Кемпбелл. – Классный фильм.

Иззи задумчиво посмотрела на него.

– Возможно, еще не все потеряно.

– Правило номер один, – заявила я ему. – Мы говорим только о суде и ни о чем кроме суда.

– И да поможет мне Господь, – добавил Кемпбелл. – А можно сказать, что ты прекрасно выглядишь?

– Нет, ты уже нарушил правило.

Он въехал на парковочную площадку у воды и выключил двигатель, вышел, обошел вокруг машины, открыл дверь и помог мне выйти. Я оглянулась вокруг, но не увидела ничего похожего на ресторан. Мы были на пристани для яхт и парусников, которые подставляли свои светло-коричневые палубы под лучи вечернего солнца.

– Снимай кроссовки, – распорядился Кемпбелл.

– Нет.

– Ради Бога, Джулия. Сейчас не викторианская эпоха, и я не собираюсь набрасываться на тебя, только увидев твою щиколотку. Просто разуйся, хорошо?

– Зачем?

– Потому что ты выглядишь так, будто проглотила палку, и это, может, не самый лучший, но единственный доступный способ помочь тебе расслабиться.

Сам он снял туфли и ступил на растущую у обочины траву.

– А-а-ах, – протянул он, раскинув широко руки. – Давай, Бриллиант. Carpe diem.[23] Лето почти закончилось. Нужно успеть насладиться им, пока есть время.

– Ты говорил что-то насчет сделки…

– То, что сказала Сара, не изменит своего значения, если ты будешь слушать босиком.

Я до сих пор не могла понять, зачем он ввязался в это дело. То ли из-за тщеславия, то ли просто хотел помочь Анне. И у меня хватало ума надеяться, что все-таки по второй причине. Кемпбелл терпеливо ждал, его пес сидел рядом. Наконец я развязала шнурки, сняла кроссовки и носки и ступила на траву.

Я подумала, что летом коллективное сознание сильнее всего. Мы все помним мотив песенки мороженщика, мы все знаем, как жжет кожу раскаленный на солнце металл детской горки. Мы все лежали на спине с закрытыми глазами, чувствуя, как пульсируют веки, и надеясь, что этот день будет чуточку дольше предыдущего, хотя на самом деле все происходит как раз наоборот. Кемпбелл сел на траву.

– А какое второе правило?

– Что все правила устанавливаю я.

Он улыбнулся, и я пропала.

Вчера вечером бармен Семерка налил мартини в протянутый мною стакан и спросил, от чего я прячусь. Прежде чем ответить, я сделала глоток, вспомнив, почему я не люблю мартини, – потому что это чистый алкоголь, что, с одной стороны, хорошо, но, с другой – его вкус совсем не соответствует приятному запаху.

– Я не прячусь, – ответила я. – Я ведь здесь.

Было еще рано, время ужина. Я заглянула в бар на обратной дороге от станции, где была с Анной. Двое мужчин занимались сексом в дальней кабинке, и еще один одиноко сидел у барной стойки.

– Можно переключить канал? – Он показал на телевизор, где шел вечерний выпуск новостей. – Ведущий Дженнингс намного симпатичнее Брока.

Семерка щелкнул пультом и повернулся ко мне.

– Ты не прячешься, просто сидишь вечером в гей-баре. Ты не прячешься, но носишь свой костюм, будто военную форму.

– Я обязательно выслушаю советы по поводу внешнего вида, особенно от парня с сережкой в языке.

Семерка поднял бровь.

– Еще одна порция мартини, и я уговорю тебя пойти к моему парикмахеру, а твоего послать подальше. Можно закрасить розовые волосы, но у корней всегда остается настоящий цвет.

Я сделала еще один глоток.

– Ты меня не знаешь.

Клиент у барной стойки посмотрел на Питера Дженнингса и улыбнулся.

– Возможно, – ответил Семерка. – Но ты тоже себя не знаешь.

Ужином на самом деле оказались бутерброды с сыром – ну ладно, багет и сыр грюйер – на борту тридцатифутовой яхты. Кемпбелл закатал брюки и стал похож на жертву кораблекрушения. Он установил снасти, натянул канаты, поймал ветер и управлял парусом, пока Провиденс не скрылся на горизонте, превратившись в мерцающее разноцветными огнями ожерелье.

Спустя некоторое время стало понятно, что никакой информации от Кемпбелла раньше десерта не поступит, и я сдалась. Легла на пол, обняв спящего пса, и стала смотреть на спущенный парус, похожий на крыло гигантского пеликана. Кемпбелл рылся внизу в поисках штопора, а потом поднялся с двумя бокалами красного вина. Он сел с другой стороны от Судьи и почесал овчарку за ухом.

– Ты когда-нибудь представляла себя животным?

– Образно или буквально?

– Вообще, – сказал он. – Если бы тебе было суждено прожить эту жизнь нечеловеком, а животным, то кем бы ты была?

Я задумалась.

