Масштаби втрат і руйнувань. Наслідки Першої світової війни

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 1119

– Да ты ж вроде достаточно открытый человек и общительный, разве нет? – удивился тогда Рин.

– Слишком, – мрачно сказала Никс. – Я вспыльчивая, если ты еще не заметил. Немногие могут меня терпеть. Марик говорит, что это из-за проклятия, а мне-то какая разница, из-за чего? Один друг как-то раз сказал мне, что эмоциональность – это вкусно, это хорошо. Как курица. Все, мол, любят курицу. Но если тебе ее целую в рот суют, то тут уж не до любви... Ох. Как-то так.

Рин не стал затевать формального спора насчет наличия в мире вегетарианцев, но сказал, что в городе есть несколько специализированных магазинов с фурнитурой и прочими товарами для рукодельниц – он там золотые пуговицы для сюртука брал. А потом поведал, чего в городе есть еще такого хорошего, за что его можно любить и не желать из него никуда деваться.

И вот теперь они стояли метрах в сорока от здания академии, и пауза как-то неприлично затянулась.

Никс не выдержала первой.

– Рин, я никак не помогу тебе стать ближе к нашему общему знакомому некроманту! – выпалила она, даже зажмурившись.

Рин молчал. Никс приоткрыла левый глаз, увидела, что он не злится и не убежал, и даже не слишком удивлен, и затем открыла второй глаз.

– Хорошо, – произнес Рин Даблкнот со слегка недоуменной усмешкой. – Я, в общем-то, и не думал об этом... стоп, погоди, ты все это время?..

Никс кивнула. Поняла, что уши краснеют, и уставилась в землю.

– Ну, а почему тогда ты мне так помогаешь? – спросила, не поднимая взгляда. – Что я тебе? У тебя ж это... и друзей, наверное, и фанатов, и вообще. Мне восемнадцать лет, я не могу быть тебе по-настоящему интересна, я же знаю. Ты, наверное, думаешь, что я глупая, и я, возможно, правда глупая, но зачем... или ты просто сам для себя? Может, у тебя какой-то минимум добрых дел запланирован на неделю?

– Хм-м, – протянул Рин, – а ведь неплохая идея-то! «Минимум добрых дел». И в приложение к нему – «минимум злых», чтобы уравновешивало.

– Издеваешься?

– Если только самую малость, – Рин говорил насмешливо, но не злобно. Его этот разговор явно радовал.

Никс взяла себя в руки и посмотрела ему в лицо:

– Ладно, прости, если наговорила глупостей. Я пойду. Спасибо тебе еще раз, если что-то надо, говори, я... ну, в общем, я к твоим услугам. Пока.

И она развернулась по направлению к академии.

– Стой, – Рин успел удержать ее, поймав за запястье. Никс снова как будто бы обожгло кожу – такие у него были горячие пальцы, по-настоящему горячие. Рин тут же отпустил ее руку.

– Ты номер-то мой полный запиши, – сказал он в ответ на ее затравленный взгляд. – И, собственно, жду тебя в пятницу в библиотеке при академии.

– Ч-что? – переспросила Никс.

– Ох.

Рин стал хлопать себя по карманам и в итоге вынул из внутреннего белый бумажный прямоугольник и протянул Никс. Это оказалась визитка, отпечатанная на простой белой бумаге, чуть плотнее, чем обычная офисная, и никаких излишеств не содержащая: только полное имя владельца и телефон.

Никс перечитала еще раз простую черную надпись. Посмотрела на Рина. Потом снова на визитку.

– Т-ты...

Он улыбнулся:

– Ага, пора бы познакомиться, как полагается. Рейнхард Майерс – это я. Твой куратор. Бывают в жизни странные сближения.

– Н-но... как? Что? А как же? А Даблкнот? Ничего не понимаю!

