Порядок виконання роботи

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 626

И идя в восемь вечера к станции метро «Цветной бульвар», он купил огромный букет каких-то изысканных, нарядно упакованных цветов, названия которых он не знал. Купил, потому что выглядели они очень уж красиво и необычно. Зоя пришла минута в минуту, и это почему-то умилило Ташкова. Взяв ее под руку, он повел Зою вдоль бульвара.

— Ты не представляешь, как я рад, что мы снова встретились, — искренне сказал он, украдкой вдыхая запах ее духов. Духи были хорошие, дорогие, это он сразу понял.

— Я тоже, — тихо ответила Зоя. — Расскажи о себе. Как живешь, чем занимаешься?

— Зоенька, живу я скучно, потому что в основном работаю, а на все остальное времени не хватает.

— У тебя семья?

— Увы, — он шутливо развел руками. — Не сподобился. А ты? Замужем?

— Тоже не сподобилась. Как Николай Васильевич?

— Отлично, не сглазить бы. Здоров, бодр, весел, крутит романы с молоденькими профурсетками. Слушай, давай я вас сосватаю, а? По-моему, блестящая идея.

— Что ты, Саша, я для твоего папы старовата. В молоденькие профурсетки никак не гожусь. А кем ты работаешь? Какими судьбами тебя в институт занесло?

— Ох, Зоенька, работа у меня гнусная и противная. Что-то вроде сыщика, только в соседнем ведомстве.

— В контрразведке? — догадалась Зоя.

— Ну, примерно. А ты? Где работаешь, кем?

— А я корректор. Больше ничего не умею. Уже двадцать лет только этим и занимаюсь. Саша, ты днем сказал, что вы к Волохову приходили...

— Сказал. А тебя это беспокоит?

— Ну... Как-то... Все-таки он мой врач.

Она замялась, и Ташков ясно видел, что она чего-то недоговаривает. Или хочет скрыть?

— Вот раз уж он твой врач, так и расскажи мне о нем поподробнее, — сказал он как можно беззаботнее. — Он пока еще ничего не натворил, можешь не беспокоиться, но я хочу понимать, могу ли я доверять тому, что он говорит. Иными словами, надежен ли он как свидетель.

— Ой, Саша, он замечательный, — горячо заговорила Зоя. — Ты должен ему верить. Он прекрасный человек, очень добрый и умный...

Она говорила еще какие-то слова, но Ташков слушал ее вполуха. Внутри у него все заныло. Бог мой, да она влюблена в Волохова! И еще как! По самые уши. Какая пошлость: врач и пациентка. Как в плохом романе. А он-то размечтался, дурак. Какое-то время они говорили о разных пустяках, но Ташков все время старался вести беседу поближе к Волохову, а Зоя охотно шла у него на поводу. Было видно, что любое упоминание о Валерии Васильевиче доставляет ей удовольствие.

— У тебя с ним роман? — внезапно спросил он. Зоя залилась краской и опустила голову, не отвечая.

— Чего ты молчишь? Если, да — так и скажи, не стесняйся. Что в этом плохого? Ты — женщина свободная.

— Но он несвободен, — покачала головой Зоя.

— А разводы у нас в стране что, отменили? — иронически осведомился Ташков. — Или ваш роман не настолько серьезен?

Он сам не верил в то, о чем спрашивал. У Зои не могло быть несерьезного, «легкого» романа. Он это чувствовал.

— Не надо так, Саша. Валерий Васильевич очень хороший человек, благородный. У него жена уже много лет инвалид, прикована к постели, он не может ее бросить.

— Ну раз так — тогда конечно, — согласился Александр. — И часто ты с ним встречаешься?

— Часто. Во-первых, я каждую неделю прихожу на осмотр.

— А во-вторых?

— Ну... Мы встречаемся. Не в институте.

— А где же?

— Саша, — с упреком произнесла она, — ну как тебе не стыдно?

— Зоенька, я далек от того, чтобы выспрашивать у тебя интимные детали ваших встреч. Но поскольку Валерий Васильевич интересует меня как свидетель, я хочу понимать, мог ли он действительно бывать в определенных местах и видеть определенные вещи. Например, в районе Кропоткинской, на Остоженке.

