Виховні досягнення

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 497

Визит не затянулся. Молодой человек в костюме вскоре вышел из дома и двинулся к калитке, причем пакет с переводом снова был у него в руках. Стало быть, он приезжал сюда не для того, чтобы кому-то передать тетради.

— Я останусь, — шепнул Короткой Николаю, — попробую выяснить, к кому он приезжал. А ты двигай за ним обратно в город или куда там еще он поедет.

Время было уже достаточно поздним, и, глядя вслед огням удалявшихся машин, Юра Коротков с досадой подумал о том, что добираться до Москвы ему будет очень и очень непросто. «Левака» здесь не поймаешь, а на местную милицию надежды мало.

Александр Ташков принял объект у Селуянова поздно ночью. Коля отправился спать, а Ташков терпеливо ждал в подворотне возле дома, куда явился молодой человек с пакетом в руках после поездки за город. Ждать пришлось до утра. В половине седьмого к подъезду подкатила синяя «Вольво», за рулем которой сидел уже известный Ташкову Ильяс, квартирант Иры Терехиной. Это уже становилось интересным. Выходит, в похищении Наташи Терехиной замешаны люди Аякса? Или Ильяс подрабатывает в нескольких местах, или, проще говоря, на нескольких хозяев?

Вышедший из подъезда фигурант сел в машину к Ильясу, Ташков доехал следом за ними до аэропорта, где убедился, что ни фигурант, ни Ильяс никуда не улетают. Улетал совсем другой человек, которому фигурант передал пакет с тремя тетрадями. Пакет был все тем же, в котором эти тетради принесла вчера на встречу с фигурантом Нина Камышова. Человек с пакетом встал в очередь на регистрацию на львовский рейс, Ильяс с фигурантом стояли с ним рядом и о чем-то оживленно беседовали. Ташков не хотел упускать парочку в синей «Вольво», поэтому зашел к коллегам, работающим в аэропорту, и связался с приятелем из соответствующего ведомства Украины. Приятель обещал помочь и сделать все, что нужно. Однако на эту организационную часть ушло время, и когда Ташков снова оказался в зале регистрации, интересующие его люди исчезли. Человек, принявший пакет, продолжал стоять в очереди, но уже в одиночестве. Александр кинулся на стоянку, рванул дверцу своей машины и помчался по шоссе в сторону Москвы, но синюю «Вольво» так и не догнал. Конечно, это было не смертельно, ведь он знал, кто такой Ильяс и где его можно найти, но жаль было терять фигуранта. Теперь его не отыщешь, а спрашивать у Ильяса означает засветить всю комбинацию, ведь группа Аякса, судя по всему, и не подозревает, что ее серьезно разрабатывают. И хорошо бы продержать их в этом неведении как можно дольше.

Расстроенный Саша вернулся в Москву, пытаясь утешить себя надеждой на украинских коллег, которые не упустят пассажира львовского рейса. Около десяти утра он пришел к себе на работу, и тут же на столе затренькал внутренний телефон.

— Ташков, — послышался голос начальника отделения, — свяжись с МУРом, там что-то срочное.

Александр горестно вздохнул, снял трубку и позвонил полковнику Гордееву. Виктор Алексеевич продиктовал ему данные человека, на чье имя был оформлен дачный участок, куда накануне наведывался фигурант.

— Это данные из местной милиции, — прокомментировал под конец Гордеев, — они, как вы понимаете, могут оказаться изрядно устаревшими. Ваша задача быстренько сделать установку на жильцов и на владельцев, если это разные лица. К вечеру жду результаты.

Саша внимательно посмотрел на листок с записями, сделанными под диктовку Гордеева. Владелец дачи обладает ею уже без малого четыре десятка лет, приличный человек в весьма преклонном возрасте. Небось помер давным-давно, на даче теперь живут дети и внуки, а в местной милиции он все числится живым хозяином. Черт знает, что творится теперь с информацией! Никто не заботится о том, чтобы она была полной и достоверной.

К восьми часам вечера Александр Ташков прибыл на Петровку с докладом о результатах оперативной установки.

— Вот это номер, — протянул полковник Гордеев, выслушав его. — Никогда бы не подумал. Все, что угодно, только не это. Может, случайное совпадение?

