Порядок виконання роботи

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 486

Глава 1. Я воскрес и умер вновь.

Примечания: 1. Автор частично учитывает 7-ю книгу, но специально не упоминает о событиях, предшествующих описываемым, оставляя их на волю читательской фантазии.

2. Присутствует ООС.

Адская боль! Чёртова адская боль! Она может означать только одно: я ранен, причём, серьёзно. Я зажмуриваю глаза и пытаюсь застонать, но слышу только хрип, который доносится из моего горла. Боль становится сильнее. Однако, краем сознания я успеваю подцепить ещё одну мысль: если я чувствую боль — значит, я ещё жив. Я жив, чёрт возьми! Это не может быть правдой…

Я делаю над собой огромное усилие и всё-таки открываю глаза. Яркий свет слепит так, что мне тут же приходится зажмуриться снова. Теперь у меня болят и глаза. Я пытаюсь пошевелить рукой и слышу чей-то безумно далёкий голос:

— Он очнулся!

И это всё. Затем я снова проваливаюсь во мрак. Мне снятся какие-то жуткие сны. Будто меня бросили в пустой каменный колодец, вокруг много змей, а я не могу выбраться. Я просыпаюсь с криком. На этот раз глазам не больно, потому что в окне я вижу луну. Значит, уже ночь.

Я пытаюсь оглядеться и понимаю, что нахожусь в Больничном крыле в Хогвартсе. Если бы шея не болела так сильно, я решил бы, что уже умер. Но я жив, чёрт побери. Я жив!

Мне ещё трудно сфокусировать взгляд, поэтому когда ко мне приближается белая фигура, я не сразу узнаю в ней Поппи. Я пытаюсь ей что-то сказать, но она настойчиво прикладывает палец к моим губам.

— Тсссс. Северус, не разговаривай, пожалуйста. У тебя серьёзная травма горла.

Я с трудом поднимаю руку и дотрагиваюсь до того места, куда, по моим расчётам, меня цапнула Нагайна. Мои пальцы нащупывают тугую повязку. Я выразительно смотрю на колдомедика.

— Северус, ты знаешь, где находишься? Ты помнишь, что случилось?

Уверенно киваю.

— Тогда я расскажу тебе о состоянии твоего здоровья, если ты способен усваивать информацию.

Я опять киваю.

— Укус был очень глубоким. Ты потерял много крови. Ты был без сознания, когда Гарри принёс тебя сюда.

Я поднимаю брови. Безмолвный вопрос. Поппи улыбается.

— Он победил… Вол… Волдеморта. И не волнуйся, с ним всё в порядке. Он вытащил тебя из хижины и принёс ко мне. А потом он одолел его. Но это он сам потом тебе расскажет.

Делаю слабый жест рукой. Поппи — умница, понимает меня без слов.

— Гарри сейчас в кабинете директора. Минерва отвела его туда, чтобы он выспался, никем не тревожимый.

Снова киваю и указываю на своё горло.

— У тебя повреждены связки, ты пока не можешь говорить. К тому же… Кровь я остановила, но рана пока не заживает. Не могу понять, почему. Я уже вызвала специалиста из Мунго. Завтра утром он приедет и поможет тебе. Позвать сейчас Гарри?

Отрицательно качаю головой. Пусть спит. Я и сам чувствую, что вот-вот усну, несмотря на то, что спал я целый день.

— Ну, хорошо. Тогда отдыхай. Если что, зови меня.

Она кладёт на тумбочку рядом со мной позолоченное перо. Я прекрасно знаю, что перо это специальное, сигнальное. Если что, мне нужно просто взмахнуть им — и Поппи придёт.

— Спасибо, — шепчу я одними губами.

Поппи тепло улыбается и уходит, а я снова проваливаюсь в сон.

* * *

Когда я просыпаюсь утром, солнце не бьёт мне в глаза, потому что заботливый колдомедик поставила ширму около моей кровати. Однако, как я вскоре понимаю, разбудил меня громкий и до боли знакомый голос. Я улыбаюсь.

— Сколько можно повторять: как только он проснётся, я вас позову! А пока что можете идти!

Это Поппи пытается огородить меня от назойливого гриффиндорца. Безуспешно, разумеется.

— Чёрта с два я уйду! Вы еще вчера говорили, что он очнулся. Я хочу видеть его немедленно!

— Не кричите! Перебудите всех больных.

— Ну, тогда пустите меня!

— Только через мой труп.

— Так я вам это сейчас устрою!

— Следите за своими словами, молодой человек!

— Тогда отойдите с дороги!

Наконец мне надоедает слушать эту перепалку. Я по себе знаю, что спорить с Гарри нет смысла, проще уступить. Жаль, Поппи пока не знает. Я бы мог ещё полежать и послушать их спор, но мне в конце концов становится жаль остальных раненых, которым, в отличие от меня, действительно нужен отдых.

Я протягиваю руку к тумбочке, беру зачарованное перо и взмахиваю им. Тут же где-то в другом конце лазарета, видимо, в кабинете Поппи, раздаётся тонкий звоночек. Гарри и Поппи тут же как по команде умолкают.

— Он проснулся, — недовольно сообщает Поппи: видимо, она не хотела сдаваться первой.

Дальше я слышу то, что и ожидал: топот ног и громкое сопение. Он не бежит ко мне — он несётся. Ширма отодвигается так резко и быстро, что чуть не падает. Ну, вот он, мой хороший, весь запыхавшийся, взъерошенный, как воробей, раскрасневшийся. Видимо, до лазарета тоже бежал. Вскочил и помчался ко мне, как только проснулся.

Он несколько секунд стоит и просто смотрит на меня, а потом выдыхает моё имя и бросается ко мне. Спасибо, хоть не на шею. Я боюсь его гриффиндорской неуклюжести, боюсь, что он сейчас меня просто раздавит, но он очень аккуратно ложится рядом со мной и прижимается ко мне всем телом. Он утыкается лицом мне в грудь, и я чувствую, как моя рубашка промокает от его слёз. Я поднимаю руку, глажу его по спине и улыбаюсь. Пожалуй, мне никогда в жизни не было так тепло. Всё закончилось, он со мной, рядом. О чём ещё я мог мечтать?

Наконец появляется Поппи и деликатно, но настойчиво начинает покашливать. Гарри в конце концов отлипает от меня и вытирает глаза рукавом. Ещё когда я видел его позавчера, это был взрослый и полный решимости юноша. Но сейчас, с зарёванным лицом и красным носом, он такой мальчишка, такой юный и маленький. Именно такой, каким он казался мне после нашей первой близости, больше года назад.

Он снова вытирает глаза, переплетает свои пальцы с моими и поворачивается к Поппи.

— Я могу его забрать? — и хлюп носом.

Ну, не плачь, маленький, всё же хорошо. Я жив. Всё закончилось.

— Куда? — недовольным голосом отвечает Помфри и складывает руки на груди.

— Домой… То есть, в подземелья.

— Не спешите, мистер Поттер. К нему ещё должен приехать врач из Мунго.

— Зачем?

— По поводу раны на шее.

— А когда он сможет говорить?

— Когда приедет врач и вылечит его! А теперь покиньте лазарет.

— Нет, нет, нет!

Он так смешно вертит головой, заставляя свои непослушные пряди ещё больше топорщиться, что я не выдерживаю и провожу рукой по его макушке. Он тут же оборачивается и говорит — скорее, мне, чем ей:

— Я больше не отойду от него ни на шаг! И делайте со мной что хотите. Уйду только под Imperio.

Поппи переводит взгляд на меня. Одна её бровь поднята — это немой вопрос. Я улыбаюсь и молитвенно складываю руки. Теперь и она улыбается, хоть и старается подавить улыбку.

— Ну, хорошо. Только из уважения к вашим боевым заслугам, мистер Поттер. Только сидите тихо, ясно? Не хватало ещё, чтобы вы всех остальных перебудили.

Поппи задвигает ширму и уходит, а Гарри облегчённо вздыхает и забирается на кровать с ногами. Он осторожно целует мои губы, подбородок, шею — там, где не мешает повязка. А потом просто приподнимается на руках и долго смотрит на меня в упор. И я понимаю, что он не может наглядеться. Он до сих пор не верит в то, что я жив.

Наконец мне надоедает его пристальный изучающий взгляд, и я слегка подталкиваю его в бок, чтобы он слез. Он без лишних колебаний переползает в стоящее рядом кресло, которое Поппи наколдовала ещё вчера.

— Я нашёл твою палочку, — радостно сообщает он и вкладывает мне в руку кусок деревяшки.