— Не знаю, — пожала плечами Зоя.

— А на Бауманской?

— Тоже не знаю. Вот возле Электрозаводской он бывает, это точно. Тебя именно это место интересует?

— Ну, примерно, — кивнул Ташков. — А что у него на Электрозаводской? Он там живет?

— Нет, где он живет, я не знаю, а на Электрозаводской квартира его друга, дипломата. Друг уехал на три года за рубеж, ключи оставил Валерию Васильевичу.

— Ага, и именно там вы встречаетесь? — сообразил Ташков.

— Ну, Саша...

— Да Господи, Зоенька, чего стесняться-то? Дело житейское, вы оба взрослые люди. Перестань комплексовать. Скажи-ка лучше, в первой декаде июня вы там бывали?

— Ты имеешь в виду — до десятого числа? Нет.

— А когда?

— На прошлой неделе.

— В какой именно день?

— В пятницу...

Она опять замялась.

— Ну, Зоенька, давай, выкладывай, не мнись, — подтолкнул ее Ташков. Что тебя смущает?

— И в субботу тоже.

— Ого! Частите, Джульетта, два дня подряд на свидания бегаете.

— Мы ночевали в этой квартире.

— А, тогда понятно. А что же больная жена?

— Саша, ну зачем ты так? Я о таких вещах не спрашиваю, это неудобно. Если Валерий Васильевич говорит мне, что может остаться на ночь, я просто радуюсь этому, вот и все. Кто я такая, чтобы задавать ему вопросы?

— Зоя, ты — молодая красивая женщина, которая имеет право хотеть нормальную семью и законного мужа. И ты имеешь право задавать ему любые вопросы и спрашивать обо всем, что тебя интересует.

— А если мне не хочется спрашивать?

— Ну, тогда конечно, — вздохнул Ташков.

По крайней мере одно уже понятно: в ночь, когда погиб Олег Жестеров, доктор Волохов был с Зоей на квартире у своего приятеля. Вряд ли взрывное устройство подложили в светлое время суток, народу кругом полно, да и окна квартиры Жестеровых выходят как раз на то место, где стоит гараж. Коротков называл ему время, когда были совершены и другие убийства, Александр все сведения запомнил и собирался сейчас аккуратно построить разговор с Зоей так, чтобы выяснить, нет ли у Волохова алиби и на эти моменты.

* * *

Предчувствия обманывали Короткова редко. Все получилось примерно так, как он и ожидал, и это ввергало в уныние не только его, но и Настю Каменскую, и даже Мишу Доценко, который, отлежавшись пару дней после того, как надышался каким-то ядовитым газом, уже приступил к работе.

Первым делом установили адрес доктора Волохова. Жил он, как выяснилось, в районе Электрозаводской, на Малой Семеновской улице.

— Ишь ты, — завистливо фыркнул Коротков, — везет же некоторым. Удобно устроился наш доктор, имеет дружка с пустой хатой неподалеку от собственного дома. Тут живет, а сюда баб водит, и практически без всяких временных затрат на переезды. Как бы мне так наладиться?

— Погоди, Юрик, — хмуро сказала Настя, — это еще не самое плохое. Я вот все думаю, зачем нашему доктору Волохову хата приятеля.

— Как это зачем? Очевидно же.

— В том-то все и дело, что не очевидно. По данным паспортного стола и РЭУ, доктор наш не женат. То есть абсолютно холост.

— Да ты что! — Коротков аж задохнулся от возмущения. — Как это он может быть не женат, когда у него жена — глубокий инвалид, и уже много лет. Умерла она, что ли?

— Вот твоя доверчивость погубит тебя когда-нибудь, — заметила Настя. — И меня, кстати, тоже. С чего мы решили, что у него жена есть? С того, что якобы Романовская говорила Анисковец, а та, в свою очередь, якобы пересказывала своему старинному другу-любовнику Родченко? Информация прошла через десять рук, можешь себе представить, как она исказилась.

— Ну хорошо, а Зоя Смирнягина? Она ведь то же самое сказала Ташкову.

— Ну, Юр, ну ты меня просто умиляешь иногда. Сразу видно, что ты рано женился. Закоренелые холостяки сплошь и рядом обманывают своих подруг, рассказывая им о своих женах. Это делается для того, чтобы девушки с намеками на свадьбу не приставали. Представляешь, как хорошо придумать себе жену-инвалида? И претензий никаких, и в то же время облик благородного великомученика.

