Глава тринадцатая Перед выбором

Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 548

- Что тут случилось? Ну чего стали? Это ты все, Галатенко?

- Та я ничего...

Все замирают, потому что Лапоть самым напряженно-серьезным голосом, с замечательной игрой усталости, озабоченности и товарищеского доверия к Буруну, говорит ему:

- Понимаешь, эти руки уже не варят. Так разреши Галатенко пойти принести запасные руки.

Бурун моментально включается в мотив и говорит Галатенко немного укорительно:

- Ну, конечно, принеси, что тебе - трудно? Какой ты ленивый человек, Галатенко!

Уже нет симфонии молотьбы. Теперь захватила дыхание высокоголосая какфония хохота и стонов, даже Шере смеется, даже машинисты бросили машину и хохочут, держась за грязные колени. Галатенко поворачивается к спальням. Силантий пристально смотрит на его спину:

- Смотри ж ты, какая, брат, история...

Галатенко останавливается и что-то соображает. Карабанов кричит ему с высоты соломенного намета:

- Ну чего ж ты стал? Иди же!

Но Галатенко растягивает рот до ушей. Он понял, в чем дело. Не спеша он возвращается к рижну и улыбается. На соломе хлопцы его спрашивают:

- Куда это ты ходил?

- Та Лапоть придумал, понимаешь, - принеси ему запасные руки.

- Ну и что же?

- Та нэма у него никаких запасных рук, брешет все.

Бурун командует:

- Отставить запасные руки! Продолжать!

- Отставить так отставить, - говорит Лапоть, - будем и этими как-нибудь.

В девять часов шере останавливает машину и подходит к Буруну:

- Уже валятся хлопцы. А ещё на полчаса.

- Ничего, - говорит Бурун. - Кончим.

Лапоть орет сверху:

- Товарищи горьковцы! Осталось ещё на полчаса. Так я боюсь, что за полчаса мы здорово заморимся. Я не согласен.

- А чего ж ты хочешь? - насторожился Бурун.

- Я протестую! За полчаса ноги вытянем. правда ж, Галатенко?

- Та, конечно ж, правда. Полчаса - это много.

Лапоть подымает кулак.

- Нельзя полчаса. Надо все это кончить, всю эту кучу за четверть часа. Никаких полчаса!

- Правильно! - орет и Галатенко. - Это он правильно говорит.

Под новый взоыв хохота Шере включает машину. ещё через двадцать минут - все кончено. И сразу на всех нападает желание повалиться на солому и заснуть. Но Бурун командует:

- Стройся!

К переднему ряду подбегают трубачи и барабанщики, давно уже ожидающие своего часа. Четвертый сводный эскортирует знамя на его место в белом доме. Я задерживаюсь на току, и от белого дома до меня долетают звуки знаменного салюта.

В темноте на меня наступает какая-то фигура с длинной палкой в руке.

- Кто это?

- А это я, Антон Семенович. Вот пришел к вам насчет молотилки, это, значит, с Воловьего хутора, и я ж буду Воловик по хвамилии...

- Добре. Пойдем в хату.

Мы тоже направляемся к белому дому. Воловик, старый видно, шамкает в темноте.

- Хорошо это у вас, как у людей раньше было...

- Чего это?

- Да вот, видите, с крестным ходом молотите, по-настоящему.

- Да где же крестный ход! Это знамя. И попа у нас нету.

Воловик немного забегает вперед и жестикулирует палкой в воздухе:

- Да не в том справа, что попа нету. А в том, что вроде как люди празднуют, выходит так, будто праздник. Видишь, хлеб собрать человеку - торжество из торжеств, а у нас люди забыли про это.

У белого дома шумно. Как ни усталости колонисты, все же полезли в речку, а после купанья - и усталости как будто нет. За столами в саду радостно и разговорчиво, и Марии Кондратьевне хочется плакать от разных причин: от усталости, от любви к колонистам, оттого, что восстановлен и в ее жизни правильный человеческий закон, попробовала и она прелести трудового свободного коллектива.

- Легкая была у вас работа? - спрашивает ее Бурун.

- Не знаю, - говорит Мария Кондратьевна, - наверное, трудная, только не в том дело. Такая работа все равно - счастье.

За ужином подсел ко мне Силантий и засекретничал:

- Там это, сказали вам, здесь это, передать, значит: в воскресенье к вам люди, как говорится, придут, насчет Ольки. Видишь, какая история.

- Это от Николаенко?