Это замечательно, потому что теперь я хотя бы могу худо-бедно общаться. Вывожу палочкой в воздухе слова, которые складываются из светящихся букв: «Ты в порядке?»

Он кивает, задорно встряхивает головой и начинает вполголоса рассказывать о том, чем всё вчера закончилось. Я понимаю, что эту историю он, наверное, уже раз пятьдесят рассказал тем, кто не видел или не понял, что случилось, но для меня он не жалеет подробностей. Я слушаю его внимательно, но думаю при этом о своём. Мне до сих пор не верится, что всё закончилось, причём, так хорошо. По крайней мере, для нас двоих.

Когда он мрачнеет и начинает рассказывать о тех, кого мы потеряли, я невольно верчу в руках палочку и смотрю на неё, чтобы перед глазами не вставали лица погибших. Люпин, волчара паршивый, кому же я теперь буду варить аконитовое зелье? Тонкс… ну как же так? Только начинала жить, оставила сиротой младенца. Фред… Мерлин всемогущий, как же теперь без него будет Джордж? Многочисленные студенты, которых я прекрасно знал. Авроры… Столько людей… Мне становится тошно, и я прерываю его рассказ взмахом руки.

— Но главное, что ты жив, — улыбается Гарри. — Я так испугался за тебя… Я думал, что потерял тебя навсегда. Я чуть всё не испортил там, в хижине. Меня только Рон с Гермионой удержали, чтобы я не выскочил раньше времени. Чёрт… Это было худшее, что я переживал за всю свою жизнь.

Он нервно сглатывает, и я замечаю, как снова увлажняются его глаза. Я протягиваю руку и беру его за ладонь. Всё в порядке, мой хороший, всё в порядке.

Он трясёт головой и опять всхлипывает.

— Северус, — говорит он очень серьёзно, — потерять тебя — это самое страшное, что со мной может случиться. Я понимаю, что это несправедливо по отношению к другим, но это так. Ты — самое ценное, что у меня есть.

Да, Гарри, и ты тоже самое ценное моё сокровище, можешь быть уверен.

Он о чём-то болтает ещё около получаса, не отпуская моей руки. Я понимаю, что ему нужно сейчас быть не здесь. В замке столько дел: одни только похороны погибших чего стоят, не говоря уже о восстановлении замка и общении с прессой. Однако он готов сидеть так возле меня вечно, и уйдёт отсюда только либо со мной, либо, и правда, под Imperio.

Наконец я слышу приглушённые разговоры и приближающиеся шаги. Сперва за ширму робко заглядывает Поппи, чтобы убедиться, что нас не потревожат. Но ничем таким мы тут сейчас не занимаемся, поэтому она смело отодвигает ширму, и за ней появляется высокий мужчина в маггловском белом халате. Вид у него очень серьёзный.

— Профессор Снейп, добрый день.

Он кивает, но не улыбается. Я киваю в ответ. Его голос очень низкий и совсем не подходит к его внешности.

— Меня зовут доктор Калем. Я колдомедик из больницы имени Святого Мунго, специалист по различным отравлениям. Мадам Помфри вызвала меня из-за вас.

Гарри смотрит на него изумлённо, а потом переводит взгляд на меня. Он хмурится и молчаливо требует объяснений. Но я только кидаю на него короткий взгляд и снова киваю Калему.

— Мистер Поттер, не мешайте доктору работать. Я позову вас, когда осмотр закончится, — говорит Поппи.

Гарри сердито смотрит на меня, но я глазами указываю ему на выход и сильнее стискиваю его пальцы. Он делает то же самое в ответ и поднимается с кресла.

— Но я вернусь, — угрожающе сообщает он Поппи и отходит от моей кровати. Его место в кресле занимает Калем. Он кивает Поппи, и та тоже удаляется, оставляя нас наедине. Калем достаёт какие-то записи и начинает листать их с задумчивым видом.

— Я получил образец вашей крови ещё вчера, — произносит он и хмурится. — Я сделал анализы и привёз вам вакцину. Давайте-ка её опробуем.

Он наклоняется ко мне и осторожно снимает с моей шеи повязку. Потом роется в своей сумке и достаёт баночку с мазью. Я прикрываю глаза и чувствую приятный холодок на коже. Для меня сейчас эти ощущения поистине изумительны, потому что рану постоянно жгло. Но от этой мази спадают и жжение, и боль. Я понимаю, что реакция происходит мгновенно.

— Хорошо, — удовлетворённо кивает он. — Можете что-нибудь сказать?

— Я… кхм… я… да… могу, кажется… кхм…

В горле першит, но я, однако, обрёл дар речи. У меня под носом тут же оказывается стакан с водой, и я делаю несколько жадных глотков.

— Отлично, — говорит Калем. — Рана затягивается, как я этого и ожидал. И голос к вам вернулся. А вот на этом хорошие новости заканчиваются.

Я хмурюсь и ловлю его странный взгляд.

— Что такое? — спрашиваю я, стараясь подавить нарастающую панику.

— Рана затянулась, — повторяет он, — но в вашу кровь попало слишком много яда. Впрочем, моя вакцина сейчас нейтрализует его, частично. Но полностью выгнать его из организма она не сможет.

Несколько секунд мы молчим. Я пытаюсь переварить услышанное и строю догадки, одна хуже другой.

— Что это значит?

— Это значит, что ваша кровь отравлена, — всё тем же невозмутимым голосом отвечает Калем. — Отравлена сильным ядом, против которого, увы, нет противоядия. Моя вакцина только помогла вам, но не излечила.

Он выжидающе смотрит на меня и ждёт реакции.

— Вы хотите сказать, что я умру?

— Боюсь, что да.

Опять тишина. Мне не нравится, что приходится вытягивать из него слова.

— Сколько мне осталось?

Он прищуривается, словно просчитывая что-то в уме.

— При таких темпах распространения… думаю, от двух до трёх месяцев.

— А как же вакцина?

Пожимает плечами.

— Она сдерживает распространение. Без неё вы умрёте через две недели.

— Неужели ничего нельзя сделать?

Я стараюсь, чтобы мой голос не дрожал, но скрыть обречённость получается очень плохо.

— Яд прочно впитался в вашу кровь. Насколько я знаю всю историю, вас не хотели отравить, вы должны были умереть от потери крови. Это Viperidae Varius. А яд такой змеи очень коварен. Он убивает вас медленно и мучительно. Люди, которые сталкивались с такими змеями, даже не успевали понять, от чего погибают.

— А как же переливание крови?

Хватаюсь за последнюю надежду, как утопающий за соломинку.

Снова равнодушное пожимание плечами.

— Профессор Снейп, вы хотите, чтобы я заменил вам всю кровь и все поражённые ткани? Как вы себе это представляете?

— Никак, — мрачно отзываюсь я, признавая его правоту.

— Вот и я никак. Так что всё, что я могу для вас сделать — это снабдить достаточным количеством вакцины. А об остальных препаратах и зельях вы сможете позаботиться сами. Как мне сказала мадам Помфри, вы принимаете зелья только собственного изготовления, не доверяя сторонним, верно?

— Верно, только о каких зельях вы говорите?

— Например, обезболивающее.

— Обезболивающее, — тупо повторяю я, глядя в пространство.

— Именно. Пока поражена только малая часть тканей. Но яд будет распространяться и дальше, больные клетки будут поражать здоровые. А процесс отмирания клеток довольно болезненный. Это похоже на раковую опухоль.

— Маги научились лечить рак, — фыркаю я.

— Рак — да, но у вас не он. У вас заражение ядом, против которого нет противоядия.

— Тогда нужно попробовать его найти.

— Конечно, вы можете этим заняться, пока есть силы. Я дам вам все образцы, которые у меня есть. В том числе и образец яда змеи, которая вас укусила.

Его равнодушие режет меня без ножа.

— И вам, конечно же, наплевать, что станет с Пожирателем смерти, верно?

— Говоря вашим языком, профессор, мне наплевать, кто вы такой. Для меня все мои пациенты одинаково важны. Так что не обвиняйте меня в предвзятости. Просто в своё время я пытался вылечить двоих человек, которые были заражены ядом именно такой змеи. Думаю, не нужно говорить, что мы безуспешно боролись много недель? От этого яда пока нет противоядия. Именно поэтому такая змея столь опасна. Я с радостью помогу вам, чем смогу. Но в данном случае я бы не советовал вам надеяться на чудо. У этой сказки, боюсь, печальный конец.

Он умолкает, и я тяжело вздыхаю.

— Честно говоря, у меня не сложилось впечатление, что вам вообще кто-то важен из пациентов, раз вы так говорите.

— А как я должен был это вам сказать? Вы взрослый и закалённый жизнью человек. Неужели вы хотите, что бы я врал вам и говорил, что всё хорошо?