— Нет, Ася, что-то мне не верится, — покачал головой Коротков. — Может быть, он со своей женой не расписан? Начали жить вместе, сошлись когда-то зарегистрировать брак не успели, с женщиной случилось несчастье, и они продолжают жить в одной квартире, он за ней ухаживает. И выгнать не может. Или не хочет. Она может даже не быть прописанной у него, потому в милиции и в РЭУ об этом сведений нет.

— Хорошо, проверим, — согласилась Настя. — Пошлем нашего обаятельного Мишаню, пусть посмотрит, что там, в этой квартире. А с алиби что-нибудь удалось установить?

— Пока мало что. Смирнягина утверждает, что в ночь, когда Жестерову подложили взрывчатку, Валерий Васильевич был с ней на квартире у приятеля, с семи вечера и до десяти утра. Остальные даты пока проверяются. Доктор Волохов, между прочим, человек весьма любезный, по первому же требованию выдал нам свой органайзер, в котором зафиксированы все встречи, визиты и прочее. Очень собранный товарищ, все у него записано, размечено и спланировано чуть не на месяц вперед. Вчера я мотался с этим органайзером, сегодня Селуянова послал с людьми разговаривать. У меня куча долгов скопилась, хочу все бумажки разом отписать, потому и поменялся с Колькой.

Он задумчиво допил чай из высокой чашки с отколотым краешком, потом упрямо помотал головой.

— И все-таки ты не права, мать, — заявил Юрий. — Если у Волохова нет жены-инвалида, то зачем ему встречаться со своими любовницами на чужих хатах? Водил бы к себе. Ты вспомни, он много лет встречался с Галиной Терехиной на квартире у Анисковец. Почему?

— Ну мало ли почему. Может, у него родители живы, и нравы у них в семье строгие. Он ведь вовсе не стар, ему пятьдесят один всего, так что вполне могут иметь место и мама, и папа. Правда, по его адресу они не прописаны, но это, как ты понимаешь, ни о чем не говорит. Жить они могут и у него. Странный он какой-то. Не нравится мне этот Волохов.

Остаток дня потонул в текущей работе, и, когда Настя спохватилась, шел уже девятый час. Пока она размышляла, ехать ли домой прямо сейчас или все-таки дописать справку, раздался вежливый стук в дверь. Появился Миша Доценко.

— Ну что, Мишенька? Чем порадуете? — спросила она.

— Не знаю, обрадует ли вас это, но Валерий Васильевич Волохов живет совершенно один. Ни сожительницы, ни родителей. Соседи гарантируют, они много лет заходят к нему со своими проблемами, это удел всякого врача. Более того, родители Волохова действительно жили раньше вместе с ним, но в последние лет десять живут вообще в другом городе, поближе к младшей дочери, поскольку у той есть семья и трое детишек, и старики возятся с внуками.

— А может быть, раньше жена все-таки была? — с надеждой спросила Настя.

Ей так хотелось, чтобы странному поведению Волохова нашлось простое и логичное объяснение, но чем больше информации о нем поступало, тем менее понятными становились его поступки.

— Соседи утверждают, что жены никакой не было. Даже сожительницы. Правда, они видели, как к Валерию Васильевичу то и дело приходили женщины, но ни одна из них никогда не жила в его квартире. Остаться ночевать — это максимум, что он им позволял.

— Насколько надежны слова соседей? — уточнила Настя. У нее, выросшей в большом городе и всю жизнь прожившей в многоквартирных домах, всегда просыпались подозрения, когда жильцы слишком много знали о своих соседях. Москвичи давно стали равнодушными друг к другу и чаще всего не знают даже по именам тех, кто живет с ними на лестничной площадке.

— Обижаете, Анастасия Павловна, — улыбнулся Доценко. — Я ж не абы с кем разговаривал, нашел женщину, которая за хорошую плату ходит к Волохову убираться в квартире и стирать.

— И она, разумеется, сегодня же расскажет ему, что приходили из милиции и спрашивали, как он ведет себя с дамами?

