І рівень

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 476

Мирон отошел от забора поближе к зданию и продолжил ходьбу вокруг дома, на этот раз не по сторонам глазея, а внимательно вглядываясь в каменные стены. После двух кругов никакого второго входа он не обнаружил. Либо дверь хорошо замаскирована, либо этого входа на самом деле нет. Проходить в противоположную часть дома можно и через внутренние двери. Может быть, только на втором этаже, где временно живет Мирон, стена абсолютно глухая, а на первом или третьем есть проходы. Зачем, однако? Зачем было перегораживать целый этаж? Вероятно, там что-то или кого-то прячут, и именно для охраны этого чего-то или кого-то и нагнали сюда столько молчаливых суровых мужиков с непроницаемыми лицами и холодными глазами. Тогда это нечто должно быть очень и очень ценным. Черт возьми, во что его отец втравил? Тут что, алмазный фонд прячут? Стратегическое оружие? Заложников держат? Что тут происходит в конце-то концов?

Настроение у Мирона окончательно испортилось, ему надоело гулять, и он вернулся в дом. Идя по коридору мимо охранника в сторону своей комнаты, он пристально вглядывался в глухую стену, но ни малейшего намека на дверь в ней не обнаружил. Стена было абсолютно ровной, обитой аккуратными, покрытыми лаком деревянными планками. Усевшись возле открытого окна, Мирон тупо уставился на раскидистые ветки большого дерева. Сначала все это казалось не лишенным приятности приключением, потом — вынужденной, но в целом не противной работой, а теперь у него появилось ощущение, что он впутался во что-то крайне опасное и безусловно преступное. Неужели отец не знал, куда посылал своего единственного сына? А если знал, но все равно послал?

Мирон по паспорту носил имя Асланбек и очень хорошо представлял себе, что борец за исламскую идею иногда пренебрегает тем, чем никогда не пренебрегают люди, воспитанные в традициях европейской этики. Христиане крайне редко ставят криминальные интересы выше интересов собственных детей. Но не таков, по-видимому, его отец. И если выяснится, что по воле и рекомендации отца Мирон оказался впутанным в криминал, это будет означать только одно: его отец — истинный борец за идею, и в этой борьбе не пощадит никого и не посчитается ни с чем.

Но, с другой стороны, при чем тут неизлечимо больная девочка? Она-то какое отношение может иметь к религиозной идее? Зачем ее здесь держат и почему угрожают Мирону всеми карами небесными за попытки узнать хоть что-нибудь? Глупость. Бред больного воображения.

Нет, как ни крути, а необходимо найти способ общаться с Наташей без пристального надзора Василия и его прихвостней. Разговаривать вслух нельзя, это уже и так понятно. Вопрос с телекамерой пока не прояснен, так что рисковать не стоит. Как же быть?

Оставался только один способ, но придется проявить недюжинную изобретательность, чтобы не вызвать подозрений надзирателей. Тьфу, слово-то какое! Как будто в тюрьме. А впрочем, так оно и есть, что уж глаза закрывать на очевидное. Приятность каникулярного приключения с не требующей большого напряжения подработкой на карманные расходы быстро закончилась. Осталась голая и очень неприятная истина: он в тюрьме, и выбраться отсюда ему не суждено.

Ему показалось, что Наташа выглядит сегодня хуже, чем позавчера, когда Мирон видел ее в последний раз. Видно, вчерашнее обследование, длившееся целый день, здорово ее измучило.

— Как дела? — с преувеличенной бодростью спросил Мирон, входя к ней в комнату.

Наташа подняла на него огромные светлые глаза, в которых застыло непереносимое страдание.

— Все хорошо, — тихо ответила девушка, но Мирон видел, что говорит она через силу.

— У тебя что-нибудь болит?

— Нет-нет, ничего не болит. Давай заниматься.

— Ну что ж, давай, раз ничего не болит. Ты прочла весь раздел книги, которую я тебе оставлял?

— Да.

— Все поняла?

— Конечно, это же просто.

Просто! Для него это отнюдь не было просто. В свое время он бился над этим разделом почти два месяца, пока усвоил все определения, понятия и теоремы. А ей хватило одного дня, да и то не целиком, потому что ею практически весь вчерашний день занимался врач.