И тут я понимаю, что он всё сделал правильно.

— Нет. Разумеется, нет. Извините меня.

— Не стоит. Я всё понимаю. Вот вам мазь. — Он ставит на тумбочку тот пузырёк. — Я постоянно нахожусь в Мунго. Если будут вопросы или проблемы, шлите сову или приходите. Подробнее поговорим, когда приедете в Лондон. А сейчас мне пора. Всего доброго.

Он встаёт и протягивает мне руку. Машинально жму её, но мысли мои очень далеко отсюда.

— Всего хорошего.

— И вам, профессор Снейп. И удачи.

Он легко подхватывает свой саквояж, разворачивается и уходит.

Глава 2. Я принял решение.

После его ухода я ещё долго сижу и, не моргая, пялюсь в одну точку. Вся эйфория от победы мгновенно улетучилась. В голове бардак. Мысли не хотят привычно укладываться по полочкам. Видимо, мой мозговой библиотекарь уехал в отпуск, некому составлять картотеку. Впрочем, я прекрасно знал, на что шёл, отправляясь в Визжащую хижину: я шёл на смерть. Разумеется, случилось чудо, поэтому я выжил. Но тот, кто щедро подарил мне это чудо, только что безжалостно забрал его обратно. Просто раздразнил и забрал. Жестоко? Не спорю. Но как я сам говорил когда-то Гарри, жизнь вообще штука несправедливая. Вначале она ласкает тебя и тепло улыбается, а потом её лицо искажает злоба, и она бьёт тебя наотмашь. Конечно, в моей жизни было больше плохого, чем хорошего. Поэтому если всё шло нормально и терпимо, это уже было подарком для меня. А все подарки жизни я привык бережно хранить.

Впрочем, думаю я сейчас вовсе не о себе, а о Гарри. Это проблеск света в моей тёмной жизни. Ложка мёда, так сказать. Это мой подарок от судьбы, который, как мне кажется, я всё-таки заслужил. Я так люблю своего маленького паршивца, что думаю только о нём.

Если бы я был один, я бы не очень расстроился. В конце концов, это логический и правильный конец для таких, как я. Чёрт возьми, ну почему это не могло случиться хотя бы два года назад, когда в моей жизни ещё не было Гарри?! Почему сейчас, когда я нашёл наконец своё счастье, когда я любим, когда я сам люблю?! Я хочу жить. Я не хочу умирать сейчас. Это слишком несправедливо. Неужели я это заслужил? Неужели я не искупил свои грехи? Я же просто хочу жить!

Внезапно я понимаю, что я не готов сказать обо всём этом никому. Особенно Гарри. Доктор Калем выглядит вполне квалифицированным специалистом, поэтому он не даст никакую информацию о моём состоянии здоровья. От него утечки не будет. Значит, и я не должен ничего говорить. Просто потому, что я пока не представляю себе, как я смогу сообщить обо всём этом Гарри. Просто не представляю…

Мои раздумья нарушает Гарри, который вырастает возле моей кровати, как из-под земли.

— Я видел, как врач ушёл, — говорит он. — Что он сказал?

Я молча поворачиваю голову, чтобы он увидел, что рана затянулась.

— Ух ты! Значит, всё в порядке?

Я слышу в его голосе радость и облегчение. Наверняка, он нервно мерил шагами площадку перед лазаретом, когда Калем был у меня. Но теперь в его глазах такой восторг и счастье, что я просто не могу сказать ему ничего другого, кроме:

— Да, Гарри, всё нормально.

Теперь он уже безо всяких опасений бросается мне на шею и целует все участки кожи, до которых может дотянуться. Я крепко прижимаю его к себе, чувствуя, как моё сердце начинает биться в одном ритме с его. Впрочем, наши сердца уже давно стучат в унисон. Я люблю его, и он любит меня. Разве может всё быть ещё хуже, чем сейчас?!

Я отрываю его от себя и встаю с кровати. Хватит валяться, у меня ещё много дел. Я направляюсь к выходу, Гарри идёт рядом и держит меня за руку. Навстречу нам выходит Помфри из своего кабинета.

— Поппи, я ухожу, — сообщаю я ей, не дожидаясь вопроса.

Она только качает головой и неодобрительно смотрит на меня.

— Как знаешь. Если станет хуже — приходи.

— Разумеется. Спасибо за всё.

* * *

К счастью, все заняты ремонтом в Большом зале, где завтра должна состояться церемония прощания и прочие официальные мероприятия, так что мы спокойно добираемся до подземелий, никого не встретив на своём пути. Гарри открывает дверь, я прохожу в свою гостиную и сажусь в кресло. Я ещё довольно слаб, поэтому прогулка от Больничного крыла до моих комнат меня утомила.

— Хочешь есть? Пить? Спать? — заботливо щебечет Гарри у меня над головой.

— Кофе, будь добр, — буркаю я.

Он уходит на кухню, гремит чашками и через две минуты возвращается с чёрным крепким кофе, как я и люблю. Я принимаю у него из рук чашку и делаю глоток. У меня вырывается стон удовольствия: несколько дней без кофеина — это пытка.

Гарри сидит в кресле напротив и разглядывает меня, будто может увидеть что-то новое.

— Ты знаешь, что тебя представили к награждению Орденом Мерлина? — неожиданно спрашивает он.

— Лучше бы я получил Орден за Блэка, — ворчу я в чашку и усмехаюсь.

Его, к счастью, мои слова не задевают, и он задорно улыбается. Я не могу оторвать от него взгляда. Я так обожаю эту улыбку. Она и озорная, и таинственная, и заговорщицкая одновременно. Так может улыбаться только Гарри.

Вскоре мне удаётся его выпроводить. Я понимаю, что все ждут его в Большом зале. Не то чтобы он кому-то что-то был ещё должен, просто лучше, чтобы он сейчас был там, со всеми.

После его ухода я ещё долго сижу и смотрю в пустой камин. У меня действительно нет мыслей. Кроме одной. В голове почему-то крутится вопрос: а о чём же, интересно, должны думать люди, которые знают, что скоро умрут? Почему-то кроме этой бредовой мысли ничего в голове не вертится.

Через какое-то время раздаётся стук в дверь. Я плетусь открывать. На пороге Минерва. Вид у неё беспокойный и смущённый. Я приглашаю её выпить со мной чаю, и мы разговариваем больше часа. Она пытается за всё попросить прощения, но я обрываю её монолог и перевожу разговор на другую тему. Мне удаётся договориться, чтобы меня никто не трогал. Конечно, мне пришлось согласиться на присутствие на церемонии завтра, но я проинформировал её, что только приду, получу свой Орден, будь он неладен, и тут же уеду в Лондон, домой. Не хочу общаться ни с прессой, ни с аврорами (если будет нужно, они сами меня найдут), ни со студентами и другими преподавателями. Не хочу никого видеть. Минерва торжественно обещает, что оградит меня ото всех, если я так этого хочу, и уходит. И я ей очень признателен за понимание. Кажется, впервые за всю почти тридцатилетнюю историю нашего знакомства мы друг друга поняли и пришли к согласию.

* * *

За остаток дня я так ни разу и не вышел из своих комнат. Да, пусть меня считают трусом, пусть думают, что я прячусь. Мне уже всё равно.

Гарри возвращается только поздно вечером. Он выглядит вымотанным, но радостным. Большой зал они привели в божеский вид. Как и главный коридор со входом. Так что завтра смело можно ожидать прессу и представителей из Министерства с временным Министром во главе. Назначили им, как я и предполагал, Кингсли Бруствера.

Мы сидим на кухне, и Гарри жадно уплетает ужин, который только что подали домовые эльфы ко мне в комнаты. Я есть совершенно не хочу, только цежу чёрный кофе и вполуха слушаю возбуждённый рассказ Гарри о том, что было сегодня.

Я чувствую себя почему-то уставшим и вымотанным, хотя ничем сегодня и не занимался. Впрочем, от безделья я устаю больше, чем от напряжённой работы, поэтому удивляться нечему.

Гарри с энтузиазмом принимает моё приглашение лечь спать. Перед сном я долго и тщательно отмокаю в ванной, потому что от меня до сих пор пахнет больницей, а я не переношу этот мерзкий запах. Когда я, наконец, выхожу и залезаю под одеяло, Гарри, который казался спящим, моментально поворачивается ко мне и накрывает мою грудь рукой. Я глажу его по предплечью и чувствую, как моё тело снова наполняет тепло, так нещадно отобранное у меня утром. Когда он рядом, я чувствую себя живым. Я живу, а не просто существую, как многие годы до этого. Этот маленький паршивец заставляет мою застоявшуюся кровь разгоняться быстрее. Он вообще порой заставляет меня чувствовать себя таким же мальчишкой, как и он сам. Со мной никогда такого не происходило. И это, наверное, можно назвать счастьем.