— Нет, Виктор Алексеевич, — вмешалась Настя, которая сидела тут же, в кабинете Гордеева, — это не совпадение. Конечно, это совершенно неожиданно, но зато многое объясняет. Да не многое, а практически все.

ГЛАВА 19

Львовские коллеги Ташкова сработали на совесть, но то, что им удалось узнать, несколько обескураживало. Пассажира, вылетевшего из Москвы во Львов, встретили и проводили до места, но место это оказалось усадьбой детского дома, расположенной в Карпатах. Детский дом в связи с нехваткой бюджетных средств долгое время приходил в упадок, и наконец в прошлом году его просто закрыли, распределив оставшихся малышей до другим детским домам, а усадьбу кто-то взял в аренду. И что там теперь находится, никто не знал. Вернее, кто-то наверняка знал, но молчал.

Понаблюдав за усадьбой, украинские оперативники обнаружили мощную охрану и сделали вывод о полной невозможности проникнуть за ворота мирным путем. О чем и сообщили Александру Ташкову.

— Сашко, тут надо выходить на государственный уровень, — сказали они, — сами мы ничего не сделаем. Тот, кто взял усадьбу в аренду, должен был давать огромные взятки, и те чиновники, которые эти взятки брали, за красивые очи нам ничего не скажут. А если и скажут, то, во-первых, наврут, а во-вторых, информация сразу же утечет к арендаторам. Тебе это надо?

Ташкову «этого» было не надо. И он решил вылететь во Львов, чтобы посмотреть на месте, что можно сделать. Но перед отъездом он встретился с Зоей Смирнягиной и рассказал ей о докторе Волохове. Он ощущал почти физическую боль от каждого сказанного им слова и видел, как тяжело Зое, но не считал себя вправе скрывать от нее правду.

— Что же, ребенок, которого я рожу, будет не человеком? — тихо спросила Зоя, когда Ташков умолк.

— Да нет же, Зоенька, он будет человеком, но... Вероятно, не совсем обычным.

— Я не хочу, — покачала она головой. — Я не хочу его рожать.

— Не говори глупости, у тебя уже большой срок для аборта. Ни один врач не возьмется.

— Можно сделать искусственные роды. Я придумаю что-нибудь, поговорю с врачами. Я не буду рожать этого ребенка. Господи, ну почему это должно было случиться именно со мной! Родители так радовались, что у них наконец будет внук, хоть под конец жизни хотели с малышом повозиться. Что я им теперь скажу? Что они зря радовались? Что их дочь связалась с негодяем и проходимцем? Им-то за что такой удар. Какая я дура, Саша, какая дура, что поверила. Выходит, Валерий Васильевич меня совсем не любил, да?

— Погоди, Зоя, не надо так резко, — ласково сказал Ташков. — Доктор Волохов — это одна песня, а твой ребенок — совсем другая, не надо валить все в одну кучу. Да, Волохов негодяй, но ребенок-то при чем? Ты должна его родить и воспитывать, одно к другому касательства не имеет.

— Я не смогу, Саша, я все время буду думать о том, что он не настоящий. Искусственный. Это грех — делать искусственных людей, большой грех.

— Ну что ты придумываешь, нет тут никакого греха. Это все иллюзия. Зоя, подумай о том, что одна женщина впала в такое же заблуждение, поддалась иллюзии греха и искалечила тем самым своих детей и себя саму, а мужа просто убила. Вот это действительно грех. Не повторяй ее ошибку. Очень тебя прошу, не предпринимай ничего, оставь все как есть.

— Он меня обманул, — глухо произнесла Зоя, глядя куда-то в сторону, но я не могу его винить за это. Я сама виновата в том, что позволила себя обмануть. Я должна была понимать, что такой человек, как Валерий Васильевич, не может мной заинтересоваться. Кто я и кто он? Я ему не пара. Но я закрыла на все глаза, я была счастлива, я надеялась...

— Прекрати! — Ташков повысил голос и резко встал из-за стола.

Они сидели в уличном кафе возле одной из станций метро на окраине Москвы. Здесь было тихо и малолюдно, а в кафе они были вообще единственными посетителями, поэтому разговаривать можно было, не стесняясь посторонних ушей.