— Это вряд ли. Я ведь журналист, готовлю материал об одиноких людях, а поскольку женщина эта одинокая, то и пришел к ней побеседовать, интервью, так сказать, взять. А вывести разговор на одиноких мужчин было совсем не сложно. Она мне сама все и рассказала. Причем даже фамилия Волохова ни разу не прозвучала. Просто ее сосед, такой симпатичный, доктор медицинских наук, а вот надо же, как сложилось... И так далее. Я вам диктофон оставлю, сами послушаете.

Убрав бумаги в сейф и собравшись было идти домой, Настя вдруг поняла, что явно переоценила свои силы. Слишком рано она выскочила на работу, обрадовавшись, что вчера температура за целый день не поднялась выше тридцати семи и пяти. Пока сидела за столом, болезненное состояние было не так уж заметно, но стоило ей встать и пройти два десятка метров по коридору, как одолела противная слабость, ноги стали ватными, в глазах потемнело. «Эдак я, пожалуй, до дому не доеду», — подумала она огорченно, возвращаясь в свой кабинет. И именно в этот момент, как назло, в коридоре появился Гордеев.

— Это что означает? — недоуменно спросил он. — Почему идешь обратно?

— Забыла кое-что, — попыталась вывернуться Настя.

— Да? А ну-ка посмотри на меня, — потребовал полковник. Она послушно повернулась к нему и сделала как можно более невинную мину.

— Врать ты горазда, Настасья, — констатировал Виктор Алексеевич, — и с кем другим у тебя, может, это и получается. Но не со мной. На тебе же лица нет.

— Да что вы, все в порядке.

— Угу. Ну открывай свой кабинет, пойдем поглядим, может, ты и вправду лицо в нем забыла. Открывай, открывай, не мнись.

Она отперла дверь, Гордеев вошел следом за ней.

— Ты сядь-ка, — скомандовал он, — и посиди тихонечко. Я пока найду кого-нибудь с машиной. А если ты, поганка, посмеешь еще приходить на работу с температурой, я тебя выгоню к чертям, ищи себе другого начальника. Мне и без тебя головной боли хватает. Не умеешь болеть на ногах — лежи, не нервируй людей.

— Я умею, — принялась оправдываться Настя. — Я же всегда на ногах болею, будто вы не знаете. Просто в этот раз как-то получилось... Вирус какой-то не такой, очень зловредный.

— Вирус, вирус, — проворчал Гордеев. — Плохому танцору, знаешь ли...

Он снял трубку, кому-то позвонил и договорился, что примерно через полчаса Настю отвезут прямо домой.

— Ты хоть что-нибудь полезное сделала сегодня? — спросил полковник. Или так только, видимость борьбы с преступностью изображала?

— Больше, конечно, изображала, — улыбнулась Настя. — С убийством Анисковец мы сделали грандиозный шаг вперед и уже были в пяти сантиметрах от раскрытия и поимки убийцы.

— Что значит — были? — нахмурился Гордеев. — И куда ж вы сплыли с этих пяти сантиметров?

— Опять на километр назад. Нашли, причем совершенно случайно, фигуранта, а у него, похоже, железное алиби на все случаи жизни. Сегодня его допрашивал Ольшанский, пока, конечно, как свидетеля. Факт знакомства с Анисковец он не отрицает и, между прочим, был страшно удивлен, узнав, что она убита. Делает вид, что вообще не знал об этом. Предоставил в распоряжение следствия свой блокнот с ежедневными записями, дескать, проверяйте меня с ног до головы, пока не надоест. Мы с Ольшанским договорились, что о семье Терехиных пока спрашивать не будем. Сначала проверим, где и с кем он находился в момент убийства монахини сестры Марфы и медсестры Мыриковой, заодно к алкоголичке Романовской его примерим, а потом уж о детях и о Галине спросим. Я пока этого врача не видела, но Коротков и Ольшанский уверяют меня в один голос, что он абсолютно спокоен и реакция у него на все, что происходит, очень естественная. Как у невиновного и совершенно неосведомленного человека. Российский Лоуренс Оливье, одним словом.

