Лабораторна робота №5

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 403

Жили мы в Вологде скромно. Я раздумывал — каким трудом заняться, чтобы по душе было. Деньги были, дом куплен, первоначальные нужды не обременяли. Елена, жена моя, как-то быстро обросла знакомыми — сначала перезнакомилась с соседками, затем на службе в церкви постепенно обзавелась знакомыми из среды прихожан. Пострелёныш Васька уже знал всех пацанов с улицы и иногда ходил драться стенка на стенку с ребятами с соседней улицы. Только я оставался без знакомых. Плохо: посоветоваться по деловым вопросам не с кем, да и вина или пива не попить за мужским разговором. Временами мне не хватало общения с Иваном Крякутным.

За заботами пролетели осень и зима. Дел по обустройству дома хватало — всё-таки начинать жизнь сначала семейному человеку значительно сложнее, чем одиночке.

Наступила Масленица, и мы с Еленой и Васяткой отправились на праздник. Елена принарядилась в лучшие одежды и выглядела барыней. Васятка отъелся за прошедшие полгода, был нами любим, и выглядел просто маленьким щеголем. Да и внутренне он изменился — исчезли неуверенность, боязнь быть униженным и побитым. Каково это — в детские годы ощущать свою ненужность, не чувствовать рядом крепкого отеческого плеча, не знать чувства сытости, трястись от холода? Расцвёл Васятка, окреп, поднаторел в грамоте, чему был благодарен Елене и мне. И когда не было в игрищах старших подростков, частенько верховодил сам.

За городскими стенами шумело людское море — пели и плясали скоморохи, не отставали от них добры молодцы и красны девицы. Да и подвыпившие отцы семейств, тряхнув стариной, ломали шапки, били их оземь и пускались в пляс.

У разбитых шатров и палаток торговали сладостями — пряниками печатными, сладкими орешками, разноцветными леденцами на палочках. Кто хотел перекусить — покупали пироги и пряженцы с самой разной начинкой — рыбой, луком, гречневой кашей, сушёными фруктами. Весело кричали зазывалы, предлагая отпробовать вино и настойки. А уж мелкие торговцы, носившие товар на себе, не позволили бы умереть от жажды, предлагая квас и сбитень, а для тех, кто победнее, — сыто. Детвора строила снежные городки, лихие молодцы под восхищённый визг подружек пытались взобраться на скользкий, специально политый водой и слегка обледенелый столб, на верхушке которого красовались призы в виде новых сапог или кафтана. Продавцы разнообразных свистулек и игрушек в виде трещоток производили невообразимый шум. В общем, было на что посмотреть.

Немного поодаль стояло большое соломенное чучело зимы, которому предстояло сгореть в средине праздника. А уж самые бойкие и смелые затеяли драку — стенка на стенку, улица на улицу. Строгие судьи тщательно проверяли, не скрывает ли кто в кулаке свинчатку — драка должна быть честной. Бились до первой крови, упавшего не били и не пинали — помогали подняться и отводили в сторону.

Каждый из горожан был волен смотреть или участвовать в том, что ближе сердцу.

Мы посмеялись на представлении кукольников, купили Васятке леденцов, попробовали пряженцев с луком и яйцом, запили горячим сбитнем и взяли ещё парочку пряженцев с вязигой — уж больно соблазнительно пахли. Послушали частушки, поучаствовали в хороводе. Васятка поиграл в лапту, а я с мужиками нашей улицы участвовал в перетягивании каната. Лена засмотрелась на яркие Павловские платки, и я купил ей понравившийся. Для женщины подарок — это не только повод похвастать перед подругами, но и материальное доказательство любви к ней её мужчины.

Радостные, довольные и усталые, мы возвращались домой. Народ расходился по улицам, а за городской стеной пускало струйки дыма сгоревшее чучело зимы.

Вдруг что-то остановило взгляд. Я замедлил шаг, покрутил головой. Вот оно! От меня удалялся ратник, только что прошедший мимо. Я и внимания на него не обратил бы, и только когда он уже разминулся со мной, до меня дошло — у него на поясе висели две сабли. Две! Не иначе — обоерукий. Раньше я с ними не сталкивался, только слышал. Вместо щита они используют вторую саблю или меч, и владеют таким боевым искусством единицы. Ведь людей, пишущих правой рукой — большинство, левшей — много меньше, а одинаково пишущих левой и правой — совсем немного. Так и воины обоерукие — редкость.