— Знаешь, ты что-то неважно выглядишь, — решительно произнес Мирон. Наверное, ты переутомилась. Давай-ка мы с тобой сегодня займемся чем-нибудь попроще.

— Нет, — она упрямо покачала головой, — давай заниматься как обычно. Я должна быть в хорошей форме, когда приедут те люди, которые хотят взять меня на работу.

— Но то, чем я хочу сегодня позаниматься, тоже очень нужная вещь. В современном мире никто без этого уже не обходится. И если твои наниматели увидят, что ты и это умеешь, они оценят твои навыки по достоинству.

Мирон собирался научить Наташу пользоваться текстовым редактором. И вовсе не потому, что считал эти навыки нужными в ее положении. Он не верил в красивую сказку про добрых работодателей, случайно узнавших про талантливую девочку. В такую красивую сентиментальную историю не вписываются многочисленные молчаливые охранники с холодными глазами. Цель у Мирона была совсем другая. И ему оставалось надеяться только на то, что если в комнате и есть скрытая телекамера, то экран монитора в нее не попадает.

Текстовый редактор Наташу заинтересовал, и уже через пятнадцать минут она легко производила все нужные манипуляции, открывала и закрывала «окна», устанавливала их положение и размеры, переставляла фрагменты, расставляла страницы. Работать приходилось с уже имеющимся в компьютере текстом. Печатать Наташа не умела и с трудом привыкала к расположению букв на клавиатуре.

— Тебе обязательно нужно научиться набирать тексты. Это необходимо при любой работе. Давай-ка потренируемся вместе. Сейчас я установлю тебе размеры «окна»...

Мирон положил руки на клавиатуру, его пальцы быстро побежали по клавишам.

«Не повторяй вслух то, что я тебе пишу. Твоя комната прослушивается».

— Так, а теперь пиши то, что я буду тебе диктовать. Я буду говорить медленно, а ты внимательно смотри на клавиши и старайся запомнить расположение букв. «При выводе фундаментального принципа статистики Лагранж заменил произвольную систему сил подходящей системой блоков...» Ну, в чем дело? — сердито спросил Мирон, видя, что девушка даже руки на клавиатуру не положила. — Почему ты не пишешь? Она сидела оцепенев, не сводя с него застывшего взгляда.

— Ты что, не поняла меня? — уже мягче сказал он. — Я диктую — ты набираешь текст. И стараешься запомнить расположение букв. Давай еще разочек с самого начала. «При выводе фундаментального принципа статистики Лагранж...» Он стал произносить слова медленнее, чем в первый раз, и с удовлетворением убедился, что Наташа поняла его. На экране одна за другой появлялись буквы:

«Откуда ты знаешь?»

— Очень хорошо, молодец, — похвалил Мирон. — Продолжаем. Сейчас я покажу тебе, как красиво располагать текст, чтобы он хорошо смотрелся.

«Мы с тобой в беде. Нам надо подумать, как из нее выбираться. Постарайся сохранять спокойствие. Я буду задавать тебе вопросы, ты будешь на них отвечать».

— Поняла?

— Поняла, — неуверенно ответила Наташа, и Мирон услышал в ее голосе явный страх.

— Теперь я покажу тебе еще одну нужную вещь.

Он быстро набрал короткую фразу и продемонстрировал процедуру удаления текста.

— Ты должна научиться делать это быстро, автоматически. Понятно?

— Да.

— Давай еще раз. Я быстро наберу текст, а ты его удалишь. «Нам надо придумать, как связаться с теми, кто может нам помочь. Ты подумай об этом до утра. Есть ли среди твоих знакомых или родственников надежные люди? Как дать им знать, что мы здесь? Подумай и все подробно напиши. А сейчас будешь тренироваться».

Наташа пробежала глазами текст, переместила «мышь» по гладкой поверхности стола, подвела курсор к нужному месту. Легкий щелчок — и экран вновь был девственно пуст.