— Настасья, не увлекайся оперативной комбинаторикой. Я понимаю, тебе хочется сделать все тщательно и аккуратно, чтобы красиво и одним махом расколоть этого врача. Но не забывай о похищенной девочке. Если мы до сих пор не получили известий от похитителей, стало быть, она не заложница. И только этот врач может сказать нам, кто и почему мог ее похитить.

— Я понимаю, Виктор Алексеевич, но ведь если его не прижать как следует, он все равно не скажет. Он на первый взгляд чист со всех сторон, и если мы поторопимся, то загубим дело. Он вывернется, как уж. У нас ведь на самом деле ничего против него нет. И потом, помните, я говорила вам о своих сомнениях по поводу того, как чисто были совершены все убийства и похищение. У него есть помощники, хотя бы тот тип, который так ловко обманул нашего Мишу. Кстати, я хотела вам сказать: Миша посмотрел издалека на Волохова и уверенно утверждает, что человек, которого он видел на территории больницы и принял за «дядю Сашу», — это совершенно точно не Волохов. Типаж тот же, сходство с портретом огромное, но это был не он. А у Мишки глаз — алмаз, он в таких вещах не ошибается. Стало быть, если преступник — доктор Волохов, то у него как минимум два подельника. А это уже группа. И если мы сейчас неосторожным движением Волохова спугнем, группа нырнет в болотце и исчезнет, а потом мы и самого доктора вынуждены будем отпустить. За недоказанностью.

— Ты все правильно говоришь, Настасья. И возразить тебе нечего. Но есть один аргумент, и он самый главный на сегодняшний день: девочка, Наташа Терехина. Нельзя нам тянуть. Все, деточка, время вышло, спускайся вниз потихоньку. Голубые «Жигули», за рулем твой дружок Зубов. Да не вздрагивай ты, он сегодня в хорошем настроении.

Эксперт-криминалист Зубов славился своим постоянным брюзжанием на состояние собственного здоровья и неправильное поведение начальства, а также на государственную политику в области цен и приватизации. Он был высококлассным специалистом, но общение с ним требовало от окружающих немалого терпения и выдержки. Он мог вогнать в тоску самого большого оптимиста. «Ну что ж. Зубов так Зубов», — подумала Настя.

ГЛАВА 14

Несмотря на оставивший тяжелый осадок вчерашний день, спал Мирон, как обычно, крепко и проснулся отдохнувшим и в прекрасном расположении духа. Чистый, напоенный лесными ароматами карпатский воздух действовал на него опьяняюще. Приняв душ и побрившись, он выглянул в коридор и тут же наткнулся на дефилирующего охранника. Услышав скрип двери, охранник резко повернулся к Мирону, но ничего не сказал, только глянул вопросительно.

— Как здесь насчет завтрака? — весело спросил Мирон. Охранник молча подошел к висящему на стене телефону и снял трубку. Через несколько, минут в дверь постучали, тот же самый охранник вкатил в комнату Мирона сервировочный столик на колесах, на котором стояли кофейник, плетеная корзинка со свежими булочками, масло, джем, сыр и ветчина. Кроме этого, на нижней полке столика Мирон увидел небольшие тарелочки, накрытые блестящими крышками. В одной из них оказалась черная икра, в другой — красная, в третьей — нарезанная тонкими ломтиками рыба горячего копчения. К такому завтраку он не привык. Мать обычно подавала по утрам обильную сытную горячую еду, считая, что если есть возможность покормить мужчин как следует — надо это делать, а то ведь неизвестно, где они окажутся днем и смогут ли как следует пообедать. Булочки оказались вкусными, масло — свежим и мягким, и после двух бутербродов с икрой и двух с джемом жизнь показалась Мирону более чем удовлетворительной. По сытности этот завтрак не уступал домашнему, материнскому. Снова открыв дверь и выкатив столик в коридор, Мирон громко сказал:

— Когда мне приступать к занятиям?

Охранник сделал приглашающий жест рукой и довел Мирона до комнаты Наташи, которая располагалась этажом выше. Мирон вежливо постучал в дверь и успел заметить, что стоящий рядом охранник бросил на него откровенно неодобрительный взгляд. Ну конечно, если это компания отца, то они считают, что женщина — это не человек, а предмет мебели и стучаться к ней совершенно необязательно. Вот еще, глупости!

— Доброе утро, — весело произнес Мирон, войдя в комнату девушки. Как спала?