Рин развернулся на каблуках и ловко принял героическую позу. Растопырив пальцы, прижал ладонь к груди и заговорил трагически и театрально:

– Рейнхард Майерс – имя данное, настоящее, и оно обязывает. А вот Рин Даблкнот – имя созданное, вот этими руками из ничего сделанное, – он развел ладонями для наглядности, – и оно – моё. Во всем своем сиянии. Во всей своей тщете и несовершенстве. Мне не перед кем за него оправдываться, мне нечему соответствовать. Каждый следующий миг я и только я решаю, кто такой Рин Даблкнот и каков он.

К концу его речи Никс все-таки удалось подобрать отпавшую челюсть и в целом побороть изумление. Как только она справилась с шоком, Рин Даблкнот, он же – Рейнхард Майерс, слегка наклонился и коротко потрепал ее за щеку.

– Удачи тебе, огненный элементалист, и да прославишь ты родную гильдию.

Никс стояла, остолбенев, приложив пальцы к щеке и глядя вслед уходящему Рейнхарду, и в голове ее искреннее недоумение постепенно сменилось возмущением:

– А это что было сейчас такое вообще?

Причем самым странным ей показалось выражение глаз этого самого Рейнхарда, когда он дотронулся до ее щеки. Ладно, маги не должны касаться друг друга. Люди не должны так запросто касаться друг друга. Но во взгляде Рейнхарда Никс увидела какое-то странное, тоскливое тепло – надежду, что ли? Что это могло значить?

Потом она оглянулась на академию и осознала, что все это время столпившиеся возле здания студенты внимательно наблюдали разворачивающееся на дороге действо, да и из окон тоже смотрели...

И тогда Никс поняла, что неприятности только начинаются.

К концу занятия Никола в тридцать пятый раз пожалела о том, что решила, во-первых, поступать именно сюда, а, во-вторых, вообще посетить сегодня академию.

Девчонки-одногруппницы поглядывали искоса, и Никс, в качестве мести, рассматривала их в ответ, прислушиваясь к лекции по композиции вполуха, хоть и это занятие ей тоже уже порядком поднадоело.

Она устало оперлась подбородком об сложенные на столе локти. Ей казалось сущим лицемерием собственное желание обвинить одногруппниц в обыкновенности, ведь Никс знала не понаслышке, как полезно бывает не выбиваться из коллектива хотя бы внешне. Но дома-то ей ждалось и чаялось, что народ в академии будет чудной и странный, интересный и заводной, характерный и яркий. На экзаменах она как-то ни к кому и не присматривалась, – другие заботы были, – а вот теперь увидела, насколько девчата, собравшиеся в аудитории, просты. И ленивы. Никто, кроме нее, даже на листочке ничего не рисует помимо того, что преподаватель велел – а где это видано?

Никола пририсовала к законспектированному с доски квадрату с разноформатными композиционными пятнами усы, лапы и хвост, чтобы наверняка не быть, как они. А они, только лектор вышел за дверь, решили не ограничиваться косыми взглядами и возникли прямо перед столом Николы.

Две юные девы нетерпеливо перебирали пальчиками по крышке столешницы, ожидая, когда Никс на них посмотрит.

– Вы чего? – спросила она, таки подняв взгляд.

– Привет, – сказала одна, с мышастым каре, – меня зовут Клер, а это Ксю. Мы видели тебя с утра с вокалистом из «Негорюй». Вы встречаетесь?

Ксю покраснела от шеи и до лба. Никс было напрягшаяся, откинулась на спинку стула и глянула на девиц, как на умалишенных. Вздохнула. Произнесла голосом, не предвещающим ничего хорошего:

– А вы с какой целью интересуетесь?.. Я не...

– Да ладно, не отнекивайся, мы все понимаем, – перебила ее Клер. – Мы сами его очень любим, как настоящие поклонницы творчества, и понимаем, как это, и почему ты отрицаешь вашу связь.

– Это очень правильно! – поддакнула Ксю, снова краснея.

– Вряд ли кто-то вообще отказался бы...

Никс захлопнула тетрадь и поднялась, как никогда жалея, что ей не хватает роста, чтобы такого рода жесты выглядели эффектнее. Взглянула на девушек исподлобья, добрых десять секунд отлавливая на подходе опасные и колкие слова, вот-вот готовые сорваться с языка, наверняка способные превратить ситуацию из нездоровой и неприятной в еще более компрометирующую. Но больше сдерживаться не смогла.