— Кто вбил тебе в голову эту чушь? С чего ты решила, что такой человек, как Волохов, не может всерьез тобой увлечься? Да, Волохов тебя не любит и не любил никогда, но это не потому, что ты недостойна его любви, а потому, что он вообще никого никогда не любил, он так устроен, понимаешь? У него в организме нет того приспособления, которым любят. Ты — молодая красивая женщина, а ты себя заживо хоронишь. Ну куда это годится? Ты должна ходить, высоко подняв голову, носить короткие юбки, чтобы все видели твои длинные ноги, ты должна улыбаться, чтобы всем показывать свои великолепные зубы. А ты что с собой сделала? Съежилась, сжалась в комочек и боишься слово лишнее сказать. Была б моя воля...

Ташков запнулся, подыскивая слова. Была б его воля, он одел бы Зою в самые лучшие платья и меха, он сделал бы все, чтобы она стала веселой и начала улыбаться. Он любил бы ее, холил и лелеял, делал ей подарки, помогал по дому и растил вместе с ней детей. Но разве он мог сейчас сказать ей об этом?

— Зоенька, сегодня вечером я уезжаю в командировку. Надеюсь, что это ненадолго. Ты можешь дать мне слово, что не наделаешь глупостей, пока меня не будет? Конечно, я не могу повлиять на решения, которые ты принимаешь, ты взрослый человек и сама себе хозяйка, ты сама распоряжаешься своей жизнью, но я прошу тебя только об одном: какое бы решение ты ни приняла, ничего не предпринимай, пока я не вернусь. Обещаешь?

— Хорошо, Саша. Я подожду, пока ты вернешься. Хотя, видит Бог, я не понимаю, что может измениться за это время. То, что ты мне рассказал, останется правдой и через неделю, и через месяц. И с этим уже ничего не поделаешь.

— Ты права, факты останутся такими же, но может измениться твое отношение к ним. Я хочу, чтобы ты сделала одну вещь. Вот адрес, — он протянул Зое клочок бумажки, — по этому адресу живет старшая дочь Волохова Ира Терехина. Познакомься с ней и посмотри, как она живет. Посмотри, какой она человек. Посмотри, как ей трудно и как мужественно она борется. Если следовать твоей ущербной логике, она тоже искусственное существо, не имеющее права на существование. Посмотри на нее внимательно, Зоенька, и если в тебе не шевельнется жалость и сочувствие к ней, значит, я кругом не прав. Если, глядя на Иру, ты не поймешь, что она — такой же человек, как и ты, как я, как все мы, значит, тебе действительно не нужно рожать этого ребенка. И я больше не стану убеждать тебя и настаивать на том, чтобы ты сохранила ему жизнь. Ты сделаешь то, о чем я прошу?

— Хорошо, Саша, — послушно повторила она, — я познакомлюсь с ней, если ты этого хочешь. Только не сердись на меня, пожалуйста, я и так чувствую себя виноватой.

Ташков подошел к ней, обнял, осторожно прикоснувшись губами к ее волосам, вкусно пахнущим шампунем и духами.

— Ну что ты, Зоя, зачем ты так говоришь. Ты ни в чем не виновата, просто так вышло. И помни: что бы ни случилось, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Всегда. И во всем. Ты меня поняла?

— Спасибо, Саша, — ответила она, сглатывая слезы.

Во Львов Ташков прилетел не один. Поскольку речь шла о группе, наверняка связанной с таинственным Аяксом, вместе с Сашей на Украину отправились еще два человека. Львовские оперативники показали им план местности, где располагалась усадьба бывшего детского дома.

— Или официальный путь с множеством препон, потерей времени и гарантией утечки информации, или операция захвата с потерей личного состава, — сделали они вывод после трехчасового совещания.

Вывод, конечно, не утешал.

