Головна сторінка Випадкова сторінка КАТЕГОРІЇ: АвтомобіліБіологіяБудівництвоВідпочинок і туризмГеографіяДім і садЕкологіяЕкономікаЕлектронікаІноземні мовиІнформатикаІншеІсторіяКультураЛітератураМатематикаМедицинаМеталлургіяМеханікаОсвітаОхорона праціПедагогікаПолітикаПравоПсихологіяРелігіяСоціологіяСпортФізикаФілософіяФінансиХімія |
Лабораторна РОБОТА № 1Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 512
Серёжа подошел. — Ну что с тобой опять? Стаська! Тот поднял мокрое лицо. Потом, не сказав ни слова, взял Серёжу за рукав и завел в класс. Указал на стену. Там, против окон, блестели стеклами две витрины. Два небольших плоских шкафа, в которых выставляют спортивные трофеи, наглядные пособия, коллекции и книжные новинки. Эти витрины Серёжа и раньше видел в Стаськином классе. Там располагались разные коробочки, корзинки и пластилиновые фигурки, которые ребята мастерили на уроках труда. Но сейчас все было убрано, а за стеклами стояли развернутые дневники. К левой витрине сверху была приколота полоса ватманской бумаги, и на ней красной тушью написаны слова: МЫ ИМИ ГОРДИМСЯ Дневники за стеклами пестрели пятерками. Но Стасик показывал на правую витрину. На ней, на такой же бумажной ленте, были черные слова: ОНИ НАС ТЯНУТ НАЗАД Дневников там было всего четыре, не то что в левой. — Ясно, — мрачно сказал Серёжа. — А который твой? Стасик ткнул в левый верхний. Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным "неудом" за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая красная запись: "Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!" Восклицательный знак был высотой со спичку. Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос. — Да уймись ты! — с досадой сказал Серёжа. — Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли? Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал: — Хорошо говорить "пускай". Отец знаешь как налупит... — Тебя?! — воскликнул Серёжа. И чуть не добавил: "Такого цыпленка!" — Да. Ты не знаешь, — сказал Стасик и опять едва не разразился слезами. Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать. — Ну за что налупит? Он же не знает. — Узнает. Сегодня собрание для родителей. Это для них такую выставку сделали. — А может, он не придет. — Да, не придет! Он всегда ходит. — И лупит? — с недоверием спросил Серёжа. Стасик шумно шмыгнул носом. — Ну, пойдем, — сказал Серёжа. — Куда? — испугался Стасик. — "Куда-куда"... Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь. Стасик вздохнул. — Не пойду. Я ждать буду. — Кого? — Когда Неля Ивановна придет. — А где она? — А все уехали, и она тоже. На завод к шефам. Там наш класс на концерте выступает. — А почему ты не поехал? — Я же сорвал... — Он опять подозрительно завсхлипывал. — Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал. — Не выучил? — Да выучил! — с отчаянием сказал Стасик. — Только одет не по-праздничному. — Из-за этого тебе и запись сделали? — Ну да! — сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно. — Не гуди, — попросил Серёжа. — Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала? — Ну-у-у... — А ты ее раньше просил? — Ага-а-а... — А что она сказала? Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил: — Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад... А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: "Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!" А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы. "Кому концерт, а кому слезы", — подумал Серёжа и взял Стасика за плечо. — Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем. Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере. — Так я и знала. Снова несчастье? — сказала Наташа, едва увидев Стасика. — Что опять? Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи: — Он правду говорит, что отец дерется? Она незаметно кивнула. Потом сказала: — Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный. Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет. Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу. — Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой... ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: "Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!" — Он кто? Дурак или пьяница? — спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди. — Да не пьяница он... Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот... Ну, как будто по плану по какому-то. — Наташа поморщилась. — Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи... Ой, а Стаська всегда визжит так: "Папочка, папочка!" Наш папа один раз не выдержал... — Наташа слабо улыбнулась. — Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: "Если еще раз ребенка тронешь..." — Так и надо, — сказал Серёжа. — Думаешь, очень помогло? — спросила Наташа. — Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели. — Этого Грачёва... его же повесить мало! — сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. — Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать... Даже в газетах про это пишут. А тут... Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг. ...Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом — свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться... Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?.. Вернулись Генка и Стасик. Генка озабоченно взглянул на Серёжу. — Что с тобой? Ты какой-то... натянутый. — Думаю, — зло сказал Серёжа. — Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь. — На дуэлях иногда и скоты побеждали, — возразил Кузнечик. — Не верю. — А Дантес? Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник. За окнами уже густели сумерки. — Может, нам самим дождаться его Нелю Ивановну и поговорить с ней? — предложил Кузнечик. — Да откуда вы взяли, что она сюда вернется? — спросила Наташа. — Наверняка она распустит ребят у завода, а сама уедет домой до собрания. Сейчас еще шести нет, а собрание в восемь... Да и не будет она никого слушать. Вы ее знаете? Серёжа вспомнил Нелли Ивановну: молодую, с громким, раздраженным голосом, с желтым тюрбаном прически. Когда она шла по коридору, тюрбан колыхался, а каблучки стучали отчетливо, как дятел в утреннем лесу. Стасик опять подозрительно притих и заморгал. — Проводите его домой, — сказал Серёжа. — Я знаю, что делать. — Не пойду я, — заупрямился Стасик. Мучаясь от жалости и злости, Серёжа сказал как можно мягче: — Ты иди. Я сделаю так, что все будет хорошо. Стасик нерешительно моргал. — Иди. Я тебе обещаю, — очень твердо сказал Серёжа. — Ты что придумал? — шепотом спросил Генка. Так же шепотом Серёжа ответил: — Пока ничего. Главное, пусть он уйдет, иначе опять начнет реветь. Помоги Наташке его увести, а то он по дороге может ей концерт выдать. Потом вернетесь, и мы что-нибудь придумаем. Серёжа правильно рассчитал: Генку не пришлось уговаривать идти с Наташей, это он всегда готов. И хорошо, что ушел. Не надо ему лезть в это дело. Завтра Кузнечику на вечере выступать, и неприятности ему ни к чему. Серёжа знал, что идет на громкий скандал, но не колебался. В нем уже звенела "система отсчета": девять, восемь, семь... Он вернулся в Стаськин класс. Пошатал дверцы витрин. Они были, конечно, заперты. Серёжа спустился на первый этаж и отыскал гардеробщицу тетю Лиду. Тетя Лида владела богатейшей коллекцией ключей, про это знала вся школа. Когда терялись или портились ключи от классов, мастерских, от шкафов и ящиков, все сразу шли к тете Лиде. Иногда к ней прибегали несчастные люди, потерявшие ключ от квартиры. — Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, — сказал Серёжа. — Наверно, кто-то запер, а ключа нет. Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку. — Какой шкаф-то? — Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить... Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом "пятерочные" дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: "Мы ими", а на другой "гордимся". Эти половинки он опять приколол над витринами. Дневники тех, кто "тянет назад" и ленту с черной надписью он положил в портфель. А куда их было девать? После этого Серёжа запер дверцы и отнес ключи. Больше в школе делать было нечего. Серёжа зашагал к Наташиному дому, чтобы встретить друзей. Он повстречал их на углу Октябрьской и Пристанской. Генка и Наташа спешили назад, в школу. — Ты куда? — удивился Кузнечик. — А дневник? — Все в порядке. — Серёжа хлопнул по тугому портфелю. Наташа удивилась: — Она отдала? — Я ее не видел. Поэтому не спрашивал. Наташа опустила руки и широко открыла глаза. — Ты сумасшедший, — сказала она печально. — Ты представляешь, какой крик поднимется? — Приблизительно представляю, — сказал Серёжа. — Мы скажем, что вместе это сделали, — решительно вмешался Кузнечик. — Зачем? Не надо, — возразил Серёжа. — Надо. Вдвоем легче отвечать. — Да за что отвечать?! — вдруг разозлился Серёжа. — За то, что пацаненка из беды выручили? А такие выставки устраивать, чтоб ребят лупили, это правильно? — А ты думаешь, теперь его не тронут? — спросила Наташа. — Нелюшка увидит, что дневник пропал, еще больше разозлится. Такого отцу наговорит, что хуже будет. — Не дневник, а дневники... И не наговорит она, — сказал Серёжа. — Я пока не могу понять, отчего это, но думаю, что не наговорит... — А как тебе завтра влетит, понимаешь? — спросила Наташа. — Ну... влетит. По крайней мере никто меня пальцем не тронет. Не то что Стаську. На следующий день Серёжа пришёл в школу пораньше. У дверей учительской он дождался Татьяну Михайловну. Она сразу обеспокоилась: — Ты меня ждешь, Серёжа? Что случилось? — Я хочу вас попросить... Передайте, пожалуйста, вот эти дневники Нелли Ивановне, учительнице второго "А". — Так... Значит, это ты? — Я. — Зачем ты это сделал? Серёжа вздохнул и приготовился рассказывать. Мимо них в учительскую прошагала завуч второй смены Елизавета Максимовна. Из-за двери донесся ее трубный голос: — Татьяна Михайловна! Можно вас на пять минут? Татьяна Михайловна досадливо оглянулась на дверь. — Ты меня подожди, — попросила она. — Или нет, иди в класс. А на перемене все мне расскажешь. Хорошо? Серёжа кивнул. Но дожидаться перемены не пришлось. Едва начался урок и Серёжа поднял руку, чтобы его вызвали, как в дверь заглянула тетя Лида. — Кто тут Каховский? Ну вот, ты и есть... К директору. — Иди, — с сожалением сказал Сергей Андреевич. — А я тебя спросить хотел. А то ведь троечка будет за четверть. Как будто Серёжа сам напросился к директору. Кузнечик рванулся было за Серёжей. — А ты куда? — возмутился Сергей Андреевич. — Я тоже должен... — Если должен, позовут. Сиди. Директор был новый, работал в этой школе первый год. Серёжа его не знал и никогда с ним не разговаривал, если не считать случая с Димкой. Директор преподавал у старшеклассников математику, и те прозвали его "А" в кубе". Имелась в виду буква "А" в третьей степени. Потому что имя, отчество и фамилия начинались у директора с буквы "А": Анатолий Афанасьевич Артемьев. Что он за человек? Однажды Серёжа слышал, как десятиклассники говорили: "Во мужик! Все объясняет, как семечки щелкает!" Он-то объясняет. А ему самому что-нибудь можно будет объяснить? Серёжа постучал в дверь директорского кабинета, услышал "войдите" и вошел. Ну конечно! Желтый тюрбан