Я отгоняю от себя все мрачные мысли, когда он прижимается ко мне ещё ближе и начинает покрывать мою грудь мокрыми поцелуями. Я понимаю, что ему хочется зацеловать меня до такой степени, чтобы на моей коже не осталось ни одного живого места. Он подтягивается выше и ловит мои губы. В этот момент я забываю обо всём на свете. Я опрокидываю его на спину и сам неистово и страстно целую его. Мальчик мой… мой славный, мой хороший… только мой…

«Конечно, твой», — откликается его тело, выгибаясь и пропуская под кожей мелкую дрожь удовольствия. Я глажу и ласкаю его везде, куда могу дотянуться. И это благодарная ласка. Спасибо, мой мальчик, за то, что я ещё живу, спасибо за то, что я дышу, спасибо, что делаешь меня таким. Я буду благодарить тебя бесконечно, каждую минуту, пока моё сердце ещё бьётся.

Наши тела сплетаются так же, как и мои несвязные мысли накануне. Руки, плечи, губы, чьи-то стоны, солёные капельки пота, растрёпанные волосы… Я хочу насладиться им, я хочу окунуться в него. И когда я вхожу в его тело, он резко выдыхает и запрокидывает голову. Я знаю все его движения и жесты, я знаю, от чего он получает удовольствие, я знаю его всего… целиком. И осознание того, что он мой, настолько пьянит и будоражит, что я вбиваюсь в него резко и глубоко. Он вскрикивает, но только ещё сильнее притягивает меня к себе. Я готов упиваться им, поглощать его губами, руками, всем своим телом. Это прекрасная ночь. Это лучшая ночь за очень долгое время. Несмотря ни на что, я наконец-то чувствую себя счастливым в полной мере.

Мы кончаем одновременно. Кто из нас сонно бормочет очищающее заклинание, я уже не помню. Я спокоен и умиротворён. Я расслаблен. Всё, что я могу — это только сильнее притянуть Гарри к себе, зарыться носом в его волосы и моментально уснуть. Я счастлив.

* * *

Когда я открываю глаза на следующее утро, меня будто кто-то обухом бьёт по голове. Всего лишь одна-единственная мысль, одно воспоминание. Я скоро умру. Во рту становится кисло и мерзко. День испорчен. Я сумел забыться ночью, но теперь у меня так не получится. Чёрт возьми, теперь я каждый день буду просыпаться с этой мыслью! Как бы я хотел наложить на себя Oblivate и не знать, что со мной происходит. Только теперь я понимаю, что ожидание смерти намного страшнее самой смерти. За эту мысль сразу цепляется и другая… Дамблдор.

* * *

Прежде чем встать, мы ещё долго нежимся в постели. Гарри просто лежит у меня на груди и обнимает одной рукой. Я прислушиваюсь к его размеренному дыханию, и мне становится легче. Он спокоен и умиротворён, значит, и мне хорошо.

Церемония проходит терпимо. Вначале Бруствер что-то очень долго говорит, но я не слушаю. Гарри сидит мрачнее тучи. Видимо, снова нахлынули воспоминания о павших героях. Он, разумеется, получает Орден Мерлина первой степени, а потом произносит тоже довольно долгую речь. Я знаю, что он не составлял её заранее, не писал на бумажке, он говорит от чистого сердца, порой запинаясь и сбиваясь. Но ведь это именно то, чего от него все ждут, не так ли? Мне тоже достаётся Орден Мерлина, правда, второй степени. Хорошо хоть не заставили ничего говорить. Пытались, правда, но Минерва, дай ей Мерлин здоровья, делая прискорбное лицо, сообщает, что «профессор Снейп, к сожалению, получил ранение во время битвы, поэтому ему трудно сейчас говорить». В глазах многих сочувствие и уважение, кое у кого даже раскаяние. Ну-ну. Так вам и надо, гриффиндорцы паршивые.

Где-то в середине церемонии, когда все отправляются на кладбище, мне удаётся скрыться. Я не чувствую угрызений совести, потому что мне не с кем там прощаться. Я иду в кабинет директора. Пароля я не знаю, но горгулья сама отъезжает в сторону, когда я показываюсь в коридоре.

Я поднимаюсь по лестнице и захожу в кабинет. Тут очень тихо и спокойно. И я сам успокаиваюсь. Я сажусь в кресло и поворачиваю его к портрету Дамблдора. Тот, словно почувствовав моё присутствие, открывает глаза и расплывается в тёплой улыбке. Он не спешит говорить со мной, впрочем, и я тоже. Он знает обо всём, что случилось, мне нечего ему рассказывать. Мы долго сидим в молчании. Наконец, я первым нарушаю тишину. Я и сам не понимаю, как слова соскальзывают с моих губ.

— Альбус, я скоро умру.

Его улыбка пропадает. Он сразу становится серьёзным и сосредоточенным.

— Неужели укус?

Я киваю.

— Медленный яд, от которого нет противоядия.

— Ты хочешь, чтобы я чем-то тебе помог?

— Как всегда, только советом.

— Северус, надеюсь, ты не хочешь спросить, как жил с этим я почти год?

Его проницательность порой пугает.

— Я хочу знать, как мне быть. Ты же знаешь, я никогда не спрашивал у тебя такого глобального совета. Но теперь… я действительно не знаю, что мне делать.

— Кому ты ещё сказал?

— Никому. Только тебе.

— А как же Гарри?

Я хмурюсь и нервно мотаю головой.

— Ни в коем случае. Он не должен знать. Иначе… Иначе он угаснет вместе со мной.

— Но ты не сможешь скрывать от него свою болезнь, Северус. Он быстро догадается, что с тобой что-то не так.

— Тогда мне нужно… — Боже мой, я только сейчас понимаю, что мне придётся сделать. — Нужно… расстаться с ним.

— Не стоит поступать так с Гарри. Он имеет право знать правду. В конце концов, эту победу он одержал только во имя тебя, ты же знаешь. Он любит тебя.

— Знаю. Поэтому я и должен так поступить. А он узнает всё, непременно. Но только после того, как всё закончится. Альбус, поклянись, что никому ничего не расскажешь.

Дамблдор печально улыбается и пожимает плечами.

— Я надеюсь, ты ещё ко мне заглянешь.

— Непременно. Спасибо за беседу.

Я поднимаюсь из кресла и быстрым шагом направляюсь прочь из кабинета. Я зря сюда пришёл. И я понял это, только когда Дамблдор заговорил о Гарри. Нет, между нами нельзя поставить знак равенства, как я думал раньше. У Альбуса всё было совсем по-другому. Ему нужно было смириться только с собственной предстоящей смертью. У него не было никого. А у меня есть Гарри. Поэтому мне так больно. Если бы я тоже был один, я бы философски пожал плечами, продал дом в тупике Прядильщика и отправился бы в затяжное путешествие, как мечтал уже много лет. Но получается, что я думаю сейчас не о себе, а только о Гарри. Что ж… Если его присутствие в моей жизни так мешает мне просто успокоиться и умереть, значит, я должен исключить его из своей жизни. Мерлин всемогущий! Я даже понятия не имею, как я сумею это сделать. И ещё я просто не представляю, как смогу дожить последние недели без него… Но теперь я полон мрачной решимости. Нужно только выбрать момент.

Глава 3. Я вырвал своё сердце и проклял себя.

После окончания церемонии Гарри возвращается в мои комнаты. Мои вещи уже уложены, чемоданы стоят в углу. Я навсегда покидаю школу. Директором на сегодняшней церемонии назначена, разумеется, Минерва. Она с пониманием отнеслась к моему заявлению об уходе и подписала его, взяв, однако, с меня слово, что если у меня возникнет хоть малейшее желание, я обязательно вернусь в школу. Я дал ей это слово, хоть никогда и не смогу его сдержать.

Вещей Гарри тут практически нет. Так что собирается он всего за десять минут. Я нахожусь в полной прострации, я отвечаю невпопад. Но Гарри, к счастью, списывает это на мою усталость и нервы.

Мы попадаем в мой дом в тупике Прядильщика через камин. Тут всё по-прежнему. Даже вещи Гарри до сих пор лежат на своих местах. Так же, как и год назад, когда мы провели тут всё лето. На мгновенье у меня даже возникает чувство, что мы никуда и не уезжали, что последнего года просто не было. Но это всего лишь чувство. Короткое, хоть и приятное.