— Молодец. Теперь пиши под мою диктовку, разрабатывай пальцы, набирай скорость. «Чтобы проиллюстрировать роль случайного массового явления, рассмотрим скорость химических реакций. Сравнительно грубых наблюдений достаточно, чтобы натолкнуть на мысль, что скорость химического изменения зависит от концентрации реагирующих веществ...» Мирон медленно, ровным голосом диктовал отрывки из открытой наугад монографии по математике, краем глаза следя за тем, насколько успешно Наташа справляется с заданием. Скорость у нее была пока еще очень маленькой, пальцы плохо слушались, то и дело норовя нажать не на ту клавишу, и ей приходилось останавливаться, чтобы исправить ошибку. Он видел, что девушка старается изо всех сил, хотя дается это ей с огромным трудом. Видимо, у нее что-то болит, а она стесняется сказать.

— Может быть, Надю позвать? — предложил Мирон, откладывая книгу в сторону.

— Зачем? Не нужно.

— Мне кажется, у тебя что-то болит.

— Ничего у меня не болит. Диктуй дальше.

— Ну, как знаешь.

Примерно через час голос у Мирона заметно охрип. Он захлопнул книгу, встал из-за стола и с удовольствием потянулся.

— Перерыв. Отдохни немножко. Кстати, что тебе вчера сказал врач?

— Ничего особенного. Осматривал меня, исследования проводил.

— Какие исследования?

— Ну, энцефалограмму снимал, кардиограмму, кровь брал на анализ. Прослушивал, простукивал. Все как обычно. Укол какой-то сделал, я после него сама не своя. Не знаю, что он мне такое вколол.

— И когда будет результат?

— Не скоро. Он сказал, надо будет еще несколько раз обследование повторить, мой случай очень сложный. Мирон, ты не мог бы поговорить с Василием Игнатьевичем, чтобы мне больше уколы не делали? Я боюсь.

— Боишься? — удивленно рассмеялся Мирон. — Вот уж никогда бы не подумал. Ты же так давно болеешь, что должна была бы уже привыкнуть к ним.

— Ты не понял. У меня аллергия на очень многие лекарства. В моей больнице все врачи знали, что можно мне давать, а чего нельзя. А здесь никто этого не знает. И врач этот заморский тоже не знает.

— Заморский? Почему?

— Он по-русски не говорит.

— А как же ты с ним общалась?

— Василий Игнатьевич переводил.

— Почему же ты не сказала им сразу, что тебе нельзя делать уколы?

— Я стеснялась, — призналась Наташа. — Пожалуйста, Мирон, поговори с ним, ладно?

— Конечно, раз ты просишь.

Мирон очень рассчитывал на то, что Василий сам заведет разговор о лекарствах, которые нельзя давать Наташе. Ведь он ясно дал понять, что все разговоры, ведущиеся в комнате девушки, прослушиваются. Но Василий не появлялся и Мирона к себе не вызывал.

На следующее утро Мирон едва смог дождаться, когда можно будет идти к Наташе. Поняла ли она его? А если поняла, то сумела ли сделать все, что нужно? А даже если и сумела, то будет ли от этого толк? Надо выбираться отсюда, спасать свою шкуру, пока не поздно. И на Наташу вся надежда. Потому что Наташу, может быть, все-таки кто-то ищет. А его. Мирона, никто искать не будет. Отец знает, где он, и, если что-то пойдет не так, волну поднимать не станет, Василий же предупредил.

Сегодня Наташа выглядела еще хуже. И без того бледное ее личико стало совсем прозрачным, на нем, казалось, жили одни глаза. Но они жили! И еще как. Они светились каким-то невероятным серо-голубым светом, и это обрадовало Мирона.

— Почему такой усталый вид? — осведомился он, усаживаясь рядом с ней за компьютер. — Плохо спала?

— Совсем не спала, — ответила она. — Я всю ночь тренировалась, как ты велел.

— Всю ночь? — недоверчиво переспросил Мирон. — Ты всю ночь училась печатать?

— Конечно. У меня пальцы непослушные, непривычные, их надо разрабатывать. Зато я набрала целых десять страниц из твоей книжки. Только ты мне не показал, как формулы делать. Там же специальные знаки нужны.

— Ну-ка, проверим, что ты напечатала. Показывай свой труд.