– Знаете, что, – произнесла она твердо, – между мужчиной и женщиной... девушкой, то есть, – возможна дружба. Такое понятие, как дружба. Чем, по-вашему, мужчины от нас отличаются? Да ничем. Точно такие же они. И, собственно, я не знаю, чего вы там себе понапридумывали, но Рин мне – друг, и все, и вообще, это, как бы, не ваше дело. Да?

Девчонки вздрогнули, а потом закивали, как игрушечные болванчики, и Никс показалось, что они вообще ничего не поняли из того, что она сказала. Разве, может, испугались слегка, встретив такой ответ. Ну, хоть не смеются, и то хорошо, а ведь могли бы – в качестве естественной защиты от стресса юные самочки человека так часто делают.

Никс сунула общую тетрадь под мышку и двинулась прочь из аудитории.

Выйдя в прохладный коридор, она досадливо прикрыла себе рот ладошкой. «Друг?»

Ах вот как, значит. Уже друг. За один день из этого мутного типа, с которым не стоит иметь дел никогда-приникогда, успел эволюционировать в друга. Талант!

И если предположение этих странных Клер и Ксю – очевиднейший бред, замешанный на гормонах и недостатке мужского внимания, то вот своя собственная реакция Николу удивила, причем изрядно. Нет, Рин ей помог, бесспорно, и был добр с нею – крайне. Но записывать его в друзья рано. Особенно, учитывая то, что он отчебучил напоследок.

Вот вздумалось ему ей щеку трепать! Почему бы не... ну как-то по-нормальному не попрощаться? Пустышки лобызают друг другу воздух рядом с напудренными щечками, настоящие друзья обнимаются крепко, но коротко, парни, забывшие, что такое настоящее волшебство, пожимают друг другу руки. А кто и кого гладит по щекам? Зачем Рин так сделал? Нарочно, что ли? Он что, ее бабушка? Знал, что ли, что эти дуры заинтересуются и полезут расспрашивать? Зачем? Или тоже особо не думал ни о чем и ничего наперед не загадывал?

А Никс надо было просто сказать этим девушкам «нет», или отшутиться как-то, но ни в коем случае их не поучать и не оправдываться. Да можно было пококетничать, мол, «А-ха-ха, как знать, как знать»! Она же выбрала нарычать на девиц. Все, поздно. Первый гвоздь в гроб ее новой репутации заколочен.

Никс решила, что хорошенько подумает об этом позже, а сейчас надо заняться тем, что без нее не сделается никак – навестить Абеляра Никитовича и, собственно, узнать у него, где искать Аниту Совестную, и что это вообще за безобразие такое.

На этот раз деканат оказался открыт, и добрая на вид женщина, отвлекшись на секунду от бумаг, рассказала Никс, где кабинет искомого преподавателя. Никола привычно уже поплутала по этажам, начиная, вроде бы, улавливать какую-то систематичность в хаотичном на первый взгляд расположении аудиторий, и вскоре нашла нужную дверь.

Постучалась, вошла, тут же восхитилась старым, цветастым витражом в окне, с которым замечательно перекликался декор зеркал по обеим сторонам от массивного рабочего стола, приготовилась, собственно, здороваться с Абеляром Никитовичем и... обнаружила кривую ухмылку на плоском, бледном лице Катерины Берсы, расположившейся на стуле у стены. Нулевая элементалистка сидела, вольготно опершись локтем на лакированное дерево столешницы, и попивала чай из кружки тонкого полупрозрачного фарфора, оттопырив костлявый мизинчик.

– Проходи-проходи, Никола, я тебя ждал, – сказал Абеляр Никитович. – Чаю?

– А... Э-э... – Никс сглотнула. – Здравствуйте. А-а...

– Садись вот на стул свободный, – пригласил ее чтец. – Я так понимаю, ты по поводу Аниты?

– Угу, – кивнула Никс, присаживаясь на бежевый велюр и опасливо косясь на Кей.