Я попросил Лену идти домой, пообещав не задерживаться долго, сам же побежал за удаляющимся ратником. Я помнил, как при обороне Устюга мне пришлось вынужденно владеть двумя саблями. Фактически я воевал одной — правой рукой, изредка защищаясь левой, и остро тогда пожалел, что не могу одинаково хорошо владеть обоими. Надо попытать удачи.

Я догнал воина, покашлял, привлекая внимание. Ратник остановился и повернулся ко мне.

«Мать твою, узкоглазый — или татарин, или башкир, может быть — ещё кто, — подумал я, — а одет в русские одежды».

Ратник увидел моё замешательство — видимо, сталкивался с этим уже не раз. От удивления или от неожиданности я стушевался.

Молчание затягивалось. Первым прервал его узкоглазый:

— Чем могу быть полезен?

«Тысяча чертей!» — по-русски говорит чисто, да и учтиво, как будто я попал на великосветский раут.

Я взял себя в руки, взглядом показал на сабли.

— Ты обоерукий? Ратник кивнул.

— Научи сражаться двумя саблями! — выпалил я.

Ратник внимательно меня оглядел. Видимо, мой внешний вид не произвёл на него должного впечатления.

— У тебя даже одной сабли нет.

— Праздник сегодня, не можно по городу с оружием ходить — я не на службе.

— Я должен посмотреть, как ты с одной саблей управляешься, потом решу. Приходи завтра с утра на Воздвиженную, третий дом с угла, спросишь у прислуги Сартака.

Попрощавшись кивком головы, ратник ушёл. Я тоже направился к своему дому, удивляясь странностям жизни. Одежда на ратнике русская, речь — без изъянов, но лицо явно азиатское. Что он делает в Вологде, кто таков? А по большому счёту — какое мне до этого дело? Пусть научит фехтовать, а кто он — мне безразлично.

Следующим днём я подвесил на пояс свою старую саблю дамасской стали и купленный в Нижнем испанский клинок, оделся в удобную для фехтования одежду и направился к дому странного татарина.

На стук в ворота вышел слуга, и на мой вопрос о Сартаке проводил меня на задний двор. Татарин уже был там, только в штанах и плотной рубахе. На лбу его блестели капли пота — похоже, он занимался разминкой.

Я поздоровался, прижал руку к сердцу.

— Не раздумал? — спросил татарин.

— Нет.

— Тогда покажи, на что способен.

Татарин выхватил из ножен саблю и стремительно кинулся в бой. Фехтовал он просто отменно, и не пройди я в своё время школу сабельного боя у Петра, мне пришлось бы очень туго. Я отражал атаки, переходил в нападение сам, то тесня противника в дальний угол, то отступая под его яростными выпадами. Летели искры от сталкивающихся клинков, звон почти не стихал. Вот татарин поднял вверх саблю. Я остановился, перевёл дыхание. А татарин даже и не запыхался, лишь тёмные круги пота на рубашке выдавали его усилия.

— Неплохо, совсем неплохо. Среди русских я только третий раз встречаю столь умелого бойца. Как тебя звать?

— Георгий.

— Где ты так научился владеть саблей?

— Есть такой воин, именем Пётр, вот он и научил.

— Хорошо, правой рукой работаешь неплохо и левую вперёд не тянешь — видимо, не привык защищаться щитом. Похоже, нет привычки сражаться в конной дружине, плечом к плечу. С одной стороны — даже лучше. Переучивать тяжелей, чем учить. Сабля лёгкая, сбалансированная — это чувствуется. А вторая какая?

Я вытащил из ножен испанскую саблю, протянул ему. Татарин взялся за рукоять, помахал ею в воздухе, описав кончиком лезвия несколько кругов и восьмёрок.

— Немного тяжеловата, но неплоха. Я возьмусь за твоё обучение, однако беру дорого. Думаю, за три седмицы ты освоишь азы двурукого сабельного боя при ежедневных занятиях. И обойдётся тебе это знание в новгородскую гривну.

Я кивнул, соглашаясь. Гривна серебром — это не просто много, это очень много. За такие деньги можно купить целую улицу домов. Но и обоерукие встречаются редко, и умение своё передавать другим не очень желают. Можно сказать — мне повезло.