Гарри помогает мне разобрать вещи и убраться, о чём-то беззаботно щебечет. Мне приятно просто слушать его голос. Сейчас мне всё равно, о чём он говорит.

К вечеру дом снова выглядит пригодным для проживания. И мы наконец-то садимся ужинать. Гарри с хрустом за ушами уплетает всё, что я приготовил. Я прекрасно знаю, что ему нравится моя стряпня. Когда я готовил для него в первый раз, он очень удивился, что у меня так вкусно получается. Тогда я объяснил ему, что кулинария очень похожа на зельеваренье, только опаснее, потому что всё, что ты наготовишь, тебе потом придётся ещё и съесть. Он тогда очень долго смеялся. Я так люблю его смех…

Когда мы отправляемся в спальню, он буквально набрасывается на меня и начинает так неистово целовать и ласкать, что я снова забываю обо всём на свете. Сейчас есть только он и я. И больше ничего. Весь мир для нас сжался до размеров кровати. Я опять сумел забыться. И помог мне мой хороший мальчик. Чем счастливее я чувствую себя в его объятиях, тем больнее приходить в себя потом, когда я вспоминаю, что мне предстоит сделать.

После того как он засыпает на моей груди, я долго не могу уснуть. Я лежу, глядя в потолок, и перебираю его непокорные вихры. Я обожаю его волосы. И как мне раньше могло казаться, что они дурацкие, лохматые, нелепые? Я глажу их и не могу остановиться. Это как наркотик для чувствительных подушечек моих пальцев. И моё движение просто машинально. В этот момент, конечно, я думаю вовсе не о волосах Гарри. Я думаю просто о нём самом.

Мой мальчик. Мой славный, замечательный мальчик. Мой любимый воробушек. Что я буду делать без тебя? Как я смогу это пережить?.. Впрочем, это бред. Я ведь не могу пережить смерть. Мне предстоит просто пережить остаток жизни. Я уже в красках представлю себе, какой это будет ад для меня. Хотя я переживаю не столько о себе, сколько о Гарри. Я боюсь его реакции, когда наберусь смелости и скажу ему обо всём. Но это будет не сегодня, не сейчас… Сейчас я просто хочу обо всём забыть и наконец спокойно уснуть…

* * *

Просыпаюсь я раньше Гарри и тут же встаю и иду готовить завтрак. Не хочу лежать с ним в постели, когда он проснётся. То есть я, конечно же, хочу этого, безумно хочу, но понимаю, что не могу позволить себе такой роскоши. Нужно привыкать просыпаться одному.

Вскоре и Гарри приходит на кухню, шлёпая босыми ногами.

— Простудишься, — сухо замечаю я, но он не реагирует на мои слова, а подходит ко мне и тянется за своим утренним поцелуем, в котором я не могу ему отказать.

Завтрак проходит спокойно и тихо. После него Гарри говорит, что хотел бы навестить Уизли и приглашает меня с собой. Я, конечно, хотел бы туда отправиться и выразить им свои соболезнования, но у меня почему-то нет сил. Я обещаю Гарри, что навещу их в другой раз, и он отправляется к ним без меня.

Я знаю, что он вернётся только вечером. У меня впереди весь день. Я прекрасно понимаю, что сейчас мне нужно ловить каждую минуту, но я трачу весь день впустую. Я иду в лабораторию и зачем-то варю какое-то простенькое заживляющее. Обычно варка зелий успокаивает и расслабляет меня. Но только не в этот раз.

Из головы не желает выходить предстоящий разговор с Гарри. Я раз за разом прокручиваю то, что мне нужно ему сказать. Но пока ни один из вариантов не кажется мне веским и адекватным. А мне нужно сделать так, чтобы он мне поверил. Значит, мне нужно сделать ему больно, а я пока не представляю, как это может у меня получиться. Потому что Гарри — последний человек, которому я смогу причинить боль. Даже если это будет для его блага.

Я стараюсь думать о том, что я должен это сделать. Так будет лучше для него. Если он узнает, что со мной происходит, он сойдёт с ума. Я точно это знаю и очень хорошо представляю его реакцию. А мне это не нужно. Я хочу, чтобы он жил, чтобы был счастлив. К сожалению, пока он счастлив только со мной. Но я надеюсь, что через какое-то время он забудет меня и найдёт счастье с кем-то другим.

У меня так хорошо получается себя накрутить, что под конец дня я иду за огневиски и опустошаю почти целиком бутылку к приходу Гарри. Понимаю, что это малодушно, что я трус. Но иначе у меня просто ничего не получится.

* * *

Когда Гарри возвращается, я сижу на диване в гостиной. Меня уже тошнит от запаха спиртного, но я убеждаю себя, что это необходимое мне сейчас лекарство.

Гарри выглядит уставшим и расстроенным. Он садится на диван рядом со мной и вздыхает. Я понимаю, что визит к Уизли оказался для него тяжёлым и болезненным.

— Не скучал тут один? — спрашивает он бесцветным голосом.

— Я варил одно зелье, — отвечаю я и делаю ещё глоток огневиски.

Гарри с интересом смотрит на почти пустую бутылку, стоящую на столике возле меня.

— Устал?

— Да, на ногах весь день провёл.

— Хочешь, сделаю тебе массаж? — спрашивает он и уже дотрагивается до моего плеча, но я вздрагиваю и скидываю его руку.

— Гарри, мне нужно с тобой…

— Жаль, что ты не пошёл со мной, — перебивает он меня. — Это всё было довольно тяжело.

— Я понимаю, но я вряд ли бы внёс позитива своим присутствием.

— Дело не в этом. Ты был бы рядом, и мне было бы не так тяжело.

У меня к горлу подкатывает ком. Я открываю рот. Господи, неужели я сейчас это скажу?!

— Знаешь, — продолжает Гарри, и мне приходится на какое-то время закрыть рот, — я пообщался с Джорджем. Он сейчас похож скорее на привидение, чем на человека. Он переживает больше всех. Они ведь с Фредом были больше, чем просто близнецы. Это был… как бы один человек, но их было двое. Понимаешь? — Ничего не понимаю, но зачем-то киваю. — То есть они были настолько близки, что теперь их как будто пополам разрезали. Это так страшно. Когда я его увидел, я почему-то сразу подумал о тебе.

— Почему? — невольно вырывается у меня вопрос.

— Потому что если бы ты умер, со мной было бы то же самое, что и с ним. Я бы просто превратился в призрака и перестал существовать.

У меня сжимается сердце. В основном, потому, что теперь я точно уверен в том, что правильно собираюсь поступить. Всё. Я готов. Я открываю рот снова.

— Мне до сих пор кажется, что я тебя потерял, — шепчет Гарри, и слова вновь застревают у меня в горле. Более того, я чувствую, что моментально начинаю трезветь. — Если я тебя потеряю, я просто этого не переживу. — Он поворачивает голову ко мне, и я вижу, что в его глазах стоят слёзы. — Я очень счастлив, что я с тобой… — уже еле слышно добавляет он и вплотную придвигается ко мне.

Он кладёт мне голову на плечо и закрывает глаза. А меня начинает трясти мелкой дрожью. По спине стекает капля холодного пота. Так я не волновался, наверное, ещё со школы. Когда я снова пытаюсь сказать то, что вынашивал целый день, у меня сводит желудок. Я сижу с открытым ртом и не могу произнести ни слова. Как будто на меня наложили Silencio.

Я не могу! Янемогуянемогуянемогу! Я не могу ему этого сказать! Что мне делать? Как мне со всем этим справиться?! Я почему-то начинаю истерично мотать головой, словно споря сам с собой. Гарри открывает глаза и с беспокойством смотрит на меня.

— Ты дрожишь. Что случилось?

— Ничего. Просто устал. Мышечное перенапряжение.

— Может, всё-таки массаж?

В его голосе нет соблазнительных или заигрывающих ноток. Он искренне хочет мне помочь.

Я ещё с полминуты смотрю в его зелёные глаза и понимаю, что проигрываю битву с самим собой. Огневиски не помогло. От него только хуже, оно мешает соображать. К тому же, заводить такие разговоры на пьяную голову — это просто неуважение к Гарри. Ладно, сегодня я проиграл сам себе со счётом один — ноль.

— Давай.

Я даже улыбаюсь. Гарри тоже улыбается и начинает растирать ладони.

— Здесь или в спальне?

— Пойдём в спальню. Там удобнее.

Через несколько минут я без одежды укладываюсь на прохладную простынь, а Гарри садится сверху и начинает умелыми движениями разминать мои затёкшие мышцы. Это чертовски приятно. У него потрясающие руки, и я люблю каждый его пальчик. Я готов целовать его ладони до бесконечности, я готов переплетать наши пальцы до тех пор, пока их невозможно будет расцепить. Я готов любить его и обожать, но я не могу себе этого позволить. Просто не могу!