– Катенька, расскажи еще раз, что стряслось с твоей подругой, – попросил чтец.

Кей коротко скривилась от обращения, но заговорила на удивление мягко и даже как-то расстроено:

– А нету Аниты нигде. Со вчерашнего дня – как пробило ее снова на шалость, так и не можем найти. Все ее стандартные места обыскали, все телефоны прозвонили, в кабинете покойной директрисы были, домой к ней ходили – нигде нет. С парнями она не водится, спит обычно тут же, или в кладовке среди пакетиков. Но что-то как будто бы пропал человек – и нету.

– А... она, что ли, шизофреник? – спросила Никс. – А кто за нее ответственен?

Катерина Берса и Абеляр Никитович смотрели на Николу и молчали. Каждый, наверное, думал о чем-то своем, а Никс показалось, что она снова что-то не то ляпнула.

– Подавать заявление о пропаже пока рано, – произнес чтец. – Если положенный срок пройдет и Анита не объявится, будем предпринимать официальные меры. А пока что будем делать все, что в наших силах. Я сегодня же после обеденной перемены объявлю по академии о пропаже.

– Спасибо, – произнесла Кей со вздохом.

Вздох этот был честным, грустным и каким-то даже капельку беззащитным.

Никс такого от Берсы не ожидала, а потому насторожилась.

Кей перевела взгляд на Николу:

– Чего? Злорадствуешь? Так сумку-то твою тоже теперь ищи-свищи.

– Ох, – только и сумела произнести Никс.

Кей поднялась:

– Я пойду.

И ушла.

А Никола осталась с Абеляром Никитовичем наедине и поняла, что теперь не знает, что и говорить. Как теперь на эту Аниту жаловаться?.. Как теперь сумку искать? Поэтому она сидела и молчала, покуда чтец не подвинул ей чашку с чаем.

– У меня так и не случилось возможности поблагодарить вас за моего непутевого родственника, – произнес Абеляр Никитович. – Я предполагал, что вероятность такого исхода не равна нулю, но чтобы все сложилось именно так... Этого я не ожидал.

Никс встрепенулась и взглянула чтецу в лицо, в серые выцветшие глаза, обрамленные мелкими морщинками и белесыми ресницами. Все ли чтецы – такие? Когда кто-нибудь пытается о них рассказать, других цветов обычно не вспоминают. И все же серый Абеляра Никитовича показался Никс скорее теплым, похожим на мягкий, благородный тон дымчатого кварца.

– Да я-то... Что меня-то, Эль-Марко благодарить надо, – пробормотала она. – Ой, я вспомнила! Я аж с весны хотела спросить вас, как это вы угадали, что ключевое слово будет сказано? А вдруг бы его никто никогда не сказал? И мы бы так и не узнали о вашем родственнике никогда!

– Ключевое слово? – удивился чтец. – Вот как ты это поняла...

– А? А что, нет? Не оно?

– Ключевым было не слово, а время. Я, как ты понимаешь, не пророк, и, как ты правильно рассудила, не могу знать, когда и что будет сказано.

– Вот как, – протянула Никола.

– А чье это было предположение, насчет ключевого слова? – осведомился чтец. – Твое?

– Не помню уже.

– Ну, ты не кори себя, если что. В подобных ситуациях ошибаются даже профессионалы.

Никс поднялась со стула, так и не притронувшись к чаю.

– Я к вам вообще-то приходила, чтобы рассказать, что эта Анита у меня сумку украла с ключами и студенческим билетом. Но что уж теперь. А еще... – она замешкалась, подбирая слова. Произнесла, наконец, аккуратно, стараясь не выдавать волнения и нерешительности: – Просто на всякий случай.. я хочу спросить: возможно ли мне будет поменять наставника? Если вдруг что. И что это такое может быть?

Абеляр Никитович ловко крутанул в пальцах перьевую ручку, улыбнулся в седые усы и хмыкнул:

– А что, не нравится?

– Какой из него будет наставник, я еще не знаю, – ответила Никс честно, чем вызвала у чтеца улыбку шире прежней.