С этого дня и началась моя учёба. Я не знал, кто он такой, чем занимается, но гонял он меня на занятиях до изнеможения. К вечеру я готов был упасть от усталости, а он лишь потел. Двужильный, что ли?

— Нет, не так! — кричал он. — Отступать правой ногой, фехтуешь левой рукой, выискиваешь слабое место в обороне врага. Не бывает так, чтобы не было слабых мест, просто ты их не видишь. Противник всегда слишком надеется на щит, пользуйся этим! И работай, работай левой рукой активнее — противник не должен чувствовать разницу — левой рукой ты бьёшься или правой.

Сартак брал в руки щит, наступал на меня, ловко прикрываясь и нанося удары саблей. Потом вручал щит мне, брал в обе руки сабли и показывал приём, находя слабые места моей обороны и обозначая уколы шлепками клинком плашмя. Лёгкие удары раздражали, я досадовал на ошибки, а раздевшись дома, с удивлением обнаруживал на теле синяки.

Через неделю Сартак потребовал аванс. Я принёс гривну, на его глазах рассёк мягкое серебро саблей на берёзовом чурбачке и отдал половину.

Мы продолжали тренироваться дальше, и чем больше я занимался, тем труднее приходилось Сартаку найти бреши в моей обороне. И настал день, когда я дважды исхитрился ударить Сартака — естественно, плоской стороной клинка, лишь обозначив удар. По его настоянию деревянные палки в учебных боях не применяли. «Боец должен привыкнуть к весу сабли, сродниться с ней — тогда в бою сабля будет как бы продолжением его руки», — говорил Сартак. Сражаться настоящими саблями было опаснее, но, учитывая умение владеть оружием — и моё, и Сартака, обходилось без порезов.

Где-то через месяц упорных занятий мы сражались почти на равных. Почти — потому что всё же правой рукой я пока владел лучше. Однако и умение владеть саблей левой рукой возросло многократно. Что я умел до встречи с Сартаком? Лишь отбивать левой рукой с саблей удары, фактически только обороняясь. Теперь мне казалось, что в схватке с противником я буду чувствовать себя увереннее. Щит не всегда можно иметь при себе — тяжёл, занимает много места.

Занятия с Сартаком мне нравились, да и он не только получал достойное вознаграждение, но и тренировку, дабы поддерживать себя в форме. В дальнейшем оказалось, что он — сын хана Ачегама, пленённого и сосланного в Вологду. Здесь хан жил в качестве почётного пленника, завёл себе русскую жену. Вот откуда хорошее знание русского языка и наших обычаев.

Настал день, когда Сартак сказал, что я уже вполне освоил фехтование двумя саблями. Я поблагодарил его и вручил вторую половину гривны.

— Совершенству нет предела, если будешь настойчив и удачлив, то каждый бой с противником будет лишь шлифовать твоё мастерство. Ежели будет желание, можешь заглядывать иногда — пофехтуем.

Так я заимел нового знакомого в Вологде, причём встречаться с ним мне пришлось ещё не раз, и не только в учебных поединках.

Месяца через полтора, когда подсохла грязь на дорогах, аккурат после Радоницы, я выехал конно осмотреть скипидарный заводик, что намеревался купить по случаю. Деньги потихоньку таяли, и пришлось думать, чем заняться. Нет, денег еще было много и хватило бы при их разумном расходовании на несколько лет, но кто знает, какие непредвиденные расходы могли предстоять? Да и дело какое-то надо себе подбирать, чтобы было чем заняться. Купец или промышленник — лицо уважаемое. Сейчас же мой статус был довольно неопределенным — ни ремесленник, ни купец, ни крестьянин. А принадлежность к сословию — это вес в обществе, возможность одеваться согласно статусу и ещё много чего. Например, голосование по любому поводу. В Новгороде на вече голос любого свободного жителя имел вес — что мужчины, что женщины. На Вологодчине были свои устои, голосовали выборщики. От десяти крестьян — один голос и один выборщик, от ремесленников — один выборщик на пять человек, а среди купцов — каждый голосовал за себя. Выбирали не наместника — его назначал государь, а собрание решало вопросы налогов или сколько выделить денег на ремонт городской стены.

Вот и решил я податься в промышленники. Стать купцом мне было сложно — всё-таки надо было не просто купить, перевезти и продать товар. Нужен был нюх на выгоду, некоторая удачливость. Промышленник приравнивался к купцу. Я полагал, что смогу управляться с производством скипидара, представляя в общем процесс его получения, да и производство уже отлаженное — мастера были.