Нелли Ивановны возвышался у директорского стола. Татьяна Михайловна тоже была здесь. "Сейчас начнется", — подумал Серёжа и почувствовал противную пустоту под сердцем. Началось. — Вот он! — произнесла Нелли Ивановна. Голос ее был твердо деревянный, как стук каблучков. — Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич. Это и есть Каховский. Директор несколько секунд смотрел на него молча. Он вертел в пальцах неочиненный карандаш и постукивал им по настольному стеклу. То одним концом, то другим. Наконец сказал: — Полюбовался. Проходи, Каховский, садись. Он кивнул на свободный стул. — Спасибо. У Нелли Ивановны удивленно шевельнулись брови. Татьяна Михайловна сидела подальше, у стены. Из-за плеча Нелли Ивановны она смотрела на Серёжу, как на маленького мальчика, разбившего банку с вареньем. — Объясни нам, зачем ты устроил этот загадочный трюк с дневниками? — ровным голосом потребовал директор и положил карандаш. — Из-за Грачёва, — сказал Серёжа. — Вот-вот! Я так и знала! — взвилась Нелли Ивановна. — Он уже не первый раз выделывает такие фокусы из-за этого хулигана! — А какой? — поинтересовался директор. "Третий, — подумал Серёжа. — Первый раз — это с Мадам Жирафой. Второй — когда одноклассники лупили его у буфета, а мы с Наташкой их разогнали. Но про второй она не знает". — В сентябре был такой возмутительный факт! — гневно продолжала Нелли Ивановна. — Я отправила этого Грачёва к вам, а он... — она ткнула острым ногтем в Серёжу, — он со своими дружками силой отбил его у дежурной... Серёжа слегка разозлился и перестал бояться. — Не силой, — возразил он. — Можно, Анатолий Афанасьевич, мне сказать? — Ну? — Это дежурная сама силой тащила Грачёва, а он так ревел, что все сбежались. Он от рева даже заикаться начал. Мы его потом к врачу отвели... Татьяна Михайловна, помните, я тогда еще опоздал? — Да, действительно. — Татьяна Михайловна кивнула. — Я помню. Вообще-то Каховский никогда не опаздывает. "Один — ноль" — подумал Серёжа. И стал ждать. В споре главное — не спешить. Пусть другой человек скажет все до конца. А потом надо отвечать — коротко и четко. Как защита клинком. Когда защита, а когда и контратака. А если возмущаться, перебивать, скажут, что грубишь, вот и все. И тогда, хоть лопни, не докажешь ничего. Директор снял очки и так же, как карандашом, стал постукивать по столу. — А скажите, Нелли Ивановна, — спросил он, — зачем вы этого... Грачёва... направили ко мне с дежурной? Глаза у Нелли Ивановны сделались круглыми и несчастными. Она поднесла к груди сжатые кулачки. — Да потому что сил моих нет! Я с ним воюю второй год! Это не ученик! Это... какое-то чудовище! Он делает все, что вздумается! А тут находятся дружки, которые его покрывают. — Какой он мне дружок, — снисходительно сказал Серёжа. — Он еще маленький. — А ты помолчи! — отрезала она. — Будешь говорить, когда тебя спросят. Возражать было нельзя. А промолчать — значит показать, что виноват. Серёжа секунду подумал и покладисто сказал: — Хорошо. Директор и Татьяна Михайловна переглянулись. — Вернемся к нашему главному вопросу, — предложил Анатолий Афанасьевич. — Ты, Каховский, утверждаешь, что убрал дневники ради Грачёва? Зачем? Спасал его, так сказать, от позора и бесчестья? — От битья, — сказал Серёжа, и все внутри у него натянулось. — Его отец излупил бы за эту выставку, как... ну, не знаю даже. Как зверь. — Это неправда! — возмутилась Нелли Ивановна. — Это правда! — со звоном сказал Серёжа. — Если не верите, спросите Наташу Лесникову. Они с Грачёвым в одной квартире живут. Отец его все время бьет!.. А потом все удивляются, почему он такой псих... — Серёжа, Серёжа, — предупреждающим тоном сказала Татьяна Михайловна. Нелли Ивановна слегка растерянно произнесла: — Я