— Есть еще одно обстоятельство, — сказал Ташков. — Если даже мы придумаем такой план захвата, при котором потери будут минимальными, мы мало чего добьемся. Девочку мы освободим и обитателей усадьбы арестуем, а дальше что? Аякса среди них наверняка нет. И мы его никогда не найдем, так же, как и остальных членов группировки. Наивно надеяться на то, что арестованные сдадут нам остальных. Человек, воспитанный в исламе, умеет не испытывать страха и мужественно встречать смерть. Вряд ли нам удастся их испугать настолько, что они пойдут на предательство своих. Я знаю, среди членов группировки есть люди, которые работают просто за деньги, но их очень и очень мало. Основная масса борется за идею, и мы должны с этим считаться. Если же выкурить обитателей особняка мирным и легальным путем, они обязательно приведут нас к Аяксу и к другим, которых мы, может быть, еще не знаем. Конечно, Ташков лукавил. Он уже был почти полностью уверен, что знает, кто такой Аякс. На совещании у полковника Гордеева его сотрудница Каменская излагала факты очень убедительно и логично. Но сейчас Ташков думал о другом. Он думал о тех ребятах-спецназовцах, которых пошлют в горы брать усадьбу. Если там действительно мощная охрана, то потери будут немалыми. Ради чего? Почему эти ребята должны жертвовать собой? Александр достаточно давно занимался оперативной работой и хорошо знал, что жизнями спецназа никто не дорожит, все это одни красивые слова. Чуть что — поднимают их и посылают на задание, не удосужившись провести предварительную подготовку, даже не дав себе труд подумать о том, как можно было бы обойтись без них. Этих ребят рассматривают как живое мясо, которое не жалко. Чего их жалеть, в самом деле? Работа у них такая. Рисковать собой — их прямая обязанность, они за это получают оклад денежного содержания. Только за два последних года Ташков похоронил пятерых своих друзей, служивших в спецназе. Поэтому сегодня он считал, что, если может сделать хоть что-то, чтобы сохранить хотя бы одну жизнь, он должен это сделать. Никто не заботится об этих ребятах, никто не дорожит их жизнями, и некому их защитить.

— Что ты предлагаешь? — спросил его начальник львовского управления. — У тебя есть вариант?

— Я должен подумать.

— Только недолго, — предупредил Ташкова подполковник Фетисов, приехавший вместе с ним из Москвы. — Времени в обрез. Сам же говорил, у них там девочка. Не дай Бог с ней что случится.

— Не должно. Если Волохов сказал правду, девочка им нужна для исследований и еще для чего-то. Я пока не понял, для чего еще, но это «что-то» совершенно точно есть. Не зря они послали человека в Москву сначала за медицинской картой, потом за книгой. Наташа нужна им живая, по крайней мере пока. Не стали бы они прилагать такие усилия, чтобы достать для нее редкую книгу, если уже списали ее со счетов.

— Может, ты и прав, — задумчиво сказал местный начальник, — но все равно лучше бы побыстрей.

Остаток дня Ташков провел, гуляя по городу. То и дело он останавливался на бульварах перед стендами с расклеенными газетами и пытался их читать. Украинского языка Александр не знал, но кое-что понять все-таки мог. С трудом продравшись сквозь отчасти понятные и совсем непонятные слова, он убедился, что смысл уловить вполне может, и начал изучать местную прессу более пристально. Наконец он нашел то, что искал: статью о благотворительном фонде «Щасливе дитинство», что в переводе означало «Счастливое детство». Здесь же, в статье, был указан адрес фонда и его расчетный счет.

Фонд располагался в маленьком уютном особнячке на улице Ивана Франко. Ташков приготовился к тому, что придется долго и упорно пробиваться к директору фонда, но, к его удивлению, все получилось легко и быстро. Здесь ему не встретилось ни одного мужчины, кругом были только женщины, которым вообще не свойственна охранная психология «держать и не пущать». Все они говорили по-украински, но Ташков их понимал.

Директором фонда тоже была женщина, и Ташкову лицо ее показалось смутно знакомым. Он совершенно точно уже видел раньше эти четко прорисованные брови над слегка раскосыми кошачьими глазами, эту гладкую прическу и полные, красивого рисунка губы. Неужели они знакомы? Это было бы неслыханной удачей.

— Мне кажется, мы с вами встречались, — как можно обаятельнее улыбнулся он. — Вы меня не помните?

— Вы ошибаетесь, — строго ответила директор фонда.

— Но ваше лицо мне знакомо.

— Ничего удивительного, — она слегка улыбнулась, — но мне приятно, что меня все еще узнают, хотя я уже давно не снимаюсь.