Так и ехал я, не погоняя коня, любуясь северными красотами: Белозерьем — краем, насчитывающим две сотни озёр, удивительно притягательным своей неброской, но западающей навсегда в душу красотой Русского Севера и с наслаждением вдыхая чистый воздух. В городе зимой было дымно от печей, и только ветер, сдувавший за город дым, помогал дышать чистым воздухом в полную грудь.

Впереди, довольно далеко от меня, послышались крики, звон оружия. Я хлестанул коня и помчался к месту схватки. В том, что там кипел бой, я не сомневался — уж очень шум характерный.

В лесу, за поворотом дороги, стояла карета — редкость в этих краях. Вокруг неё шла схватка не на жизнь, а на смерть. Защищали карету четыре человека в иноземной одежде, нападали — с десяток наших, одетых в зипуны и старые однорядки. Доморощенные разбойники одолевали.

Подскакав, я с ходу срубил голову одному, вытащив из-за пояса испанский пистолет, выстрелил в грудь второму, уже взгромоздившемуся на крышу кареты. Только тут разбойники обратили на меня внимание.

Я пришпорил коня, описал полукруг вокруг кареты, зарубил татя, пытавшегося открыть дверцу. Спрыгнул с коня — сейчас он мне не столько помогал, сколько мешал, выхватил из ножен вторую саблю, и — пошла мясорубка… Разбойники были злы и напористы, но оружие плохое, а умения им пользоваться почти не было.

Через пару минут всё было кончено. В лес успел удрать только один тать, да и то бросивший топор. Из защитников осталось только двое, да и то — раненых, тяжело дышащих. Я взглянул на их оружие и чуть не рассмеялся — да кто же в Россию со шпагами ездит? Здесь надобно оружие посерьёзнее.

Поняв, что бой кончился, дверцу кареты распахнули, осторожно выглянул иноземец. Их сразу можно отличить от наших — лицо бритое, одежда другая. На наших штаны широкие, а у этого — нечто вроде лосин, туго обтягивающих ноги. На теле — куцый тёмно-зелёный кафтан. На голове — парик.

Иноземец огляделся, заметив меня, спустился по ступенькам, подошёл.

— Мы есть торговое посольство из Британского королевства. Есть очень большой сенкью. Мы благодарен, — на ломаном русском молвил иноземец.

Ага, понятно, торговые представители пожаловали. Не иначе — хотят торговать, причём едут, чтобы скидки получить или иные привилегии. Слышал я уже о них, ходят по городу разговоры, что представители голландские да аглицкие приехать должны. Вот и приехали, вместо хлеба-соли разбойнички местные обобрать решили. Тоже, наверное, прослышали про скорый приезд иноземцев. Как говаривал незабвенный таможенник Павел Верещагин — «за державу обидно!».

Я снял скуфейку, поклонился.

— Кто таков? Имя назови, я обязательно бургомистру доложу.

— Нет у нас бургомистров, посадник городской есть. А звать меня Георгий, фамилия — Михайлов.

Я свистом подозвал лошадь и уже собрался подняться в седло, когда англичанин понял, что я намереваюсь уехать.

— Нет, нет, не можно уехать! У нас почти не осталось охраны, прошу великодушно сопроводить нас до города.

Из открытой дверцы кареты показались головы ещё двух иноземцев в напудренных париках.

Ну что ты будешь делать, срываются мои планы, а до заводика всего-то пять вёрст осталось. Как говорится — не делай добра, не получишь зла. Придётся и в самом деле сопроводить заморских гостей.

Одного раненого из охраны поместили в карету, второй, легко раненный в руку, взгромоздился на облучок, щёлкнул кнут — и мы тронулись.

Я ехал на коне впереди, указывая путь и одновременно охраняя карету. Однако больше никто не изъявлял криминальных желаний, и мы подъехали к Вологде. Я сопроводил их до управы, сказал охраннику у дверей, что прибыли представители торгового сообщества из Англии, развернулся и уехал.

Осматривать скипидарный заводик было уже поздно, и я направился домой.

На следующий день я снова выехал на осмотр заводика. Проезжая мимо места вчерашней схватки, я не увидел ничего, что говорило бы о вчерашнем событии, кроме примятой травы. Не было трупов, не валялось оружие — даже кровь уже впиталась в землю. Мародёры здесь побывали, что ли?