* * *

Неделя пролетает как сумасшедшая. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что скоро умру, каждый новый день отравляет моё существование, каждая ночь для меня — это освобождение и благодатное забвение. Я плохо сплю, я почти не ем, я схожу с ума. Я постоянно напряжён, я агрессивен и груб. Но Гарри, как назло, почти не обращает на это внимание, а только с беспокойством спрашивает, что стряслось.

Наконец я понимаю, что больше не выдержу этой пытки. С каждым днём становится всё тяжелее завести разговор с Гарри. И вскоре я понимаю, что чем дольше буду тянуть, тем больнее потом будет нам обоим. Вообще это нужно было сделать ещё в первый же день, ещё в Хогвартсе. Не нужно было вообще приезжать сюда вместе с Гарри. Нужно было поступить с ним, как с больным зубом: раз! — и всё. Но я трус. Я малодушный трус, поэтому тянул так долго. И эта пытка никогда не кончится, если я не сделаю этого сейчас. Раз и навсегда.

* * *

Я не хочу заниматься с Гарри сексом вечером, но он так настойчив, что на меня опять накатывает забытье, и я позволяю ему лечь на меня сверху и начать тереться своим членом о мой.

Наверное, это знамение, или судьба, или что-то ещё… но я вдруг внезапно прихожу в себя. Я обнаруживаю себя нависающим над Гарри и медленно двигающимся в нём. Его глаза зажмурены, рот приоткрыт, пальцы вцепились в мои плечи. И вдруг я почему-то понимаю, что я сделаю это сегодня. Немедленно. Сразу же.

Осознание этого мгновенно срывает мне планку. Я рычу от боли и злости и начинаю яростно вколачиваться в его тело. Он удивлённо распахивает глаза. Наверное, я делаю ему больно. Но я не могу остановиться. Меня охватывает паника, безысходность и отчаяние. Я люблю тебя… я так тебя люблю, что сейчас мне придётся с мясом вырывать тебя из своего сердца. Я плохо понимаю, что творю. Кажется, я плачу. Или нет. Мои глаза сухие, но я почему-то вижу всё словно в тумане. У меня кружится голова и сбивается дыхание, и я поначалу не могу понять, почему. Но только потом до меня доходит, что я только что кончил.

Я выхожу из Гарри, наблюдая за его стоящим членом. Он не успел кончить. Я знаю это, но я не хочу доводить дело до конца. Я боюсь к нему прикасаться. Я сажусь на постели и спускаю ноги на ледяной пол. Я чувствую, что угасаю, как свеча.

— Что случилось?

Его голос недовольный, но встревоженный.

— Ничего, — холодно отвечаю я.

— Тогда почему ты остановился? В смысле… мне бы тоже не помешала разрядка.

— Я остановился, потому что больше не хочу.

Полминуты мы молчим.

— Ладно, — наконец неуверенно произносит Гарри, — тогда закончим завтра.

— Нет.

Опять напряженное молчание. Я сижу к нему спиной и смотрю в стену. Я бы не смог произнести даже этого короткого слова, глядя ему в глаза.

— Как это «нет»? Ты не захочешь завтра?

— Я не захочу никогда.

Кровать подо мной проседает. Это Гарри приподнимается и садится сбоку от меня, пытаясь заглянуть мне в лицо. Безуспешно, потому что я отгорожен от него длинными волосами.

— Что ты имеешь в виду?

Я слышу в его голосе напряжение и лёгкую панику. Мальчик мой… мой мальчик… Как я тебе это сейчас скажу?!

— Гарри, я хотел поговорить с тобой ещё в Хогвартсе, но тогда у меня оставались сомнения. А сейчас я принял решение.

— О чём ты?

Не поворачивая головы, я знаю, что у него в глазах стоят слёзы. У него сейчас начнётся тихая истерика. Мерлин… ну помоги мне хотя бы ты!

— О том, что наши отношения зашли в тупик. — Я слышу какой-то глухой звук: кажется, это его сердце упало к ногам. Но я безжалостно продолжаю: — Мы больше не можем быть вместе.

— Почему ты так говоришь?

Его голос срывается, и я проклинаю себя.

— Потому что я больше тебя не люблю.

После этих слов у меня начинает так сильно кружиться голова, что мне приходится незаметно ухватиться за край кровати, чтобы не упасть. Перед глазами пляшут точки, меня снова трясёт, левое веко начинает дёргаться — вернулся старый тик, которого я не наблюдал уже много лет.

Тишина такая гробовая, что я слышу, как падает на простынь его слеза. Однако когда он начинает говорить, его голос ровный, хоть и немного приглушённый.

— Ещё недавно всё было нормально.

— Нет, Гарри. Всё уже давно не было нормально. Просто я думал, что это последствия травмы или чего-то ещё, и прогонял прочь эту мысль. Но теперь я твёрдо уверен, что у меня больше не осталось к тебе чувств. Я не хочу тебя обманывать, поэтому говорю всё это, пока не поздно. Пока мы ещё не настолько… — «Не настолько» что? Что я хотел сказать? — Ты ещё молод, ты сможешь найти себе кого-то более подходящего, чем я.

— Я не верю, — выдыхает он.

— Прости, но нам нужно расстаться. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А ещё я хочу пожить спокойно и тоже обустроить свою жизнь. И для отношений, построенных на лжи, в ней нет места.

Пять минут в тишине. Я чувствую, как он трясётся, но молчит. Он шумно дышит. Я понимаю, что ему нужно время, чтобы прийти в себя и выровнять дыхание. Собственно, я не против. Я и сам хочу успокоиться. Иначе я не смогу продолжить этот разговор. Когда он начинает говорить, его голос обманчиво спокоен, и это меня настораживает. Лучше бы он кричал на меня и крушил мебель. Это был бы мой Гарри. А так мне становится страшно.

— Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались, — медленно произносит он, — чтобы я забрал свои вещи и навсегда покинул твой дом?

НЕТ! НЕТ! НЕТ! Я НЕ ХОЧУ!

— Да.

Он шумно сглатывает.

— Прямо сейчас?

— Нет, завтра утром. Сейчас уже очень поздно.

— Тогда я буду спать внизу, на диване.

— Да.

Я не поднимаю голову, когда чувствую, как кровать подо мной снова проседает. Он встаёт и надевает халат. А потом, не оборачиваясь, выходит из спальни и закрывает за собой дверь. Не хлопает, а спокойно закрывает. Мне страшно.

* * *

Я ещё несколько минут сижу, не в состоянии шелохнуться. Потом я понимаю, что сейчас мне нужно спуститься вниз и проверить, что с Гарри. Я встаю, тоже надеваю халат и на деревянных ногах медленно спускаюсь по лестнице. В гостиной Гарри нет, но я слышу, как в ванной шумит вода.

Я подхожу к ванной и несколько минут стою перед дверью. Я боюсь протянуть руку и открыть дверь. Я боюсь того, что могу там увидеть. Но вдруг из-за двери раздаётся какой-то звук. Я не сразу понимаю, что это, своим затуманенным разумом. Это похоже на вой раненного животного, или на хрип, или на рычание… Я не могу понять, что именно слышу, но точно знаю, что это Гарри.

Я медленно бреду на кухню, прислоняюсь спиной к стене, смежной с ванной, и сползаю на ледяной пол. Мне хорошо слышно, что происходит через стенку.

Я вздрагиваю, когда вой превращается в страшный крик. Так кричит только человек, которого разделывают заживо. Мои руки сжимаются в кулаки. Я зажмуриваю глаза. Я не хочу этого слышать, но я просто не в состоянии подняться на ноги и уйти наверх. Я не знаю, сколько это продолжается, я понятия не имею, сколько он кричит. Возможно, десять минут, а возможно, и час. Я умоляю его замолчать, но он прекращает, только зайдясь в сухом кашле. Он сорвал себе голос…

Я резко выдыхаю и чувствую, как по лицу бегут слёзы. Я поднимаю руки, чтобы вытереть лицо, но в лунном свете очень хорошо видны восемь кровавых полосок на обеих ладонях. Я поранил себя ногтями.

За стенкой теперь слышны только истерические всхлипы. Я понимаю, что он задыхается. Слёзы быстрее бегут по моему лицу. Я проклинаю себя. Я ненавижу себя. Если бы я не умирал, я бы всё равно убил себя, так я ненавистен себе в этот момент.

Вдруг за стеной слышатся монотонные глухие удары. Я понятия не имею, что это. Но я не хочу думать о самом плохом. Я продолжаю сидеть и убивать себя. Проходит больше получаса, прежде чем это прекращается.