- Здесь это, от Павло Павловича, старика, значит. Так ты, Антон Семенович, как это говорится, постарайся: рушники, видишь, здесь это, полагается, и хлеб, и соль, и больше никаких данных.

- Голубчик, Силантий, так ты это и устрой все.

- Здесь это, устрою, как говорится, так видишь, такая, брат, история: полагается в таком месте выпить, самогонку или что, видишь.

- Самогонку нельзя, Силантий6 а вина сладкого купи две бутылки.

10. Свадьба

В воскресенье прришли люди от павла Ивановича Николаенко. Пришли знакомые: Кукзьма Петрович Магарыч и Осип Иванович Стомуха. Кузьму Петровича в колонии все хорошо знали, потому что он жил недалеко от нас, за рекой. Это был разговорчивый, но не солидный человек. У него было засоренное песчаное поле, на которое он почти никогда не выезжал, и росла на том поле всякая дрянь, большею частью по собственной инициативе. Через это поле было протоптано неисчислимое количество дорожек, потому что оно у всех лежало на пути. Лицо Кузьмы Петровича было похоже на его поле, и на нем ничего путного не растет, и тоже кажется, будто каждый куст грязновато-черной бороденки растет по собственной инициативе, не считаясь с интересами хозяина. И по лицу его были проложены многочисленные тропинки морщин, складок, канавок. От своего поля только тем отличался Кузьма Петрович, что на поле не торчало такого тонкого и длинного носа.

Осип Ивановис Стомуха, напротив, отличался красотой. Во всей Гончаровек не было такого стройного и красивого мужчины, как Осип Иванович. У него был большой и рыжий ус и нахально-скульптурные, хорошего рисунка глаза; он носил полугородской, полувоенный костюм и умел всегда казаться подтянутым и тонким. У Осипа было много родственников из очень заможнего селянства, но сам он почему-то земли не имел, а пробавлялся охотой. Он жил на самом берегу реки в одинокой, убежавшей из села хате.

Хоть и ожидали мы гостей, но они застали нас слабо подготовленными – да и кто его знает, как нужно было готовиться к такому непривычному делу? Впрочем, когда они вошли в мой кабинет, в нем было солидно, тихо и внушительно. Застали они только меня и Калину Ивановича. Гости вошли, пожали нам руки и уселись на диване. Я не знал, как начинать. Осип Иванович обрадовал меня, когда начал просто:

- Раньше в таких делах про охотников рассказывали: шли мы на охоту та проследили лисицу, красную девицу, а та лисица - красная девица... та я думаю, что это не надо теперь, хоть я ж и охотник.

- Это правильно, - сказал я.

Кузьма Петрович засеменил ногами, сидя на диване, и помотал бороденкой:

- Дурачество это, я так скажу.

- Не то что дурачество, а не ко времени, - поправил Стомуха.

- Время разное бываеть, - начал поучительно Калина Иванович. – Бываеть народ темный, так ему ещё мало, он ещё и сам всякую потьму на себя напускаеть, а потом и живеть, как остолоп какой, всего боится: и грома, и месяца, и кошки. А теперь совецькая власть, хэ-хэ, теперь разве заградительного отряду надо бояться, а то все нестрашно...

Стомуха перебил Калину Ивановича, который, очевидно, забыл, что собрались не для ученых разговоров:

- Мы просто скажем: прислал нас известный вам Павел Иванович и супруга его Евдокия Степановна. Вы - как отец здесь, в колонии, так чи не отдадите вашу, так сказать, вроде приблизительно дочку Олю Воронову за ихнего сына Павла Павловича, он же теперь председатель сельсовета.

- Просим нам ответ дать, - запищал Кузьма Петрович. - Если есть ваше такое согласие, как уже и батько хотят, дадите нам рушники и хлеб, а если такого согласия вашего не последует, то просим не обижаться, что побеспокоили.

- Хэ-хэ-хэ, того будет малувато, что просим не обижаться, - сказал Калина Иванович, - а полагается по этому дурацькому вашему закону гарбуза домой нести.

- Гарбуза не сподиваемося#20, - улыбнулся Осип Иванович, - да и время теперь такое, что гарбуз ещё не вродился.

- Она-то правда, - согласился Калина Иванович. - То раньше девка, гордая если сдуру, так она нарочно полную комору гарбузов держала. А если женихи не приходили, так она, паразитка, кашу варила. Хорошая гарбузяная каша, особенно если с пшеном...