— Отлично, — улыбнулась Наташа. — А ты?

— И я тоже. Ну как, начнем?

— Начнем, — с готовностью отозвалась она.

Мирон открыл принесенные с собой задачники и дал Наташе задание. Девушка быстро писала на листке бумаги формулы, а он внимательно наблюдал за ней. Вчера он даже не заметил, какая она красивая. Надо же, как судьба бывает несправедлива! Такая красавица — и калека на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, глупости, нельзя так думать, каждый человек достоин того, чтобы жить полноценной жизнью, независимо от красоты лица.

— А чем ты болеешь? — внезапно спросил он.

— Всем, — ответила Наташа, не отрываясь от задачи. — Сам не видишь?

— Я имею в виду, как получилось, что ты так тяжело болеешь?

— Мама постаралась. Выбросила меня в окно с девятого этажа.

— Шутишь?

Она подняла голову и протянула ему листок с готовым решением.

— Не шучу. Так и было. Меня выбросила и сестру с братом. Мне было одиннадцать, сестренке — семь, а брату вообще полгодика. Правда, мать сама потом тоже вслед за нами выбросилась. И все выжили. Представляешь? Все выжили. Но остались калеками. А мама и вовсе память потеряла. Так никто и не понял, зачем она это сделала. Ничего не помнит.

— А Василий вчера говорил про сестру, которая вас содержит...

— Ну да, это Ира, наша старшая. Ей тогда было четырнадцать, у нее сил хватило вырваться и убежать. Она у соседей спряталась. Ты посмотри решение. Правильно?

— Да погоди ты, — с досадой сказал Мирон. — Успею решение посмотреть. Давай лучше поговорим.

Он видел, как девушка обрадовалась, и собрался было уже задать следующий вопрос, когда дверь распахнулась и в комнату вошел Василий.

— Перерыв! — громко объявил он. — Наташенька, отдыхай, я заберу Мирона на пару минуток.

Схватив Мирона за руку, он буквально силой вытащил его в коридор.

— Давай-ка выйдем на воздух, — бросил на ходу Василий тоном, не терпящим возражений.

Они молча спустились на первый этаж и вышли из здания.

— Значит, так, дорогой мой, — сухо сказал Василий. — Эти глупости ты забудь раз и навсегда. Тебя наняли, чтобы ты занимался ее мозгами, а не ее биографией. Ее комната прослушивается, и мне остается только удивляться тому, что тебе это в голову не пришло. Мы — люди серьезные, а не в куклы тут играем. Тебя рекомендовал твой отец, и для меня лично это означает, что ты тоже человек серьезный. Ты еще очень молод, дорогой мой, и мне бы не хотелось, чтобы ты умер, мало что узнав и увидев в этой жизни. Поэтому веди себя, пожалуйста, так, чтобы не вынуждать меня принимать крайние меры. А я их приму, как только пойму, что ты — человек несерьезный. Вопросы есть?

«Есть», — хотел было ответить Мирон, но прикусил язык. Серьезному человеку все должно быть уже понятно.

— Нет. Вопросов нет, — твердо сказал он.

— Ну и славно, — голос Василия помягчел и потеплел. — Будем считать происшедшее легким недоразумением, которое в будущем не повторится. Ведь не повторится, правда?

— Правда.

— Вот и хорошо. Возвращайся к девочке и продолжай занятия. И не забывай, о чем я тебя просил вчера, посмотри, есть ли у нее способности и к другим наукам.

Мирон вернулся в комнату Наташи, с трудом справляясь с охватившей его злостью. В какое дерьмо втравил его отец? Почему им распоряжаются, как вещью? Рекомендовал он его, видите ли. Серьезный человек. Великое дело ислама, будь оно неладно! И тут же он устыдился собственных мыслей. Нельзя так думать об отце, это грех. Отец лучше знает, что правильно и нужно. А его, Мирона, долг — быть покорным сыном.

Наташа, похоже, не заметила перемену в его настроении и приветливо улыбнулась Мирону, когда тот снова появился в комнате. Мирон взял другой задачник, полистал, нашел упражнение посложнее.

— Вот, реши эту задачу тремя разными способами.

— Ты же хотел поговорить, — робко заметила девушка.