Наконец шум воды стихает. Я замираю. Дверь ванной открывается. Выходит Гарри. Его шатает и трясёт. Он с трудом доходит до дивана и падает на него. Со своего места мне хорошо его видно, но он не видит меня, потому что я сижу в тени. Впрочем, наверняка, у него даже мысли не возникло, что я рядом. Он просто ложится на спину, и через несколько минут я уже слышу его ровное дыхание. Он плакал так долго и вымотался настолько, что у него больше не осталось сил, поэтому он уснул мгновенно.

Я сижу ещё несколько минут, а потом с трудом поднимаюсь на затёкшие ноги. Я тихо и медленно бреду в ванную и включаю свет. От зрелища, которое мне открывается, я невольно вздрагиваю. Стена ближе к полу вся испачкана в крови. На белом кафеле отчётливо видны отпечатки ладоней. Так вот что это были за звуки… Он сидел за полу и бил руками стену, пока не разбил ладони в кровь.

Я нахожу в себе силы очистить стену заклинанием и иду в гостиную. Я подхожу к дивану и секунду колеблюсь, но потом присаживаюсь на край рядом с Гарри. Я знаю, что он не проснётся. Я осторожно протягиваю руку и дотрагиваюсь до его халата. Он мокрый. Это слёзы и кровь. Он просто вытер разбитые руки об себя. Луна освещает его лицо. Оно опухшее и красное. Между бровей залегла складка.

Я аккуратно глажу его по щеке, и складка мгновенно разглаживается, а его лицо становится спокойным и умиротворённым. У меня опять начинают течь по лицу слёзы, и я уже не пытаюсь их сдержать. Я глажу его волосы, его губы, его шею в последний раз. Я понимаю, что мне пора уходить, потому что он может проснуться, но не могу заставить себя встать. Я хочу, чтобы эта ночь не кончалась. Хочу сидеть так вечно и смотреть на него.

Я знаю, что всех «прости» в этом мире не хватит, чтобы вымолить прощение, но, тем не менее, еле слышно шепчу ему это слово много-много раз. Прости меня, мой дорогой мальчик, мой любимый воробушек, мой славный, мой добрый, мой хороший… Я люблю тебя. Я безумно тебя люблю. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу спасти тебя, хочу уберечь, хочу защитить… Прости меня, моё солнце, моя жизнь… Ты — самое дорогое, что у меня есть. Поэтому я вынужден был так с тобой поступить. Ты никогда мне этого не простишь, ну и не надо. Лучше злись на меня, ненавидь меня, как раньше.

Я беру его руку в свою. Она вся в крови. Боже… Зачем ты истязал себя? Разве от этого стало легче? Лучше бы ты бил меня. Это я во всём виноват, я знаю. Пусть бы разбилось моё лицо, а не твои нежные ладони.

Я целую его ладонь и выпускаю его руку из своей. Последний поцелуй. Я лишь слегка дотрагиваюсь губами до его губ. Уголок его рта тут же слегка приподнимается. У меня начинает щемить сердце, и я резко встаю, пока не натворил глупостей.

У меня кружится голова. Я с трудом добираюсь до спальни и падаю на кровать. Меня душат слёзы, и мне приходится уткнуться в подушку, чтобы заглушить рыдания. Кажется, я только сейчас осознал, что меня ждёт. Я даже не замечаю, как проваливаюсь в сон...

Глава 4. Я получил сполна и раскаялся.

Я просыпаюсь от яркого солнца, бьющего мне в глаза. Я машинально провожу рукой по постели рядом с собой, но тут пусто. Я резко сажусь и только сейчас вспоминаю обо всём, что случилось вчера. Мне трудно поверить в то, что я это всё-таки сделал.

Я быстро встаю, одеваюсь и спускаюсь вниз. Диван пуст. Неужели Гарри уже ушёл? Но тут он выходит из ванной. Он уже одет. Его волосы мокрые и приглажены. Он такой бледный, будто неделю не выходил на свежий воздух. Глаза красные, и под ними залегли тени.

— Это хорошо, что ты проснулся, — без тени эмоций говорит он. — Я не хотел тебя будить, а мне ещё нужно забрать кое-что из спальни.

Я молча киваю. Не доверяю своему голосу.

Он еле заметно вздыхает, проходит мимо меня и поднимается наверх. Я случайно бросаю взгляд в коридор и вижу, что там уже стоит упакованная сумка с его вещами. Наверное, он проснулся гораздо раньше меня. Я не знаю, что мне сейчас нужно делать, поэтому иду на кухню и начинаю варить себе кофе.

Не то чтобы я вообще хотел пить или есть, мне просто нужно совершить хоть какое-то действие, хоть что-то машинальное и знакомое. Что-то, что поможет не думать.

Я сижу и механически глотаю чёрный кофе, когда он появляется в дверях. Он уже обут, в руках держит куртку.

— Я всё собрал, — тихо говорит он, и я не могу прочесть в его голосе абсолютно ничего.

Сейчас он больше всего напоминает мне человека, чью душу высосал дементор.

— Хочешь кофе? — зачем-то спрашиваю я.

Он усмехается и переводит взгляд на стену.

— Нет. Думаю, не стоит.

Я понимающе киваю. Наступает пауза. В голове у меня совершенно пусто. Кажется, я выбил из себя все эмоции ещё вчера. Сейчас мне просто тоскливо.

Он топчется в дверном проёме ещё несколько секунд, а потом молча разворачивается и выходит из кухни. Я ставлю чашку на стол и выхожу следом за ним. Он надевает куртку, подхватывает свою сумку и открывает дверь.

Я знаю, что мне нужно что-то сказать ему напоследок, но никак не могу сообразить, что именно. Он оборачивается, внимательно смотрит на меня своими зелёными глазами, а потом говорит:«Счастливо», — и быстро выходит, закрывая за собой дверь. Я превращаюсь в статую.

Конечно, хорошо, что я не стал ему ничего говорить, хорошо, что и он тоже не попытался выяснить у меня ещё что-нибудь. Иначе я бы наговорил ему очень много лишнего или вообще принялся бы просить прощения и пытаться хоть что-то исправить. Но всё заканчивается так, как и должно было: ни долгих прощаний, ни пафосных речей, ни последних поцелуев или чего-то ещё. А потом я долго стою в коридоре, пялясь на закрытую дверь.

* * *

Весь день я не выхожу из дому. Я слоняюсь из комнаты в комнату, как безумный. Я пытаюсь приготовить поесть, чтобы хоть чем-то заняться. Но когда на столе оказывается тарелка, полная еды, я, не долго думая, отправляю всё в помойку. Я совершенно не хочу есть. Мне не лезет в горло ничего, даже чай. Я прекрасно понимаю, что мне нужно питаться, иначе я испущу дух гораздо раньше, чем прогнозировал Калем. Я заставляю себя сделать глоток чая, но мой желудок отказывается принимать даже жидкость, и меня тут же рвёт на ковёр.

Я ухожу в лабораторию и пытаюсь хоть что-то сварить. И неважно, что это бесполезная трата времени. Я стараюсь просто занять свой мозг. Но зелье портится уже на второй стадии. От котла начинает валить дым, и моё варево быстро превращается из тёмно-синего в грязно-коричневое. Тогда я иду в гостиную, сажусь на диван и пытаюсь почитать газету, но бросаю это бесполезное занятие, когда понимаю, что перечитываю первый абзац уже четвёртый раз, но так и не могу понять, о чём читаю. Я прикрываю глаза и начинаю методично массировать виски. Не то чтобы это помогало, просто я действительно не знаю, чем мне себя занять.

Когда время приближается к полуночи, в дверь начинает кто-то стучать — настойчиво и громко. Я прекрасно понимаю, что это не может быть Гарри, но моё сердце, однако, подпрыгивает, потом падает и начитает биться где-то в желудке. Я бреду открывать дверь.

На пороге стоит Рональд Уизли. Его глаза гневно горят, кулаки сжимаются и разжимаются. Только не он… Не хочу ничего от него слышать. Я уже открываю рот, чтобы прогнать его, но не успеваю. Он шипит: «Ублюдок», — и на меня обрушивается крепкий удар. Уизли так метко попадает мне в скулу, что я невольно отшатываюсь, спотыкаюсь о ковёр и падаю на спину.

Я приподнимаюсь на локтях и вижу, как он заходит в дом и захлопывает дверь. Он подходит ко мне и страшно нависает. Его лицо искажают злоба и презрение.

— Надеюсь, ты доволен, грёбаный мудень?! — цедит он слова сквозь зубы.