Наташа, быстро щелкая «мышью», вывела на экран текст. Это действительно был раздел из книги по математике. Тут же, не говоря ни слова, она открыла другое «окно», и Мирон увидел совсем другой текст.

«Старшая сестра Ирина. Адрес... Телефон... Очень добрая, очень обязательная. Сделает все, что нужно.

Николаев Александр Иванович, друг нашего отца. Адрес не знаю. Он очень хорошо к нам относится, все шесть лет навещал нас в больнице, занимался со мной химией, физикой и математикой. Я думаю, он поможет, если узнает про меня. Михаил Александрович, врач в нашей больнице. Специалист по восстановлению памяти у детей после черепно-мозговых травм. Он был со мной, когда меня похитили. Фамилию, к сожалению, не знаю. Красивый высокий брюнет. С ним я советовалась насчет того, как мне получить аттестат о среднем образовании. Если ему это напомнить, он обязательно поймет, что речь идет обо мне. Правда, я не знаю, жив ли он. Когда меня увозили из больницы, с ним что-то сделали.

Недавно в нашем отделении убили медсестру, Алю Мырикову. Там работала милиция. Может быть, если преступника еще не нашли, они и до сих пор бывают в отделении». Мирон щелкнул клавишей и быстро убрал текст из «окна». Теперь экран был поделен на две части, в одной из которых снова был текст по математике, вторая же часть была пустой. На ней Мирон собирался вести свои «переговоры» с Наташей. Все-таки молодец девочка, отлично соображает, и не только в точных науках.

Врач Михаил Александрович. Это очень интересно, особенно если учесть вчерашние слова Наташи о том, что у нее аллергия на большинство лекарств и только в больнице знают точно, что можно ей давать, а чего нельзя. Господи, как повезло, что он не говорил вчера об этом с Василием! А ведь собирался... Видно, Бог отвел. Судьба к нему благосклонна. Надо постараться выжать из этого все, что можно, и максимально естественно.

«Я сказал Василию, что тебе нельзя расстраиваться и волноваться, у тебя от этого мозги отказывают. В твоей медицинской карте наверняка записано все, что касается лекарств. Ты поняла, чего я хочу от тебя?»

— Давай будем учиться выводить математические символы, — говорил он между тем. — Смотри внимательно и запоминай, какой символ как выводить на экран. Для этого устанавливаем специальный режим и пользуемся клавишей АН... Некоторое время они действительно занимались делом, потом Наташа начала все чаще ошибаться и забывать то, что ей показывал Мирон.

— Да что с тобой? — с досадой спросил он. — Что ж ты сегодня такая бестолковая? После бессонной ночи, что ли?

Губы Наташи задрожали, она отвела глаза. «Тьфу, болван, — обругал себя мысленно Мирон. — Зачем я так с ней? Девочка в такой сложной ситуации, а я от нее требую Бог знает чего. Другая на ее месте вообще ничего не соображала бы от ужаса, а она держится, и держится превосходно».

— Я боюсь, — еле слышно проговорила она.

— Чего ты боишься? — спросил он как можно равнодушнее.

Внутри у него все похолодело. Так и есть, она не выдержала, забыла обо всем и сейчас начнет обсуждать с ним вслух то, что предназначено только для молчаливого и беззвучного монитора компьютера. Все пропало. А какой был замысел!

— Я боюсь умереть здесь. Ты говорил с Василием Игнатьевичем про лекарства?

— Нет, не говорил.

— Ты же обещал! Я так надеялась на тебя. А сегодня опять пришел этот заморский врач и сделал мне укол. Он пришел один, без Василия Игнатьевича, и я даже не смогла ничего ему объяснить, он же не понимает по-русски. А вдруг мне станет плохо? Здесь никто не знает, как мне помочь. Я не могу ни о чем думать, кроме этого, понимаешь? Ты сердишься, что я бестолковая, а как я могу не быть бестолковой, если я все время только и делаю, что прислушиваюсь к себе, нет ли признаков отека, озноба, зуда. Ты не понимаешь, что такое аллергия! Ты не понимаешь, как это страшно, когда вдруг чувствуешь, что дышать становится все труднее, в горле появляется ком, и он разрастается, разрастается, заполняет собой все пространство, и ты уже не можешь глотать, а потом начинаешь задыхаться!