Подивившись, я проехал к заводику, осмотрел бревенчатую избу, где помещалось нехитрое оборудование. В цене с продавцом сошлись быстро, мне удалось значительно сбить её. Жизнь здесь научила этому искусству. Мы ударили по рукам, составили купчую, и я на правах владельца уже обговаривал всё со старшим мастером.

Производство работало уже не первый год, мастер был опытен, и моего непосредственного и неотложного вмешательства не требовалось. Только следи за вывозом скипидара да контролируй продажу, периодически приезжая за деньгами. Совсем необременительно, зато как звучит — владелец скипидарного завода! Ещё прикупить какой-нибудь заводик, что ли? Скажем — свечной? Надо обмозговать на досуге.

За две последующие недели я ещё пару раз посетил своё производство и остался им доволен. А далее события закрутились, как вихрь.

После пополудня на улице застучали копыта, затем раздалось: «Тпру!», и напротив моего дома остановилась уже знакомая мне карета. Я в это время был во дворе, и через забор мне был виден только верх экипажа.

В калитку постучали, и я пошёл открывать.

У ворот стоял знакомый англичанин. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

— Рад приветствовать храброго воина в его доме! Добрый день, Георгий Михайлов!

— Здравствуй, гость торговый, проходи в дом. Я проводил гостя в дом, усадил в кресло.

Елена по обычаю преподнесла ковш мальвазии. Иноземец с поклоном принял ковш, вдохнул, выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст. Уже познакомился с нашими обычаями, а может — и раньше здесь бывал, знает.

— Я решил посетить и отблагодарить тебя, Георгий. Твоё своевременное вмешательство спасло наши жизни и позволило заключить с Вологдой выгодный обеим сторонам договор.

С этими словами англичанин вытащил из поясного кошеля звякнувший монетами скромный кожаный мешочек и положил его на стол.

— Это наша благодарность. Мы понимаем, что ты рисковал жизнью, спасая от свирепых разбойников незнакомых людей. К сожалению, подобные происшествия бывают и в моей стране. У короля не хватает преданных людей, чтобы искоренить сие зло. Я видел рыцарские турниры, правда — со стороны, но такого мастерства, когда ты двумя саблями лихо расправился с нападавшими, я не видел и даже не слышал о таком. Редко можно встретить в этой варварской стране благородного человека.

Я слегка скривился. Может быть, в глазах Европы мы и варвары. Конечно — ходим в шкурах, как они называют шубы и шапки из меха, но им бы наши морозные зимы, повымерзли бы! Зато каждую неделю в баню ходим, а кичащаяся своей цивилизацией Европа не моется годами, а вместо того, чтобы мыть пол, просто застилает его свежей соломой. Так кто из нас варвар?

Сделав такой вывод, я улыбнулся. Англичанин счёл неприятный момент исчерпанным.

— Не хотел бы ты, Георгий, заработать?

— И в чём же будет заключаться моя работа?

Я уже предположил, что меня хотят нанять охранником. Конечно, найти желающих можно, вот только каковы они в деле? Это прекрасно понимали и иноземцы.

— Мы хорошо заплатим — золотом.

— Сколько?

— Двадцать соверенов.

В принципе — сумма неплохая, делать сейчас особенно нечего, можно и взяться.

— До какого места я должен нести охрану и доставить вас?

— В Лондон.

Я присвистнул. Далековато. Хотя сейчас уже поздняя весна, штормов на Балтике быть не должно. От Вологды до побережья каретой — ну пусть пять дней. За месяц туда и обратно должен обернуться.

— А сколько вас человек?

— Трое. Мы уезжаем все, везём самое важное — грамоту договорную.

— Когда выезжать?

— Через два дня.

— Давайте задаток — пять золотых.

Англичанин сморщил нос, как будто откусил

лимон, полез в кошель и отсчитал пять соверенов. Прощаясь, попросил не брать коня — в карете есть место, и держать всё в секрете.

— Видишь ли, Георгий, Голландия тоже хочет подписать такой же договор, но они не должны знать, что Англия его уже подписала, и главное — на каких условиях. Вскоре в Вологде будет британская фактория и склад.

— Тайну вашу я никому не собираюсь разглашать, а условия я и сейчас не знаю. И скажу откровенно — они меня не интересуют.

Мы раскланялись. Я позвал Лену, сообщил, что через два дня отбываю, через четыре седмицы вернусь, если ничего не произойдёт.