этому не верю, Анатолий Афанасьевич. У Грачёва такой деликатный папа. Я, наоборот, хотела его в родительский комитет... Чувствуя, как летят все тормоза, Серёжа наклонился на стуле и, глядя прямо в рассерженные очи Нелли Ивановны, отчетливо сказал: — Этот деликатный папа недавно так отделал Стаську, что он в синяках от шеи до пяток. А вы пишете: сорвал выступление. — Вы это знали, Нелли Ивановна? — спросил директор. — Я ничего не знала! Я повторяю, что не верю ни одному слову этого... этого... — Серёжи Каховского, — сухо подсказала Татьяна Михайловна. — Можно проверить, — сказал Серёжа. — Синяки не краска, за день не отмоются. — А зачем ты убрал другие дневники? — спросил директор. Он опять надел очки. Лицо у него было непонятное. То ли ему было все равно, то ли он сердился, но скрывал это. И если сердился, то на кого? Серёжа не ответил на вопрос. Он сам точно объяснить не мог, зачем целиком опустошил "двоечную" витрину. — Зачем же? — повторил директор. — Как-то нехорошо было бы, — неуверенно сказал Серёжа. — У одного убрали, а у других стоят. А я ведь не знал, вдруг им тоже попадет... — Вот как?.. — сказал директор. — А почему ты решил, что имеешь право вмешиваться в дела учительницы, изменять ее решение? Серёжа даже удивился: — Я и не думал, что имею право. Просто выхода не было. — Не было? А разве ты не мог поговорить с Нелли Ивановной? Не мог объяснить ей? — Нелли Ивановны в школе не было. Да и вообще... — Что "да и вообще"? Серёжа решительно сказал: — Я думаю, она не стала бы меня слушать. — Не "она", а Нелли Ивановна, — строго поправила Татьяна Михайловна. Серёжа промолчал. — Ладно, допустим, — сказал Анатолий Афанасьевич. — А про других учителей ты тоже так думаешь? Почему ты не посоветовался с Татьяной Михайловной? Мог бы и ко мне прийти. Ты решил, что и мы не будем тебя слушать? — Нет... — растерянно откликнулся Серёжа. — Так почему же? — с нажимом спросил Анатолий Афанасьевич. — Я не догадался. Директор откинулся на спинку стула и ладонями прихлопнул по столу. — Вот видишь! Не догадался. И что же получается теперь? Ты хотел выглядеть борцом за справедливость, а стал нарушителем дисциплины. Причем грубым нарушителем. Если он думал, что от этих слов Серёжа раскается и сникнет, то зря. Серёжа вскинул голову и посмотрел прямо в директорские очки. — Я никак не хотел выглядеть! Я вообще про это не думал. Я думал про Грачёва и больше ни про что... Ну можно, я сейчас спрошу? — Ну давай, — сказал директор, и Серёже показалось, что за очками мелькнули веселые искры. Серёжа хотел точно подобрать слова, но получилось сбивчиво: — Вот если вы идете по улице... А там бьют вот такого, вроде Грачёва... Ну, маленького. Вы же все равно полезете заступаться, правда? Вы же не будете думать, как тут выглядишь? А вчера ведь так же было. Ну, почти так же... Директор опять взял карандаш. — Логично, — сказал он вполголоса. Потом спросил у Серёжи: — А чего ты добился своим поступком? Убрал дневники, ладно. Однако ты же не мог помешать Нелли Ивановне рассказать на родительском собрании о плохом поведении этих ребят. Нелли Ивановна, очевидно, так и поступила. — Он повернулся к ней: — Я прав? Нелли Ивановна раздраженно ответила: — Ничего я не стала говорить и собрание скомкала. Объявила итоги четверти, вот и все... Я просто не знала, что подумать! Четырех дневников нет, все переставлено, переделано... В конце концов, откуда я знала: может быть, это вы или Елизавета Максимовна распорядились. Она вдруг поняла, что сказала лишнее, и почти испуганно взглянула н Серёжу. И тут же рассердилась. И на себя за свой испуг, и опять на Серёжу. — Ну что ж! Возможно выставка дневников — это была не лучшая выдумка. Но если все хулиганы из шестых классов будут лезть в