Она уже не говорила шепотом, она почти кричала, по лицу ее текли огромные прозрачные слезы, губы тряслись. Мирон смотрел на нее и с трудом удерживался, чтобы не дать торжествующей улыбке прорваться на лицо. Она все поняла. И она все делает как надо.

— Хорошо, — сухо произнес он, — я сейчас же поговорю с Василием, если ты настаиваешь. Только, ради Бога, перестань плакать, меня раздражают женские слезы.

Он резко поднялся и вышел из комнаты. И тут же наткнулся на недоумевающий взгляд охранника: с чего это Мирон вышел от девушки без команды? Он должен заниматься с ней до тех пор, пока не привезут обед. Только тогда ему разрешено пойти к себе.

— Мне срочно нужен Василий, — твердо сказал Мирон. — Очень срочно. Я не вернусь к девушке, пока не поговорю с ним.

Охранник, не ответив ни слова, снял трубку висящего на стене телефона. Через пару минут Мирон уже сидел в комнате Василия.

— Слышал, слышал, — озабоченно произнес тот. — И что ты предлагаешь?

— Мое дело — предупредить. Она так напугана, что не может заниматься. Если это правда, что должны приехать какие-то люди, чтобы оценить ее интеллектуальный уровень и знание математики, то могу вам обещать, что они будут страшно разочарованы. Я и раньше обращал внимание на то, что Наташа показывает очень неровные результаты, то блестящие, то совсем никудышные, но никак не мог понять, с чем это связано. Теперь я догадываюсь, что у нее, по-видимому, бывают боли или она просто плохо себя чувствует, но вынуждена терпеть, потому что боится, что вы дадите ей не то лекарство. Я считаю, что вы должны знать об этом. В состоянии стресса, а тем более при болях, она не может работать. Если же вы будете давать ей лекарства, то последствия могут оказаться фатальными. Вы что, не знали об этом, когда привезли ее сюда?

— Не твое дело, — хмуро буркнул Василий. — Она сама-то знает, чего нельзя ей давать?

— В том-то и дело, что нет. Врачи в больнице знали, и этого было достаточно. Я по себе знаю, врачи больным почему-то этого не говорят, только в карту записывают. У меня один раз было такое. Мне аппендицит вырезали, так врач после операции сказал, что я дал аллергическую реакцию на одно лекарство. Так и сказал: «на одно лекарство». А на какое именно, сказать не удосужился. Вы ж знаете, как врачи к больным относятся. Как к подопытным кроликам, которым и знать не обязательно, что такое с ними проделывают.

— В карту, говоришь, записывают? — задумчиво повторил Василий. — Ладно, я посмотрю, что можно сделать. Возвращайся к девочке и работай. Кстати, что это ты там затеял с текстовыми редакторами? Лучше бы химией с ней занимался.

— Вы не правы, — горячо возразил Мирон. — Сейчас без компьютеров нигде не работают. Умение работать с текстами всегда смотрится очень выгодно, если речь идет о работе. Конечно, если вы что-то недоговариваете и речь идет не о том, чтобы дать Наташе какую-то работу...

— О том, о том, — нетерпеливо перебил его Василий. — Больно ты заботливый, прямо брат родной.

— Так это от скуки, — усмехнулся Мирон. — Надо же чем-то заняться, коль вы на волю не пускаете. Отпустили бы меня в поселок, я бы там себе зазнобу приискал.

— Перетопчешься. Зазнобу ему... Иди работай.

Мирон вернулся в комнату к Наташе. Лицо ее было заплаканным, но в глазах горел немой вопрос. Он молча уселся рядом с ней за компьютер. На свободном поле красовались ряды математических символов, а под ними вопрос:

«Я правильно поступила?»

Он сделал вид, что внимательно разглядывает написанные ею формулы. Потом одобрительно кивнул.

— Умница, все сделала правильно. Можешь ведь, когда соберешься. Тебе совершенно нельзя волноваться и расстраиваться.

— Да, я знаю, — кивнула Наташа.

Теперь в глазах ее было торжество.