Абеляр Никитович кивнул понимающе и стал объяснять:

– Наставник выбирается жребием. Если тебе будет угодно, это – судьба. Согласно Заповеди у наставника элементалиста довольно много прав, настолько, что это может показаться слегка бесчеловечным. Чтобы официально заполучить нового, тебе придется изрядно постараться, а ему – вытворить что-то из ряда вон. Перечень обоюдных обязательств он тебе сам зачитает на вашем первом занятии. Что же касается твоих опасений, то они мне понятны, но паниковать не спеши. Рейни – хороший мальчик. Может, он немного мерцает, ну так это все ледяные делают, природа у них такая. Главное, что у твоего наставника есть собственный вектор, направление. Многие всю жизнь ищут и не находят, а у него он, кажется, всегда был.

– Не то что б я очень хорошо вас поняла, – призналась Никс, – кроме слов «хороший мальчик» – но я буду иметь в виду.

Тут она вспомнила главное.

– Абеляр Никитович, я еще вот что хотела спросить...

– М-м? – внимательно взглянул на нее чтец.

– Вы же давно живете, вы сами рассказывали. Может, вам известно что-нибудь про такую магию, когда человеку начинает очень везти?

Абеляр Никитович нахмурился, сосредоточившись. Кивнул:

– Про что-то подобное я слышал. Но такого рода магия – скорее проклятие. Тут человек либо отбирает удачу у других, либо его собственная смещает точку равновесия, скажем так, и расплатой становится невезение. Было такое проклятие – «Удача Утопленника», – все зарегистрированные случаи кончались смертью носителя.

Никс сглотнула.

– И как долго человек проживал с этим проклятием?

– Когда как. А отчего ты интересуешься?

– Как бы вам так сказать...

– Говори, как есть.

Никс колебалась. С одной стороны – Абеляр может что-то подсказать. С другой стороны – не вздумает ли он изолировать ее от остальных? Она решила действовать классическим способом иносказания, внутренне скривившись от такой банальщины:

– Одна моя подруга, скажем так, подозревает, что на ней это проклятие есть.

Абеляр Никитович рассмеялся.

Никс замолкла на полуслове. Чего это он?

– Прости. Подруга или нет – не суть. Дело в том, что такое колдовали раньше, до войны, в наказание. Занимались этим, собственно, пророки. Нынче ни одна колдунья вероятностей не способна на такое.

А потом Абеляр Никитович посуровел, замолчал.

– Но у тебя же мальчик-судьбоплет, – произнес он, поднимая взгляд на Никс.

Она кивнула, ссутулив плечи.

– И что конкретно он сказал? – так же серьезно спросил Абеляр.

– Он сказал «пускай тебе везет, как проклятой», – повторила Никс Ромкины слова.

– То есть заклятия, как такового, он не произносил.

– Да откуда ж ему было знать, он же... он же до четырнадцати лет ни о чем не знал и рос в семье, которая предпочитала о нас не помнить.

– Тогда это может означать, что у тебя... у той твоей подруги есть надежда. Это не «Удача Утопленника». Это что-то его, собственное.

– А делать-то что? – обреченно и устало спросила Никс.

Абеляр Никитович помолчал.

– Думаю, единственный твой вариант – найти его.

«Ромку он имеет в виду», – подумала Никс.

Что ж, она и сама это знает.

– Если я что-то вспомню про это заклятие, я дам тебе знать, – проговорил Абеляр. – В конце концов, мы перед вами в долгу.

Никс заставила себя не показывать разочарования и слегка улыбнуться:

– Спасибо. И за ответы тоже. Теперь я и правда пойду.

Катерина Берса выловила Николу после первого же практического занятия, подкараулив в коридоре.

Еще вчера Никс готова была вцепиться Берсе в волосы, по-девичьи, яростно, раз уж огонь ее не жжет. Но жалость – чувство страшное и коварное – уже подточило ее решимость, чем Берса и воспользовалась.

– Пойдем в туалет, покурим, – безапелляционно предложила она, нахально подхватывая Никс под локоток.