- Так какой ваш родительский ответ будет? - спросил Осип Иванович.

Я ответил:

- Спасибо вам, Павлу Ивановичу и Евдокии Степановне за честь. Только я не отец, и власть у меня не родительская. Само собой. нужно спросить Олю, а потом для всяких подробностей надо постановить совету командиров.

- А это мы вам не указчики. Как по новому обычаю полагается, так и делайте, - просто согласился Осип Иванович.

Я вышел из кабинета и в следующей комнате нашел дежурного по колонии, попросил его протрубить сбор командиров. В колонии чувствовались непривычные горячка и волнение. Набежала на меня Настя, со смехом спросила:

- Где эти рушники держать? Туда же нельзя нести? - кивнула она в кабинет.

- Да подожди с рушниками, ещё не сговорились. Вы здесь где-нибудь близко побудьте, я позову.

- А кто будет завязывать?

- Что завязывать?

- Да надевать на этих... сватов чи как их?

Возле меня стоял Тоська Соловьев и держал под мышкой большой пшеничный хлеб, а в руках - солонку, потряхивал солонкой и наблюдал, как подскакивают крупинки соли. Приюежал Силантий.

- Что ж ты, здесь это, трусишь хлебом-солью? Это ж надо на блюде...

Он наклонился, скрывая одолевший его смех:

- Это ж с пацанами беда!.. А закуска как же?

Вошла Екатерина Григорьевна, и я обрадовался:

- Помогите с этим делом.

- Да я их давно ищу. С самого утра таскают этот хлеб по колонии. Идем со мной. Наладим, вы не беспокойтесь. Мы будем у девочек, пришлете.

В кабинет прибежали голоногие командиры.

У меня сохранился список командиров той счастливой эпохи. Это:

Командир первого отряда - сапожников - Гуд.

Командир второго отряда - конюхов - Братченко.

Командир третьего отряда - коровников - Опришко.

Командир четвертого отряда - столяров - Таранец.

Командир пятого отряда - девочек - Ночевная.

Командир шестого отряда - кузнецов - Белухин.

Командир седьмого отряда - Ветковский.

Командир восьмого отряда - Карабанов.

Командир девятого отряда - мельничных - Осадчий.

Командир десятого отряда - свинарей - Ступицын.

Командир одиннадцатого отряда - пацанов - Георгиевский.

Секретарь совета командиров - Колька Вершнев.

Заведующей мельницей - Кудлатый.

Кладовщик - Алеша Волков.

Помагронома - Оля Воронова.

На деле в совете командиров собиралось народу гораздо больше: по полному, неоспоримому праву приходили члены комсомола - Задоров, Жорка Волков, Волохов, Бурун, убеленные сединами старики - Приходько, Сорока, Голос, Чобот, Овчаренко, Федоренко, Корыто, на полу усаживались любители-пацаны и между ними Митька, Витька, Тоська и Ванька Шелапутин обязательно. В совете всегда бывали и воспитатели, и Калина Иванович, и Силантий Семенович. Поэтому в совете всегда не хватало стульев: сидели на окнах, стояли под стенками, заглядывали в окна снаружи.

Колька Вершнев открыл заседание. Сваты потеряли свою торжественность, задавленные на диване десятком колонистов, перемешавшиеся с голыми их руками и ногами.

Я рассказал командирам о приходе сватов. Никакой новости в этом известии для совета командиров не было, давно все видели дружбу Павла Павловича и Ольги. Вершнев только для формальности спросил Ольгу:

- Ты согласна выйти замуж за Павла?

Ольга немного покраснела и сказала:

- Ну конечно.

Лапоть надул губы:

- Никто так не делает. Надо было пручаться (сопротивляться), а мы тебя уговаривали бы. Так скучно.

Калина Иванович сказал:

- Скучно чи не скучно, а надо о деле говорить. Вы вот нам аккуратно скажите: как это будет все - хозяйство и все такое?

Осип Иванович потрогал усы:

- Значит, так: если ваше согласие, свадьбу там, венчанье проведем, молодые после того к старикам - жить, значит, вместе и хозяйство вместе.

- А для кого новую хату строили? - спросил Карабанов.

- А то хата будет для Михайла.

- Так Павло ж старший?

- Старший, конечно, он старший, от же старый так решил. Бо Павло жинку берет из колонии.

- Ну так что, что из колонии? - недрежелюбно забурчал Коваль.