ГЛАВА 16

Николай Васильевич Ташков помнил свою ученицу Смирнягину очень хорошо.

— Жаль, что она совсем забросила спорт, — сказал он, когда Александр рассказал ему о своей встрече с Зоей. — Очень способная была девушка. Как у нее жизнь сложилась?

— Не очень. Живет с родителями, работает корректором. Крутит роман с мужиком, который успешно морочит ей голову наличием несуществующей жены, которую он якобы не может бросить. А она, дурочка, верит ему.

— Странно, — покачал головой Николай Васильевич, — она ведь была красивой девочкой. Подурнела?

— Что ты, папа, она стала еще красивее.

— Ты, кажется, был в нее влюблен? Не отводи глаза-то, — усмехнулся Ташков-старший, — не думай, что я ничего не замечал.

— Я пригласил ее к нам в гости, — ушел от ответа Александр. — Ты не против?

Разумеется, Николай Васильевич не был против. Упорство, с которым его сын продолжал вести жизнь холостяка, настораживало и даже отчасти пугало Ташкова. Поэтому он всячески приветствовал каждое новое знакомство сына с женщинами, надеясь, что на этот раз «тест на наследство» пройдет успешно. Отец хотел, чтобы в доме появилась хозяйка и чтобы по комнатам забегали наконец долгожданные внуки. Сам он жениться во второй раз так и не собрался. Пока был еще достаточно молодым — не случилось. А когда перевалило за пятьдесят, понял, что притираться и привыкать к жизни бок о бок с чужим человеком уже не сможет, возраст не тот, чтобы привычки менять. Личную жизнь он вел достаточно активную, но на семейные рельсы переводить ее категорически отказывался.

— Не повторяй моих ошибок, Саня, — неоднократно говорил он сыну, — не тяни с женитьбой. А то дотянешь до такого возраста, когда это сделать уже будет в принципе невозможно.

— Я не хочу жениться на женщине, которая выходит замуж за деньги.

— Да плюнь ты на эти деньги, — советовал Николай Васильевич, — забудь про них. Как будто их нет вовсе. Знал бы я, что из-за этих проклятых писательских денег внуков не увижу, сразу бы от наследства отказался.

Появление в их доме Зои Смирнягиной даже в качестве гостьи воодушевило Ташкова-старшего. Если девочка не изменилась за эти годы в худшую сторону, уж она-то точно тестирование выдержит с блеском. Раньше в ней не было ничего, что напоминало бы о хитрости и корысти.

Вечер они провели чудесный, мужчины наперебой ухаживали за Зоей, подкладывая в ее тарелку самые лучшие куски и предаваясь воспоминаниям о тех годах, когда Саша и Зоя учились в школе. Правда, выражение забитости и покорности так и не сошло с Зоиного лица, как ни старались отец и сын ее развеселить и заставить расслабиться. После ужина Александр пошел провожать гостью до дома.

— Ты не торопишься? — спросил Ташков, когда они спустились в метро.

— Да нет, куда мне торопиться. Завтра суббота, на работу не идти, так что можно лечь попозже.

— Тогда у меня к тебе будет просьба. Давай доедем до той улицы, где вы бываете с Волоховым.

— Зачем? — удивилась Зоя.

— Ты же сама говорила, что Валерий Васильевич человек очень занятой, мне не хотелось бы отрывать у него время по пустякам. Ты мне покажешь тот дом, где находится квартира его приятеля-дипломата, я сам прикину, мог ли он быть очевидцем тех событий, которые меня интересуют. Может быть, дом и подъезд расположены таким образом, что Волохов и в самом деле мог ничего не видеть. Тогда я и трогать твоего доктора больше не буду.

— Конечно, — тут же согласилась она, — поедем, я покажу. Они сделали две пересадки, чтобы попасть на арбатско-покровскую линию метро, и вышли на станции «Электрозаводская». Зоя уверенно довела Ташкова до угла Электрозаводской улицы и Малой Семеновской.

— Вот мы уже почти пришли. Третий дом от угла.

— Давай подойдем поближе, — попросил Саша.

Они медленно прошлись по улице, Ташков сделал вид, что прикидывает расстояние от подъезда, на который указала Зоя, до одному ему известной точки.