— Немчика охранять будешь?

— Его. Вот задаток оставил, забери. На месте я получу остальное.

Пару дней я провёл в неспешных сборах — подбирал удобную одежду, точил саблю и нож — даже не столько точил, сколько правил на старом кожаном ремне. Довёл сабли до бритвенной остроты — брошенный сверху на лезвие волос разрезался на две половины под собственным весом. Прикупил на торгу свежего пороха и свинцовых пуль для пистолета. Единственное, что несколько омрачало мою предстоящую поездку — отсутствие европейского платья. Я утешал себя тем, что в карете меня не будет видно, на судне матросам вообще всё равно, во что одеты их пассажиры, а в Лондоне я не собирался задерживаться. Сойдут мои подопечные на берег — и адью. Тут же сажусь на попутное судно и — назад, в Россию.

Два дня за хлопотами пролетели быстро, и настал момент, когда карета вновь остановилась у моего двора. На облучке восседал старый знакомый, что был в схватке ранен в руку. Повязки сейчас на нём не было, и я решил, что с ним всё в порядке. Мы чинно раскланялись, дверца кареты распахнулась, и я, провожаемый женой и конечно же Василием, уселся в карету.

Кучер щёлкнул бичом, и карета, запряжённая парой битюгов, тронулась с места. Мама моя, на мостовой трясло так, что я боялся прикусить язык. Благо, что сиденья были мягкими. Англичанин представил двух своих попутчиков, они были в чём-то похожи — мистер Пит и мистер Стивенсон. Сам же глава миссии звался Смитом. Я так и не понял — имя это или фамилия, хотя похоже — второе.

На грунтовой дороге тряска почти прекратилась, и спутники мои, сморенные дорогой, уснули; лишь я бдел, отрабатывая деньги, да кучер с облучка иногда щёлкал бичом.

Верста за верстой уплывали назад российские просторы.

Дорога оказалась скучной — в пути англичане спали или лениво переговаривались. Никаких поползновений со стороны земляков-разбойничков не было, и через пять дней мы благополучно добрались до Нарвы. Здесь нас уже поджидал двухмачтовый английский бриг с гордо реявшим на флагштоке британским флагом.

С кареты англичане пересели на корабль.

Я сделал попытку освободиться от дальнейшего сопровождения, даже уступив половину цены за работу, но Смит оказался непреклонен.

— Деньги будут в Лондоне, — отрезал он.

И зачем я ему нужен на английском корабле? Вокруг его же земляки, правда, вид у них был ещё тот, прямо скажем — почти разбойничий. Судно было не военным, по крайней мере — пушечных портов на борту я не увидел, и команда была одета разношёрстно, за исключением капитана и его помощника, гордо разгуливавших по палубе в тёмно-синих камзолах.

Почти сразу после нашей посадки корабль отвалил от причала, из чего я сделал вывод, что корабль не случайный, нас ждали. Видимо, англичане придавали торговому посольству в России большое значение.

И вот тут я увидел хвалёную английскую морскую выучку. По свистку боцмана матросы лихо взлетали по вантам на реи, крепя паруса. Судно ловко лавировало в тесной гавани, и вскоре вышло в открытое море. Дул лёгкий ветерок, паруса быстро несли судно.

Глядя, как быстро удаляется берег, я подивился про себя искусству английских корабелов. Корабль был, несомненно, хорош. Не из таких ли судов, доведя их до совершенства, англичане создали свои частные клиперы, бившие рекорды скорости?

Торговая делегация удалилась в каюты, боцман показал мне мой гамак на нижней палубе. Имущества у меня с собой не было, кроме оружия, и я предпочёл остаться на палубе. День стоял тёплый, и мне было интересно понаблюдать за слаженной работой английской команды, напоминавшей отлично выверенный механизм. Подустав, после обеда я улёгся в гамак и проспал до утра. Выспался на несколько дней вперёд.

Следующие дни я бродил по палубе, задавая себе вопрос — зачем меня взяли на эту английскую посудину? Вокруг земляки, опасности никакой, а если и случится нападение каперского судна, то что я смогу противопоставить пушкам и команде головорезов? Придётся набраться терпения, уже и недолго осталось.

Настал день, когда я увидел вдали, в дымке, землю.

— К вечеру будем в королевстве, — важно изрёк капитан.