учительские дела, как работать? — Нелли Ивановна, — мягко сказала Татьяна Михайловна, — может быть, поступок Серёжи не следует называть хулиганством? Возможно, это горячность, ошибка, своеволие, но... Я учу его третий год и никогда не сказала бы, что Каховский хулиган. — Нет, хулиган! — резко возразила Нелли Ивановна. — Если уж пошла об этом речь, я скажу. Бывают такие тихенькие до поры до времени, особенно в школе. А за стенами школы что они творят! Вы знаете, что выкинул Каховский летом? Со мной в институте учится Гортензия Павловна Кушкина, она старшая вожатая в девятнадцатой школе, а летом была вожатой в лагере "Смена". Она мне рассказала, как этот Каховский при всех, на линейке оскорбил начальника лагеря, а потом самовольно отправился домой. А когда за ним послали физрука, этот... "нехулиган" натравил на него собаку! Серёжа вцепился в сиденье стула. Он посчитал про себя до семи. Но полностью сдержаться не смог. — Все очень похоже на правду, — сказал он тихо, но язвительно. — Все почти так и было. Только чуть-чуть не так. — Нет, так! — Нелли Ивановна даже притопнула. — И я не понимаю, почему из лагеря не сообщили в школу. — А я понимаю, — сказал Серёжа. — Стыдно было. Им пришлось бы объяснить, почему я ушел. — А почему? Ну-ка, скажи! — Не будем отвлекаться, — перебил их директор. — Насчет лагеря мне известно, это другой вопрос. А сейчас вот что. Я думаю, Каховский извинится перед Нелли Ивановной за свой поступок и отправится в класс. Он и так уже пропустил пол-урока. — Я не извинюсь, — негромко, но решительно сказал Серёжа. — Каховский! — воскликнула Татьяна Михайловна. — Почему? — сухо спросил Анатолий Афанасьевич. — Потому что извиняться надо, если виноват. А если просто так, то зачем? Директор поправил очки и спросил не сердито, а скорее с любопытством: — Ты что же, считаешь, что ничуть не виноват? — Может быть, виноват, — сказал Серёжа. — В том, что не догадался к вам пойти, чтобы сказать о дневниках... Но сейчас я извиняться не буду. Я не люблю, когда меня обзывают хулиганом и рассказывают про меня всякое... чего не было. — Ты не любишь правду! — торжествующе заключила Нелли Ивановна. — Недаром ты и твои дружки в вашем клубе выгнали Сенцова. — Она повернулась к директору: — Это прекрасный ученик в седьмом "Б", вежливый, дисциплинированный. Его брат учится в моем классе. Я говорила с матерью, она места себе не находит от возмущения! Они выгнали его за то, что он отказался участвовать в уличной драке и честно сказал об этом. — Его выгнали за трусость. И не я, а совет, — сказал Серёжа. — Они трое, такие здоровые, бросили в беде одного пятиклассника, самого слабого. — Зато ты, я смотрю, ух какой смелый! Вроде тех смельчаков, которые гривенники у первоклассников отбирают по дороге в школу... И не старайся, мне твои извиненья не нужны! Серёжа сжал зубы. Анатолий Афанасьевич взглянул на часы. — Каховский, у вас какой сейчас урок? — Физика. — Как у тебя дела с физикой? — Не очень. Надо сегодня тройку исправить. — Ладно. Иди в класс. Серёжа встал. "Выходит, все?" — До свиданья, — сказал он. Директор молча наклонил голову. Серёжа пошел к двери. — Анатолий Афанасьевич! Значит, вы ему больше ничего не скажете? — раздался за его спиной взвинченный голос Нелли Ивановны. Серёжа остановился, думая, что его окликнут. — Пока нет, — устало сказал директор. — Иди, Каховский, иди. Серёжа закрыл за собой дверь. И тогда услышал, как там, в кабинете, неожиданно окрепшим голосом директор спросил: — А что я должен ему сказать, уважаемая Нелли Ивановна? На урок Серёжа сразу не попал. На лестнице его встретила Юля, старшая вожатая. — Взгрели? — сочувственно спросила она. "Все уже знают про эту историю", — подумал Серёжа. И сказал: — Обошлось. — Ну