По-хорошему, мне нужно сейчас подняться и врезать ему в ответ или просто выставить вон, но у меня нет сил сопротивляться. Странно, но мне почему-то даже хочется, чтобы он ударил меня опять, поэтому я просто лежу и смотрю на него снизу вверх.

— Ты рад тому, что натворил? — продолжает он, не дождавшись ответа.

— Что случилось? — тихо спрашиваю я.

— Что случилось?! — орёт он и пинает стену возле меня, чтобы не заехать мне по рёбрам. — Ты ещё спрашиваешь, что случилось?! Гарри случился, твою мать!

У меня по спине пробегает холод. Я моментально поднимаюсь на ноги, немного пошатываясь.

— Что с ним? — шепчу я, потому что безумно боюсь услышать ответ.

Его лицо искажает гримаса злобы и боли, но он тут же принимает какой-то несчастный вид, видимо, вспомнив о Гарри.

— Ему плохо, — уже спокойно отвечает он и прислоняется к стене.

Я складываю руки на груди и тоже начинаю подпирать стену плечом.

— Я знаю, — отзываюсь так же тихо.

— Знаешь? — в его голосе холодная усмешка. — Да ты нихрена не знаешь! Если бы я не боялся попасть в Азкабан, убил бы тебя на месте, тварь ебучая!

— Рональд, пожалуйста…

— Для тебя — мистер Уизли, скотина!

— Что ты от меня хочешь? — Я развожу руками.

— Хочу, чтобы ты сказал мне, зачем ты это сделал!

— Я думаю, это не твоё дело. Это касается только меня и Гарри.

— Знаешь, когда мой лучший друг приходит ко мне домой еле живой, смотрит в одну точку и не разговаривает, я думаю, это и меня касается.

У меня снова начинает кружиться голова. Значит, утреннее спокойствие Гарри было показным. Более того, он не отправился к себе домой, на Гриммо. Почему? Неужели… Мерлин! Моя догадка оказывается страшнее, чем я мог себе представить. Он пошёл к Рону, потому что боялся оставаться один. Боялся, что может натворить глупостей.

Мы продолжаем стоять в коридоре и смотреть друг на друга.

— Хочешь чаю? — неожиданно спрашиваю я.

Его глаза в первое мгновение удивлённо распахиваются, но потом он отводит взгляд и дёргано кивает. Я ухожу на кухню, он следует за мной. Я наливаю две чашки чая и ставлю одну перед ним. Он садится на стул, на котором всегда сидел Гарри, и начинает бездумно разглядывать свой напиток.

— Я, кстати, не жалею о том, что сделал, — вдруг очень резко говорит Рон и вздёргивает подбородок.

Я смотрю на него и хмурюсь, не понимая, о чём он говорит. Он молча кивает на мою скулу. Наколдовываю из блюдца зеркало. У меня опухла левая половина лица, на скуле уже назревает огромный синяк. Я вздыхаю.

— Я понимаю, — мягко говорю я. — Я это заслужил.

— Ещё не то слово.

— Неужели всё так плохо?

Стараюсь говорить спокойно, но мой голос предательски дрожит.

— Плохо? — Он грустно усмехается и хочет ещё что-то сказать, но потом как-то странно на меня смотрит и прищуривается. — А ты сам посмотри.

Я хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Брось, Снейп. Я же знаю, что ты умеешь. Просмотри мои мысли.

Я трясу головой. Я вовсе не хочу копаться у Рона в мозгах. Я не хочу видеть то, что он так стремится мне показать.

— Ну, что же ты? Трусишь?

Его губы искажает издевательская усмешка.

— Я не трушу. Я просто не хочу.

— А я хочу. Я хочу, чтобы ты это видел. Я настаиваю.

Он слегка подаётся вперёд, наклоняясь ко мне. По его взгляду я понимаю, что если продолжу отказываться, он опять взорвётся, а еще одну вспышку его эмоций мне сейчас не вынести. Поэтому я нехотя достаю палочку и направляю на него, бормоча «Legilimens».

Мысли у Рона спутанные и неразборчивые, однако мне без труда удаётся отыскать именно то, что нужно. Образы быстро проносятся у меня перед глазами.

Рон открывает дверь, за ней стоит Гарри с сумкой и смотрит куда-то мимо него. Гарри сидит на диване, Рон пытается с ним заговорить, но он только качает головой и молчит, его взгляд немного безумен. Гарри лежит на кровати и плачет, уткнувшись лицом в… О Боже! Это же моя рубашка! Та самая, которую я снял вчера вечером, а сегодня не смог её отыскать, чтобы отправить в грязное. Так вот зачем Гарри поднимался сегодня в спальню. Он рыдает и стискивает её, зарывается в неё лицом, чтобы побольше втянуть в ноздри мой запах… Всё! Довольно! Я больше не могу на это смотреть.

Я разрываю зрительный контакт и опускаю голову. Мне снова больно. У меня сжимается сердце. Самое главное — теперь я прекрасно понимаю Рона, который примчался ко мне и врезал как следует.

— Насмотрелся? — презрительно кидает он.

— Мне жаль, — вздыхаю я, — но я не мог иначе.

— А я с самого начала говорил ему, что ты ублюдок и что ты бросишь его рано или поздно, перед этим, разумеется, как следует поиздевавшись. А он говорил, что, мол, нет, ты его любишь, ты его никогда не предашь, и всё такое. Ага. Скажи, Снейп, ты долго вынашивал этот коварный план, а? Всё то время, пока мы учились? Ты хотел таким образом поиздеваться над ним? Влюбить в себя, а потом бросить, чтобы он сошёл с ума? Ну, чего ты молчишь, гад?!

Ради бога, Рональд, заткнись! Но я не могу ничего ему возразить, просто мотаю головой и молчу. К горлу подкатывает ком. Чёрт возьми, я сейчас разрыдаюсь перед ним, как мальчишка.

— Не говори глупостей, — шепчу я. — Если ты думаешь, что для меня это было легко, ты жестоко ошибаешься.

— Ну не знаю. Не ты же сейчас бьёшься в истерике, а он. И, знаешь, его там сейчас Джинни успокаивает. Джинни. Которую он бросил из-за тебя.

Всё. Я больше не могу это слушать.

— Рональд, — говорю я уже громче и строже. — Я не хочу, чтобы ты лез в это дело. Оно касается только нас двоих, как бы там ни было. Я сделал это сейчас, потому что потом… — Я осекаюсь и вздыхаю. — Потому что потом будет ещё тяжелее, поверь мне. Просто так было нужно. И не спрашивай, почему. Но я действительно сожалею. Если бы я мог что-то сделать…

— Да ты уже сделал всё, что мог, — резко обрывает меня Рон и встаёт. — Кстати, спасибо за чай.

Он выходит в коридор, и я выхожу следом за ним. Он открывает дверь и оборачивается.

— Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я пришёл?

Я отрицательно качаю головой. Я и так это знаю. В этом все Уизли: быстро заводятся, быстро остывают. Так что у меня ни на минуту не появляется сомнений в том, как всё было. Он просто взбесился и прилетел ко мне, не думая о том, зачем именно.

— Короче, я тебя просто ненавижу, — наконец изрекает он.

— Ненавидь, — жму я плечами. — И пусть Гарри тоже ненавидит.

— Знаешь, — усмехается он, — мне-то это нетрудно. А вот Гарри вряд ли когда-нибудь сможет. Он… Он тебя любит, ёбаный мудак.

С этими словами он разворачивается, выходит и закрывает за собой дверь. А я впервые начинаю хотеть умереть гораздо раньше, чем через два месяца.

* * *

Через несколько дней ко мне прилетает сова от Калема. Он предлагает мне приехать в Мунго и взять необходимые для исследований образцы. Мне очень не хочется куда-то ехать, но я просто заставляю себя одеться, выйти из дому и аппарировать к больнице.

Как и в прошлый раз, Калем сух и холоден. Впрочем, мне уже начинает нравиться его манера общаться со мной. Безусловно, я не заслуживаю ни жалости, ни сострадания. Он передаёт мне кучу пузырьков и записей, что-то объясняет, но я почти не слушаю его. Я думаю о Гарри.

Когда он умолкает, видимо, ожидая от меня какой-то реакции, я завожу разговор совершенно на другую тему. Эти несколько дней я думал об этом и принял решение.

— Доктор Калем, у меня к вам будет одна небольшая просьба.

— Конечно, профессор. Говорите.

— Я понимаю, что вы не имеете права разглашать врачебную тайну. Скажите, это относится к случаям… В общем, это ещё будет действовать после того как я умру?

Он хмурится и сплетает пальцы, укладывая руки на стол.

— Что вы хотите?