— На каком этаже расположена квартира дипломата?

— На пятом.

— Окна куда выходят?

— Сюда, на улицу.

Так же не торопясь они вернулись обратно в метро, и Ташков довез Зою до ее дома. Ему не хотелось с ней прощаться, и он торопливо пытался придумать предлог, чтобы задержать ее возле себя.

— Какой вечер теплый. Давай еще погуляем немного, — предложил он.

— Саша...

Зоя робко тронула его за руку.

— Наверное, мне не следует этого говорить, это глупо с моей стороны... И самонадеянно... Я даже не знаю, как сказать.

— Говори, Зоенька, — подбодрил ее Ташков, — не стесняйся, мы ведь друзья с детства.

Он уже знал, что именно она хочет ему сказать. Но слышать этого не хотел. Ибо понимал, что если Волохов ловко морочит ей голову, то никаких серьезных чувств к Зое не испытывает. Зря она надеется, зря ждет. Он ее бросит при первой же возможности, как только она станет ему неудобна.

Зоя молчала, и Ташков понимал, что она стесняется произнести те слова, которые хочет произнести, и в то же время пытается быть честной с ним и не подавать ему ложных надежд.

— Ты хочешь сказать, что очень любишь своего доктора и что мне надеяться не на что? — с тоской спросил он.

— А ты хотел бы надеяться?

— Хотел бы.

— Саша, мне очень жаль...

— Ну что ты, Зоенька, не вздумай извиняться. Это я должен просить у тебя прощения за то, что поставил тебя в неловкое положение и вынудил объясняться со мной, дураком. Ладно, оставим эту грустную тему, давай лучше пройдемся.

Они погуляли еще полчаса, и Ташков поехал домой. Когда он вернулся, было уже совсем поздно, но отец еще не ложился, ждал его.

— Александр, — начал Николай Васильевич решительным тоном, как только сын переступил порог комнаты, — я настоятельно советую тебе подумать насчет Зои. Она — прекрасный человек, это видно невооруженным глазом. И как нельзя лучше тебе подходит. Мне кажется, ты должен прекратить свои выкрутасы насчет денег и сделать все, чтобы она стала твоей женой.

— Папа, она ждет ребенка, — тихо ответил Ташков. — И, как ты сам понимаешь, не от меня.

— От того мужика, который морочит ей голову?

— Да.

— И что? Ты собираешься это так оставить? Я не узнаю тебя, сын. Ты перестал быть бойцом? Зоя — это та женщина, которая тебе нужна. Я много видел девиц и дамочек, с которыми ты крутил. Ни одна из них ей в подметки не годится. И вот нашлась женщина, самой природой предназначенная только для тебя. Не зря же ты был влюблен в нее еще мальчишкой, ты уже тогда чувствовал, что она — твоя, она — только для тебя. А сейчас ты готов отступить?

— Не знаю, папа, — еще тише ответил Александр. — Я ничего не знаю. Поверь мне, у меня нет готового решения. Мне кажется, я ей просто не нужен. Она очень любит этого человека.

— Ну, как знаешь, — сердито ответил Николай Васильевич и ушел к себе.

Александр долго крутился в постели, вспоминал Зою, ее голос, ее глаза, волосы, губы, раздвигающиеся в робкой улыбке. Господи, каким подонком надо быть, чтобы морочить голову такому доверчивому и нежному существу! Водит ее к себе домой, в собственную холостяцкую квартиру, и при этом нагло врет, что квартира эта принадлежит его другу, уехавшему в загранкомандировку, и что дома у него жена-инвалид. А она всему верит безоглядно. И любит его. Не просто любит — обожает.

В этот момент Саша Ташков отчетливо осознал, что должен жениться на Зое Смирнягиной чего бы ему это ни стоило.

* * *

Настя уже почти заснула, когда прямо над ее головой истошно заверещал телефон, стоящий рядом с диваном. Она решила подождать, пока Леша снимет трубку, но внезапно очнулась от дремоты и вспомнила, что его нет. И ближайшие два дня не будет. Он уехал в Жуковский, к родителям, потому что там находился институт, в котором он работал и в котором должен защищаться его политически активный аспирант.