Боцман принялся гонять команду, устроив приборку — видимо, капитану хотелось показать по прибытии в Лондон образцовый порядок и чистоту на судне. Стремление, впрочем, неплохое. Где чистота — там обычно порядок.

Однако пристать к вечеру к берегам Англии нам было не суждено. К полудню поднялся ветер, перешедший в шквалистый. Небо затянуло чёрными тучами. Волны вздымались всё выше и выше, корабль швыряло на просторах Северного моря, как щепку. Нас стало сносить мористее.

На палубе осталось только несколько человек, остальные, в том числе и я, опасаясь быть смытыми за борт, спустились на нижнюю палубу.

Море я не любил. Вернее, мне нравилось купаться, загорать на бережку, но — в спокойных условиях, где-нибудь под Сочи или Анапой. А болтаться на судёнышке в шторм — увольте.

Ветер усиливался, судно не просто раскачивалось — его клало с борта на борт, и я опасался, что в один из таких моментов оно не вернётся на ровный киль, в вертикальное положение.

Стемнело, не было видно ни зги. Волны сильно били в левый борт, но корабль стойко переносил удары стихии.

Вдруг сверху, с палубы, раздался сильный треск и удар. Боцман с несколькими матросами бросился наверх, на палубу. Через открытый люк полились потоки воды, ворвался ветер. Кошмар какой-то!

Раздались удары топора, какой-то непонятный стук и снова удар. Что же там происходит? Лучше посмотреть — я не любил неожиданностей.

Я выбрался на палубу и ухватился за леер. Ветер сбивал с ног. Вот оно что — сломалась одна из мачт, почти у основания. Рухнула на палубу, проломив кормовую надстройку. Команда перерубила ванты и снасти и сбросила мачту с корабля. Корабль выглядел теперь, как после крушения — мачты нет, снасти оборваны или перерублены, кормовая надстройка зияет проломом. Матросы обвязались верёвками, остерегаясь быть смытыми за борт.

Я снова распахнул люк и спустился вниз. Помочь я ничем не мог, а находиться наверху, на палубе, было рискованно.

В борьбе за жизнь корабля прошла бессонная ночь.

Утро было ещё ужаснее: на нас катились огромные валы воды, кораблик носом зарывался в них и с трудом всплывал снова.

День выдался несколько светлее ночи. Тучи стлались над морем, едва не цепляя макушку мачты.

Команда лежала измотанная, и лишь у руля двое матросов удерживали штурвал, не давая волнам ударить в борт. Но и эта, единственная способность корабля держаться против ветра и волн вскоре исчезла.

Ближе к вечеру огромная волна приподняла судно и бросила его в пучину. Раздался треск, на нижнюю палубу, где укрывалась от волн и ветра команда, ввалился мокрый с головы до ног боцман и оба рулевых.

— Перо руля отломилось, теперь мы не можем держать корабль против волны, — доложил боцман.

Моего школьного и институтского знания английского еле хватало, чтобы понять, о чём идёт речь.

— Я больше не могу управлять кораблём, слишком сильны повреждения, — сказал капитан. — Теперь всё в руках Божьих. Встанем на колени и помолимся.

Вся команда и пассажиры встали на колени и начали молиться.

И каждый про себя думал — настал мой последний час!

Корабль швыряло, как игрушку, он ложился набок, взлетал на гребень волны и проваливался в пучину моря.

Я ещё не встречался с проявлением такой силы природы, при котором так остро ощущается собственная ничтожность и бессилие.

Наступила вторая ночь. Даже привыкшие к качке матросы мучились морской болезнью. Многих рвало, и запах стоял невыносимый. Я открыл люк, выбрался на палубу, обвязал вокруг пояса верёвку. Рёв ветра здесь был сильнее, но хотя бы воздух был свежий. Из-под днища судна раздался удар, затем ещё один. Потом корабль подняло волной и швырнуло набок. Я услышал сильный треск, и внутрь корабля с рёвом хлынула вода. Корабль был обречён. Ещё один водяной вал ударил корабль и с размаху бросил его прямо на скалу.

Молния осветила разбитый нос, от удара верёвка лопнула, и я полетел за борт. Из корабля раздавались крики. Я заработал руками и ногами, пытаясь удержаться на поверхности, но море было сильнее. Меня приподняло волной, я наглотался воды и в завершении сильно ударился обо что-то твёрдое. Я лишился сил.