– Я не курю! – возмутилась Никс, локоток отнимая.

Берса оказалась настойчивой. Она вцепилась Николе в плечо, увлекая за собой силой:

– Так я же тоже не курю!

– Отстань ты от меня!

– Пошли-пошли! – не унималась Кей.

Никс фыркнула. Правда, к тому моменту сама она порядком уже притомилась (на занятии они два часа к ряду натурально месили глину, вынимая из нее чужеродные вкрапления) и потому вскоре сдалась. Но все же проныла-пробурчала для проформы:

– Чего ты хочешь от меня, стремная, длинная, джинсовая, грубая, мерзкая, противная дылда?

– Это все? – осведомилась Кей, закрывая изнутри щеколду в, кажется, учительском туалете: внутри оказалось довольно просторно, стены были облицованы белым кафелем, окон не наблюдалось.

– Нет. Но у меня сейчас ни сил, ни фантазии все тебе излагать. Чего ты от меня хочешь и зачем сюда привела? Вроде бы не бить – и на том спасибо. И да, я уж со вчерашнего дня ничего не колдовала, если ты об этом.

– Отчасти, – сказала Кей и вытащила из кармана джинсовой куртки пачку сигарет.

Никс устало вздохнула и приложила ладонь ко лбу.

– Ты же сказала, что не куришь.

– Так я и не курю, – ответила Кей, поджигая толстую белую сигаретку. Потом она сунула фильтр в рот и набрала дыма не в легкие, но за щеки и тут же выпустила его вверх. Сизые змейки заструились под потолок.

– Чую присутствие волшебства, – сказала Никс, отлипая от стенки и настораживаясь. – Это что?

– Подарок друга, – ответила Кей. – От, понимаешь ли, настоящего. Подарок недавний, решила вот с тобой испытать. Нас, типа, сейчас не подслушать.

– Ох не нравится мне, чем это пахнет, – угрюмо пробормотала Никс, отмахиваясь от дыма.

– Да ладно, прикольно! Ванильненько!

– Да не это. Чего ты от меня хочешь... странная женщина?

Говоря слово «женщина» Никс невольно сымитировала интонацию одного друга семьи, и сама себе удивилась. Вот же приставучий говор!

– Я хотела сказать тебе, что похищение твоей сумки в мои планы не входило, – серьезно ответила Кей. – И я хочу принести тебе извинения за это, и в качестве, собственно, извинений предлагаю поговорить нормально. Сейчас я тебе все расскажу.

– О, Потерянный, что здесь творится? – вознегодовала Никс. – И тебе что, есть о чем рассказывать? А значит, за ту бумажку и высмеивание меня ты извиняться не хочешь? И за то, что наехала на меня в столовой?

– Да успокойся ты, успокойся, рыжая, – Кей примирительно подняла ладони с зажатой между большим и указательным пальцами левой сигареткой. – Так было надо. Послушай меня.

– Надо?! Кому надо?

– У меня вас таких каждый год по пять штук приезжает из разных дыр, и единственное, что все понимают одинаково хорошо – это сила. Сила и страх. Как иначе прикажешь объяснять зеленым первокурсникам, что колдовать в городе чревато?

– Я и так это знаю! – фыркнула Никс.

– Ага, и именно поэтому спустила белочку с привязи, как только почуяла опасность, – парировала Кей.

– Белочку?

– Магию. Учи язык.

– Ты чокнутая.

– Положим. Вот еще что... как ты поняла, что Анита – того?

– Шизофреничка, в смысле? Ну, симптом знакомый ты назвала же... У меня... товарищ один этим летом психотерапией увлекся, приезжал, рассказывал всякое... Стоп. О чем я. Зачем пугать первокурсников? Зачем так жестко? Нельзя просто взять и объяснить?

– Чтобы выиграть время, – сказала Кей. – Иначе так просто им возьмут и объяснят стаи крашеных за пределами академии. Ни разу не видала черепов на заборах? Это их рук дело, это они обещают вам скорую встречу с их бледной, длинноволосой мамашей. Или у тебя в селе не было ничего такого? Может, у вас еще и телочек к диким ведьмам на осмотр водят, и где-нибудь в глуши алтарь какой диады стоит?