Не снимаюсь. Черт возьми, это была Жанна Дорошенко, когда-то очень известная актриса, прославившаяся в нашумевшем телесериале на историческую тему.

— Не ожидал увидеть вас здесь, — признался Ташков. — Если бы мне сказали, что Жанна Дорошенко занялась благотворительной деятельностью, я бы скорее подумал, что вы создали фонд поддержки артистов или театров или что-нибудь в этом же роде.

— А я поддерживаю не артистов и не театры, а обездоленных детей. Вас не должно это удивлять. Для большинства людей я актриса, которую знают по телефильмам, а ведь я всю жизнь работала в детском театре здесь, во Львове. Мы часто давали благотворительные спектакли для сирот, для детдомовских и интернатских детишек, для детей-инвалидов. Так что с проблемами несчастливого детства, — она грустно усмехнулась, — я знакома очень хорошо. И когда таких благотворительных спектаклей стало все меньше и меньше, когда нас все реже стали приглашать выступать в больницах и детских домах, я спросила себя: разве обездоленных детей у нас становится меньше? Разве уже не осталось у нас тех детей, которым нужно наше искусство, но которые не могут заплатить за билет на спектакль? Ответ вы сами можете себе представить. Оказалось, что детей по-прежнему много, только они вдруг стали никому не нужны. У государства не хватает денег на них. Вот и все. Но это лирика. Вы, собственно, с чем пожаловали?

— Я хотел бы поговорить с вами насчет детского дома в Карпатах, недалеко от Косова.

— Знаю, — кивнула Дорошенко, — есть такой, вернее, был. Детишек распихали кого куда, а все жители поселка остались без работы. Ведь сотрудники детдома в основном все поселковые — воспитатели, врачи, повара, уборщицы и все остальные. Не представляю, на что они теперь живут, там никакого производства нет, заработать негде. Фруктами торгуют из собственных садов да контрабандой занимаются, благо граница рядом. Так что вы хотели сказать насчет детдома?

— Я полностью разделяю вашу озабоченность, — очень серьезно произнес Ташков, — и хочу сделать так, чтобы детский дом был восстановлен.

— И как вы предполагаете это сделать? — вздернула красивые брови Дорошенко. — На голом энтузиазме?

— Не совсем. Мне удалось выяснить, что усадьба сдана в аренду на три года. Из этих трех лет прошел только год. Первое, что нужно сделать, выкупить усадьбу.

— Что значит выкупить? Вы же сами сказали, что она сдана в аренду. Это значит, что заключен договор, и до истечения трех лет его нельзя расторгнуть.

— Можно, Жанна Петровна, расторгнуть можно любой договор. Другое дело, что при досрочном расторжении придется платить большую неустойку. Но это уже вопрос денег, а не возможностей.

— У фонда нет таких денег, — вздохнула Дорошенко. — Мы, к сожалению, нищие, хотя что-то, конечно, пытаемся делать. Так что ваша идея, увы, несостоятельна.

— Деньги есть. Их хватит на то, чтобы выплатить неустойку. Более того, их хватит даже на то, чтобы вложить в прибыльное предприятие и получать солидный доход, который позволит содержать детишек в усадьбе и платить зарплату персоналу.

— Откуда эти деньги? Какой-нибудь криминал?

— Это мои собственные деньги.

— Вы меценат? Подпольный миллионер?

— Помилуйте, Жанна Петровна, я вовсе не подпольный, я самый обыкновенный российский миллионер. Деньги у меня абсолютно честные, я могу отчитаться перед вами за каждый рубль. Если вас это интересует, поясню: это наследство, которое я получил очень давно и к которому за все годы ни разу не прикоснулся, в том смысле, что не потратил из него ни копейки. Но я сделал все для того, чтобы оно приумножалось. Вы, вероятно, слышали о таком писателе Михаиле Богатове?

— Разумеется, — пожала плечами Дорошенко, — это классика советской литературы, мы его произведения еще в школе проходили. Да они почти все экранизированы. Кстати, я даже играла в двух экранизациях его романов на украинском телевидении. Почему вы вспомнили о Богатове? Он же давно умер. Кажется, погиб в катастрофе, если я не путаю.