и хорошо. Слушай, Каховский, поддержи идею. — Какую? — Давай назначим тебя октябрятским вожатым к второклассникам. — Юля, — с укором произнес он, — мне сейчас по физике отвечать, а ты страшные вещи говоришь. — Да я серьезно! — И я серьезно. Нельзя же так пугать человека. — Серёженька, у тебя получится. Ты вон как за них заступаешься! — Одно дело — заступаться, другое — командовать. — Ну ты же командуешь в клубе "Эспада". Ты там, говорят, не то адмирал, не то капитан. — Это же в "Эспаде". Там у меня в группе нормальные люди, а не малыши. Они сами знают, как что делать, даже и не надо командовать. А к маленьким подход нужен. — Желание нужно, — грустно сказала Юля. — Никто из мальчишек не хочет работать. В совете дружины девчонки, в тимуровском штабе девчонки... А мальчишки — кто в хоккейной секции пропадает, кто у вас в клубе, а про школьные дела и слышать не хотят. — Ю-у-у-ля, — протянул Серёжа, — ты хороший человек, а говоришь... прямо не знаю что. Во-первых, у нас в "Эспаде" из нашей школы только несколько человек, все больше из сорок шестой и девятнадцатой. Даже обидно. Во-вторых, дружинную газету кто всегда делает? Воронины. В концерте сегодня у кого главный номер? У Кузнечика. То есть у Медведева. В барабанщики ты кого записала? Пашку Снегирева из четвертого класса. А где он барабанить научился? В "Эспаде" у Данилки Вострецова, есть у нас такой барабанщик. Жалко, ты его не знаешь, он в сорок шестой школе учится. — Немножко знаю, — сказала Юля. — Это мой брат. — Ух ты! — удивился Серёжа. — А я все не мог понять, на кого ты похожа. Знакомое что-то... — Рыжие все похожи, — вздохнула Юля. — Ты не рыжая, а золотистая. И Данилка тоже... Юль, позвони Данилке, пожалуйста, в клуб, он сейчас там. Пусть он мне свой белый ремень оставит. Я потом забегу, возьму. Мне для вечера надо. — А пойдешь в вожатые? — Ну, Юля... — Не буду звонить. — Слушай, Юля. Если тебе вожатый нужен, поговори с Наташкой Лесниковой. Она давно к малышам хочет, а все не решается. — Она девочка. У меня и так все девчонки в активе. — Она лучше всякого мальчишки, — сказал Серёжа. — Позвони Данилке, ладно? А то мне неудобно к телефону в учительской соваться. Ну, я побежал! Когда Серёжа вошел в класс, все притихли и стали смотреть на него. Серёжа поймал встревоженный взгляд Кузнечика, улыбнулся и мигнул: "Все в порядке". — Живой? — спросил Сергей Андреевич. — А мы уж тебя похоронили. Отвечать будешь? Ну, иди к доске, мятежная душа. ...Из школы Серёжа вернулся в шесть. А в половине седьмого позвонил Кузнечик: — Серёжка, ты на вечер в форме идешь? — Конечно! — Я тоже хочу. А родители жмут. Говорят, зря, что ли, новый костюм покупали? — Ну, не знаю... Я только в форме. — Я тоже. Ну его, этот костюм, я в нем на жениха похож. А ты парадный ремень достал? — Ага. У Данилки. Только надо в клуб забежать. — А мне Митька принес, ему барабанщики подарили. — Волнуешься перед выступлением? — спросил Серёжа. — Нет. Почему-то нисколько... Знаешь, я сегодня письмо получил от того парнишки, из Чили... Четвертого сентября отправлено, за неделю до мятежа. — Вот это да... Долго оно шло. — Знаешь, Серёжа, я даже боюсь. Я думаю: а вдруг его уже в живых нет? Он ведь сын коммуниста, а фашисты стреляют во всех без разбора: и в больших, и в пацанов. — Может, в партизаны ушел с отцом, — сказал Серёжа. — Может быть... — А что пишет? — Не знаю. Брата нет, а сам я не могу перевести. Коротенькое письмо. Несколько марок прислал и свою фотографию. Я думал, они там все черные, смуглые, а он совсем светлый. На Митьку немного похож. А имя такое длинное: Алехандро Альварес Риос... Вечер состоял из двух отделений: концерт и танцы. В ожидании концерта мальчишки и девчонки толклись в коридоре у дверей зала.
|