– Змеиная Коса – не село, а поселок! – возмутилась Никс. Потом добавила чуть тише:- Городского типа... И да, у нас нет ни «стай», ни чего-то такого. Люди спокойно себе живут, а вы тут, я так погляжу, в городе, с жиру беситесь. Делать им нечего – магов гонять. Мы и так военнообязанные, в случае чего, будем на передовой, как мясо, так они еще и!..

– А ты это им объясни, ага, – хмыкнула Кей, – попробуй им это объяснить между тем прекрасным моментом, в котором будешь выжигать клеймо на роже у одного из них милой своей ладошечкой и следующим, когда они всей толпой тебя таки завалят и будут рвать. И поминай, как звали.

Никс нахмурилась и смолчала. Ни о чем таком она, и правда, раньше не слышала. Она много чего успела повидать, но как-то не думалось ей, что опасность типа такой – реальна. А Берса говорила так, как будто бы видела «крашеных» своими глазами. Что не исключает возможности, что Берса выдумывает, фантазирует или бредит.

Никс вздрогнула. Жуткая мысль настигла ее:

– Анита... не могла она?..

– Нет, – отрезала Кей. – Она не маг. Она просто городская сумасшедшая, призрак нашей академии. Ей уже за тридцать. Никто ее не трогает – боятся проклятия. Но это другая история, забей. Не думаю, в общем, что это кто-то из крашеных ее украл.

– Почему ты называешь их «крашеными»? – спросила Никс.

Кей хмыкнула, улыбнулась.

– Потому что они вот так вот, – она провела пятерней по лицу и лбу, и дальше по голове, зачесывая назад темные волосы, – рожи свои прыщавые красят, раскрашивают. Черепа рисуют или просто что-то мерзкое, или типа страшное – потому их так и называют.

– А они не музыканты, не?

– Не. Увидишь стаю крашеных – сразу поймешь, какие звуки и из чего они собираются извлекать.

– Мне кажется, – сказала Никс подозрительно, – ты снова хочешь меня напугать. Просто чтобы я... испугалась.

– Нет, – отрезала Берса. – Я тебя уже поняла, тебя на слабо не взять. Я сообщаю тебе информацию. А, и вот еще что. По сети ходят слухи, мол, на континенте наших бьют как-то систематически. Более систематически, чем раньше, и говоря «наших» я имею в виду именно «наших», если что. Непонятно, правда, кто и зачем, но народ начеку. Неспокойно нынче, короче, и всем, чьи предки имеют отношение к Антарг, нужно спать с битой под подушкой и на мнимое превосходство не полагаться.

– Ужас какой.

– В академии за нами следит Абеляр Никитович и ваши наставники, так что тут относительно безопасно. Но ночью одна не ходи, что ли.

– Теперь все? Я могу идти? – устало и немного раздраженно спросила Никс.

– Да я тебя и не держу.

– И на том спасибо.

День, полный разговоров, ими и кончился. Хозяйкой рекомендованной Рином квартиры оказалась девушка по имени Ирвис Вандерфальк, а потом выяснилось, что и не хозяйка она, а сама тоже снимает.

В отличие от Катерины Берсы, суровой, как железнодорожный шлагбаум и длинной, словно стремянка, Ирвис была, что называется, девочка-девочка, держащаяся, правда, в пределах адекватности. В одежде она предпочитала яркие, тяжелые цвета в контрасте с молочным белым; тонкие руки ее унизывали массивные, поблескивающие стеклянными бусинами браслеты, а по загорелым плечам в беспорядке разметались черные, с лиловым отблеском локоны, кончики которых были похожи почему-то на птичьи перья.

По словам Ирвис, в этой квартире она живет уже три года, а уютом и обустроенностью помещение обязано ей и бывшим соседям. Особой гордостью Ирвис были расположившиеся на подоконниках обеих комнат кактусы разных форм и размеров, но Николу более всего обрадовало обнаруженное на полочке в коридоре зарядное устройство для телефона, подходящее и к ее модели тоже. Ну, хоть однажды удача сработала, как следует!