— Потому что я — его наследник. К моменту гибели Михаил Федорович был мужем моей матери и невероятно состоятельным человеком, и все его деньги перешли ко мне. Потом стали поступать гонорары за многочисленные переиздания в нашей стране и за рубежом, так что можете себе представить, о каких суммах идет речь. Их должно хватить на то, чтобы возродить детский дом и поставить его на ноги, если вы сумеете правильно распорядиться этими деньгами.

— Заманчиво. И что вы хотите взамен?

— Взамен? Ничего. Ровным счетом ничего. Считайте это благотворительным взносом.

— Александр Николаевич, мы с вами взрослые люди и понимаем, что благотворительности на пустом месте не бывает. Времена не те, да и люди тоже. Какой у вас интерес в этом деле? Имейте в виду, пока я не пойму, что вами движет, я не приму ваше предложение. Вы гражданин России, так почему вы решили осчастливить своим широким жестом именно украинских ребятишек? Что, в России не осталось ни одного обездоленного ребенка?

— У меня такое впечатление, что вы ищете предлог для отказа. Я не ошибся?

— Вы ошиблись, — строго сказала Дорошенко. — У меня нет желания отказаться от вашего дара, что скрывать, он нам очень нужен. И проблема детских домов действительно больная. Но я не могу рисковать репутацией фонда. Если окажется, что вы затеяли какую-то аферу...

— Жанна Петровна, поверьте мне, в том, что я предлагаю, нет ничего незаконного или криминального. Я предлагаю вам чистые честные деньги. И хочу, чтобы в усадьбу как можно скорее приехали официальные представители фонда вместе с закарпатской администрацией и решили вопрос о досрочном расторжении договора. Да, вы не ошиблись, у меня есть определенные условия, на которых я передам вам взнос, но это именно условия, а не корыстный интерес.

— О каких условиях идет речь?

— Усадьба должна быть как можно быстрее освобождена от арендаторов. Мы с вами, как вы правильно заметили, взрослые люди и не можем не понимать, что за расселение детей из усадьбы и заключение договора аренды были заплачены огромные взятки и в Киеве, и во Львове, и в Закарпатье. Люди, эти взятки получившие, будут стоять насмерть, чтобы не допустить расторжения договора, тем более что арендаторы начнут на них давить. Это все очень серьезно, Жанна Петровна, и мне это не нравится. Мне не нравится, когда какие-то бандиты и взяточники решают свои вопросы за счет детей-сирот. Считайте, что это моя блажь. Я не истратил ни копейки из наследства писателя Богатова, потому что хотел, чтобы вложение этих денег было таким, за которое Михаилу Федоровичу не было бы стыдно. Вы читали его книги и даже снимались в фильмах, поставленных по его романам, и вы должны хорошо представлять себе, что сам Богатов поступил бы точно так же. У него было обостренное чувство справедливости и огромная любовь к детям.

Ташков лгал вдохновенно и не переставал сам себе удивляться: откуда только доводы берутся? Он тоже проходил в школе нетленные произведения классика советской литературы, и от этих повестей и романов у него осталось только ощущение занудности и соцреалистической лакированности. Никакого особенного чувства справедливости и никакой любви к детям он там не видел. Более того, этот «глашатай справедливости и счастливого детства» не остановился перед тем, чтобы жениться на женщине, которая бросила единственного ребенка. Но это было не важно. Важным было то, что он понял Жанну Петровну Дорошенко, почувствовал ее, проникся ее мышлением и теперь точно знал, какими словами с ней надо разговаривать, чтобы добиться того, чего он хотел.

— Я бы хотел, чтобы мое имя не предавалось огласке. Не знаю, как у вас, а у нас в России опасно обнародовать собственное благосостояние. Если станет известно, что я пожертвовал такие большие деньги на благотворительность, мне не дадут покоя всякие сволочи и вымогатели, полагая, что я отдал на детский дом лишь малую толику, а остальное припрятал. Я никому не смогу доказать, что отдал все подчистую, мне просто не поверят.

— Разумеется, — согласно кивнула Дорошенко, — если таково ваше желание...

Ташков понял, что сломил ее сопротивление, основанное на вполне объяснимой подозрительности к благодетелю. Дальше дело пойдет быстрее и проще.