– В этом вопросе какой-то подвох? Например, если я скажу, что касаткой, то ты начнешь рассказывать, что я жестокая, хладнокровная и питаюсь падалью?

– Дельфины-касатки – млекопитающие, – заметил Кемпбелл. – Нет, это просто обычная попытка поддержать разговор.

Я повернулась к нему.

– А кем бы ты был?

– Я первый спросил.

Так, о птицах и речи быть не может – я очень боюсь высоты. Не думаю, что из меня получилась бы нормальная кошка. И я слишком люблю одиночество, чтобы жить в стае, как волк или собака. Я уже хотела назвать, например, долгопята, просто чтобы поумничать, но он потом спросит, что это за животное, а я даже не помню, грызун это, ящерица или что-то вроде приматов.

– Лебедем, – решила я.

Кемпбелл рассмеялся.

– Из сказки о гадком утенке?

«Потому что они выбирают себе пару на всю жизнь». Но я скорее свалилась бы за борт, чем произнесла бы это.

– А ты?

Но он не ответил прямо.

– Когда я задал Анне этот же вопрос, она сказала, что хотела бы быть фениксом.

Я сразу представила эту мифическую птицу, возрождающуюся из пепла.

– Но их же не бывает.

Кемпбелл погладил собаку по голове.

– Она сказала, что это зависит от того, видит их человек или нет. – Потом он посмотрел на меня. – Что ты о ней думаешь, Джулия?

Вино, которое я пила, вдруг стало горьким. Неужели все это очарование: пикник, ходьба под парусом на закате, – было специально спланировано, для того чтобы склонить меня на свою сторону на завтрашнем слушании? Какие бы рекомендации я ни дала как опекун-представитель, они будут иметь большое влияние на решение судьи Десальво. И Кемпбеллу это было известно.

До этого я не знала, что человеку можно дважды разбить сердце и оба раза оно распадется на те же осколки.

– Я не скажу тебе, каким будет мое решение, – холодно проговорила я. – Ты сможешь все узнать, когда вызовешь меня в качестве свидетеля. – Я схватилась за фал якоря и попыталась его вытащить. – Отвези меня назад, пожалуйста.

Кемпбелл отобрал у меня веревку.

– Ты говорила мне, что пересадка почки не принесет Анне ничего хорошего.

– Я также говорила тебе, что она не способна принимать решения самостоятельно.

– Отец забрал Анну из дома. Он поможет ей принять решение.

– Ну, и долго он сможет ей помогать? А если придется опять решать, что она будет делать?

Все это выводило меня из себя. И то, что я согласилась на этот ужин, и то, что поверила, будто Кемпбелл хочет побыть со мной, а не использовать меня. Все, начиная от комплиментов моей внешности и заканчивая вином, которое стояло между нами на палубе, все это – холодный расчет, который должен был помочь ему выиграть дело.

– Сара Фитцджеральд предложила нам сделку, – сказал Кемпбелл. – Она пообещала, что если Анна отдаст свою почку, то ее никогда больше не попросят о чем-либо еще. Анна отказалась.

– Знаешь, я могу сделать так, что судья посадит тебя за это за решетку. Неэтично пытаться уговорить меня изменить свое мнение.

– Уговорить? Я только выложил все карты на стол. Я лишь облегчил тебе твою работу.

– Конечно, извини. – Я не скрывала сарказма. – Ты здесь совершенно ни при чем. И то, что мне предстоит писать отчет, в котором будет отображено мое мнение о твоей клиентке, здесь тоже ни при чем. Если бы ты был животным, знаешь, кем бы ты был? Жабой. Нет, ты был бы паразитом, живущим у жабы на брюхе, который берет все, что ему нужно, не отдавая ничего взамен.

У него на виске начала пульсировать вена.

– Ты все сказала?

– Честно говоря, нет. Ты хоть когда-нибудь говоришь правду?

– Я тебя не обманывал.

– Нет? Зачем тебе собака, Кемпбелл?

– О Господи, ты замолчишь наконец? – воскликнул Кемпбелл, притянул меня к себе и поцеловал.

Его губы двигались, как в немом кино. Я чувствовала вкус соли и вина. Не нужно было подстраиваться или вспоминать то, что было пятнадцать лет назад, наши тела знали, что делать. Он рисовал языком мое имя на моей шее. Он прижался ко мне так сильно, что вся боль, которая была между нами, испарилась, сблизив нас, вместо того чтобы разделять.

Мы наконец оторвались друг от друга, чтобы перевести Дыхание, и Кемпбелл взглянул на меня.

– Все равно я права, – прошептала я.

Когда Кемпбелл стащил с меня старый свитер, повозился с застежкой на бюстгальтере, все это было так естественно. Он встал передо мной на колени и положил голову мне на грудь, я почувствовала покачивание лодки на воде и подумала, что, наверное, именно здесь наше место. Наверное, есть целые миры, где нет заборов, где чувства накрывают тебя, как волна.