Далее Никс было предложено уложить свои вещи (которых не было) на тумбочку у одной из кроватей в спальне и идти на кухню, гонять чаи и разговаривать «о прекрасном – о мужиках!».

Николу такое предложение слегка смутило, ведь ей нечего было рассказывать. А то, что было – ну крайне стеснительно. Красиво и достоверно врать она попросту не умела, да и нужды в этом не видела. А потом она поняла, что заявленная тема беседы была шуткой, а по прошествии еще нескольких минут, что не совсем. Волей-неволей ей все же пришлось втянуться в пикантную беседу, хоть и в качестве слушателя по большей части.

Так, она узнала, что на классах по разнообразным парным танцам нынче знакомятся только мальчики, ибо девочек там – толпа, и их можно хорошенько рассмотреть со всех сторон в лучшем виде прежде, чем завязывать разговор, и совершенно безнаказанно; девушки же нынче особо удачливы на военно-спортивных играх, где их, наоборот, мало, да еще и образ женщины-воина во всей своей абсурдности для молодых мужчин удивительно привлекателен. Так же Никс узнала простую житейскую правду, состоящую в том, что с мужиком должно быть лучше, чем без мужика, а после насильно накормлена, кроме плюшек, оставшимся с какого-то торжества тортиком.

Дожевывая пропитанный сладким масляным кремом коржик, Никс осведомилась:

– Так а, получается... Если ты три года тут живешь, то и Рин не все время обучения тут жил? Или он тут уже был, когда ты заехала?

– Да он что жил, что не жил, – ответила Ирвис. – Его, бывало, неделями не бывало – оно ж звезда, понимаешь, творческая натура. Арендную плату вовремя приносил и ладно, а где он там пропадал – это, как бы, не мои дела.

Никс вспомнила утро, лед, ванную. Поежилась.

Решила уточнить:

– А в ванной он уже тогда спал?

Ирвис выгнула тонкую бровь недоуменно:

– В ванной?

– Ладно, проехали.

– А вы-то как познакомились? – спохватилась Ирвис. – Я немало удивилась его звонку вчера, все же явление невероятное, чтобы Рейни и о ком-то заботился! – она хохотнула звонко. – Я думала, что он скорей повесится, чем сострадание проявит!

Никс ничего не отвечала, – дула на чай, только что рефлекторно подогретый. Излишне, пожалуй. Подумав, все же произнесла:

– А ему теперь придется обо мне заботиться. Я ему, кажется, зачем-то нужна, хотя сказать наверняка, зачем, и я ли именно – не могу. Ну, в общем, у нас что-то типа контракта на обучение.

Ирвис аж вся подобралась и будто расцвела:

– Он тебя будет... учить?

Никс посмотрела на нее искоса, не понимая, с чего это столько радости, но все же улыбнулась в ответ сдержанно:

– Угу.

– Это хорошо. Деловые, регламентированные отношения – это очень хорошо. Но ты не ведись, советую тебе от души – не надо. Будь с этой заразой очень осторожной!

– Я сразу это поняла, как «эту заразу» увидела, – кивнула Никс доверительно, – и что тут иначе никак. Но все-таки мне было бы любопытно узнать, почему именно ты рекомендуешь мне его опасаться. Может, есть какие-то менее очевидные причины, чем сумасбродность и толпа поклонниц на каждом углу, и мне стоит их знать?

Ирвис закусила чай плюшкой, а потом, сообразив еще более заговорщицкий вид, сообщила:

– Он, когда выпьет, всю правду рассказывает. Говорит, мол, чтобы увидеть истинную красоту женщины, надобно с ней переспать, и наутро, в предрассветной неге, явится тебе воплощение грез, неизбывная нежность и завораживающая прекраснота. Не отрицает, впрочем, что и просто так рядышком полежать можно, тогда тоже явится, но это будет уже немного не то.