* * *

Первое, что увидел Мирон, войдя утром в комнату к Наташе, были три толстые тетради с переводом книги Дюруа. Это был удар ниже пояса. Неужели опять провал? У них снова ничего не вышло, книгу нашли и привезли сюда, а милиция проморгала посланника.

Наташа держалась изо всех сил, но Мирон видел, что она с трудом сдерживает слезы. Тоже, видно, поняла, что вся их хитроумная комбинация ни к чему не привела.

— О, я вижу, тебе привезли «Логические основы современного анализа», — сказал он громко и как можно веселее, хотя у самого ком в горле стоял. — Это очень хорошо. Ты уже начинала читать?

— Нет еще, — еле слышно ответила Наташа. — Ее только сейчас принесли, минут десять назад.

— Тебе надо сначала внимательно прочитать все. Следи за тем, чтобы тебе все было понятно. Если чувствуешь, что не понимаешь, сразу спрашивай меня, ни в коем случае нельзя двигаться к следующей теореме, если не усвоила предыдущую. Давай, начинай, а я пока кое-какие задачки порешаю на компьютере.

— Мирон, неужели я правда такая тупая? Мне казалось, я все так хорошо понимаю, а ты говоришь, что все неправильно.

— Наташа, не передергивай, — сухо ответил он. — Я не говорил, что все неправильно. Я только обратил внимание на то, что многие теоремы ты просто выучила, но душой в них не проникла. Это школярский подход, и если бы ты должна была сдавать экзамен по математике на уровне третьего курса института, это было бы вполне нормально. Но мы с тобой занимаемся не вузовской математикой, не школярством, а настоящей наукой, большой наукой, понимаешь? Твои способности вполне позволяют это делать. А в большой науке школярство недопустимо. Прочитав доказательство теоремы, ты должна удивиться и сказать себе: «Ну правильно, а как же может быть иначе». А до тех пор, пока ты говоришь: «Ладно, я запомню и буду иметь в виду, что это так», у тебя ничего не выйдет. Для этого и написана книга Дюруа, чтобы помочь взглянуть на сложные вещи под другим углом зрения, дать новую логику и облегчить усвоение материала.

В комнате повисла тишина, прерываемая только шелестом переворачиваемых страниц и мягким щелканьем клавиш. Через некоторое время Наташа подняла голову.

— Мирон...

— Да? Что-то непонятно?

— Нет, мне плохо видно, текст очень бледный. Подвинь меня, пожалуйста, к окну поближе.

Мирон с трудом сдержал улыбку. Книга Дюруа, конечно, вещь полезная, но Наташе Терехиной совершенно не нужна, девочка все это давно усвоила, и усвоила блестяще. Но надо делать хорошую мину при плохой игре, раз уж он так старательно вливал в уши Василию байку о необходимости быстро раздобыть книгу. Раздобыли — теперь будь любезен, используй ее на благо общему делу демонстрации необыкновенных способностей девушки. Наташа терпеливо читает, но и о деле помнит. Переставить ее кресло поближе к окну означает посадить ее рядом с Мироном у компьютера. Этого она и добивается. Молодец. Он передвинул кресло, усадив Наташу рядом с собой, и начал быстро набирать текст.

«Не волнуйся, еще не все потеряно. Надо немного подождать. Может быть, все получилось».

Наташа, казалось, полностью углубилась в книгу.

— Я не поняла, — вдруг сказала она, — сколько итераций нужно проделать?

Мирон заглянул в книгу и пробежал глазами абзац, на который она указала. Про итерации там не было ни слова. Но он понял ее вопрос: «Сколько нужно ждать?» — и быстро напечатал ответ:

«Я думаю, дня три-четыре. За это время мы должны придумать следующий ход, если выяснится, что у нас ничего не вышло. Только не падай духом. Мы выберемся, я тебе обещаю».

А вслух при этом сказал:

— Прочти внимательно предыдущую теорему, там все сказано.

Еще через некоторое время Наташа закрыла тетрадь с переводом.

— Проверь меня, пожалуйста. Мне кажется, я теперь все поняла. Но ты был прав, после этой книги все доказательства выглядят совершенно по-другому.