— Перехотел, — отрезал он. — Нам надо заниматься, а не разговаривать.

На ее огромные миндалевидные глаза навернулись слезы, губы задрожали, но Наташа ничего не сказала, только молча взяла раскрытую книгу и принялась за решение задачи. Мирон почувствовал себя подонком. Зачем он ее обижает? Она и без того уже жизнью обижена. Того и гляди, расплачется. Но нельзя же объяснять ей то, о чем ему сказал Василий. Комната-то прослушивается. А если записку написать? Он потянулся было за ручкой и бумагой, но вовремя остановился. Комната прослушивается, а вполне возможно, и: просматривается. Даже наверняка. Сказал же Василий, что они серьезные люди. Впрочем, наплевать. Он будет делать все так, как надо, как хочет Василий Игнатьевич, как ждет от него отец. Что ему эта девчонка? Кто она ему? Сестра родная? И нет никакой разницы, что там у нее в детстве случилось. Не хватало еще из-за собственной любознательности и сострадания пулю схлопотать. Они занимались до самого обеда, и все это время Мирон разговаривал с Наташей сквозь зубы и старался не встречаться с ней глазами. Первую половину занятий она поражала его оригинальными и остроумными решениями, а потом дело пошло хуже и хуже, она теряла форму буквально на глазах.

— Устала? — холодно спросил Мирон. Она отрицательно покачала головой и прикусила губу.

— Тогда почему так плохо работаешь? Твои решения не выдерживают никакой критики, они абсолютно дубовые. Ты выбираешь самый длинный путь к ответу, хотя можно было найти решение раза в три короче и изящнее.

Наташа опустила голову, и, к своему ужасу, Мирон увидел, как на лежащий на ее коленях задачник закапали слезы.

— Успокойся и возьми себя в руки, — сказал он чуть мягче, но все равно достаточно строго, — а после обеда продолжим.

Обедал Мирон, как и завтракал, в своей комнате, хотя теперь ему это уже не нравилось. Ведь наверняка же есть помещение, столовая, например, или кухня, где обедают все эти охранники и обслуга, почему бы ему не присоединиться к ним? Все веселее было бы. Надо при первой же возможности поговорить об этом с Василием. Настроение было испорчено вконец. Тот факт, что комната Наташи прослушивалась, говорил сам за себя: здесь никому не доверяют и вообще творят что-то незаконное. Каким образом отец связан с этими людьми? Что между ними общего? Военный, офицер — и какие-то сомнительные деятели, пытающиеся продать интеллект неизлечимо больной девочки. Бред какой-то. Девочку жалко до сердечной боли. Но жизнь, однако же, дороже, с этим не поспоришь. А в том, что Василий его, Мирона, пришибет как кутенка, сомневаться не приходится, достаточно было видеть его глаза, когда он произносил свои малоприятные обещания насчет крайних мер. Получается, что отец у этого Василия на побегушках, раз сам Василий не боится угрожать Мирону.

После обеда он снова пошел к Наташе, теперь уже без сопровождения. Охранник видел его и только глазами проводил. На этот раз результаты девочка показывала из рук вон плохие, и Мирон даже начал сомневаться, не примерещились ли ему те блестящие решения, которые так восхитили его вчера и сегодня утром.

— Что с тобой? — заботливо спросил он. — Ты плохо себя чувствуешь? Может, закончим на сегодня?

Он видел, что девушка с трудом сдерживается, чтобы не заплакать.

«Да черт с ними со всеми! — с внезапным озлоблением подумал Мирон. Не могу я девочку изводить. Она-то чем виновата?»

Он подошел к ней поближе и ласково погладил по голове. Волосы у Наташи были жесткими и давно не мытыми.

— Ну что ж ты так расстраиваешься, — негромко сказал Мирон. — Не надо, Наташенька. Ты же умница, у тебя все получается, просто ты не можешь собраться. Ты удивительная девочка, я бы никогда не поверил, что можно по одним только учебникам, без помощи педагогов, начать разбираться в высшей математике, да еще так здорово, как ты. Ты настоящий вундеркинд, а когда я тебя ругаю, то это не означает, что ты глупая. Это означает только, что ты не стараешься. Ну-ка подними головку и посмотри на меня.