Осип Иванович не сразу нашел слова. Тоненьким голосом затарахтел Кузьма Петрович:

- Так получается. Павло Иванович говорят: до хозяина и хозяйку нужно, бо у хозяйки и батько есть, тесть, выходит так, - Михайло берет у Сергея Гречаного. А ваша, значит, в невестки пойдет при павле Павловиче. И Павло Павлович же и согласие дали.

Карабанов махнул рукой:

- С такими разговорами и до гарбуза можно добалакаться. Какое нам дело, что Павел Павлович дал согласие! Он просто, выходит, ну, шляпа, тай гощди. Совет командиров Олю так выдать не может. Если так говорить, так это в батрачки к старому черту...

- Семен... - нахмурился Колька.

- Ну хорошо, беру черта обратно. Это раз. А потом, про какое там венчанье говорили?

- А это уже как полагается - не было такого дела, чтобы без попов женились. Такого у нас на селе не было.

- Так будет, - сказал Коваль.

Кузьма Петрович зачесал в бородке:

- Кто его знает, чи будет, чи не будет. У нас так считается, будто нехорошо: это же выходит - невенчанным жить.

В совете замолчали. Все думали об одном и том же: свадьбы не выйдет. Я даже боялся, что в случае неудачи ребята выпроводят сватов без особенных почестей.

- Ольга, ты пойдешь к попам? - спросил Колька.

- Ты что? Плохо позавтракал? Ты забыл, что я комсомолка?

- С попами дело не пойдет, - сказал я сватам, - думайте как-нибудь

иначе. Ведь вы знали, куда шли. Как вам могло прийти в голову, что мы согласимся на церковь?

Силантий поднялся с места и наладил для речи свой палец.

- Силантий, говорить будешь? - спросил Колька.

- Здесь это, спросить хочу.

- Ну спрашивай.

- здесь это, Кузьма такой, видишь, человек, мечтатель, как говорится. А вот пусть Осип Иванович скажет: для какого хрена водолазы, здесь это, понадобились? Ты лучше бы, здесь это, кабана выкормил.

- Да хай они сказятся! - засмеялся Стомуха. - А если встречу одного, так и с охоты вертаюсь.

- Значит, здесь это, Кузьме нужно долгогривые, как говорится.

Кузьма Петрович заулыбался:

- Хи-хи, не в том дело, что нужны, и никакой же пользы от них, это само собой. Так видишь что: деды наши и прадеды так делали, а тут ещё и Павло Иванович говорит: девку берем бедную, без этого, сказать бы, приданного, ну и все такое...

Калина Иванович стукнул кулаком по столу:

- Это что за разговоры? Кто тебе дал право такое мурлякать? Кто это такой богатый прийшов сюда, задаваться тут будеть? Ты думаешь, как ты с твоим Павлом Ивановичем из земли хату смазали, так уже и губы вам надувать? У него, паразита, понимаешь, стоить стол та две лавки, та кожух заховав в скрыне, так он уже миллионер какой?

Кузьма Петрович пепепугался и запищал:

- Та разве ж кто задавался тут? Мы только так сказали насчет как бы приданного.

- Ты знаешь, куда ты прийшов, чи не знаешь? Тут тебе совецькая власть, чи ты, може, не видав совецькой власти? Совецькая власть может дать такое приданое, что все твои вонючие деды в гробах тричи (трижды) перевернуться, паразиты.

- Та мы ж... - слабо возражал Кузьма Петрович.

Хлопцы хохотали и аплодировали Калине Ивановичу.

Калина Иванович разошелся не на шутку.

- Это пускай совет командиров обсудить хорошенько. Факт: пришли они свататься к нам, нам же нужно подумать, чи отдавать нашу дочку Ольгу за такого голодранция, как этот самый Николаенко, который только и видит, что картошку с цибулей лопает да лободу разводить, паразит, заместо хлеба. А мы люди богатые, нам нужно осторожно думать.

Общий восторг совета командиров и всех присутствующих показал, что никаких проблем не существует больше. Сваты на время были удалены, и совет командиров приступил к обсуждению, что дать Ольге в приданое.

Хлопцы были задеты за живое всеми предыдущими переговорами и назначили Ольге приданое, по каким угодно меркам совершенно выдающееся. Позвали Шере, боялись, что он запротестует против больших выдач, но Шере и минутки не подумал и сказал строго:

- Это правильно. Пусть нам будет тяжело, но Воронову нужно выдать богато, богаче всех в округе. Куркулям нужно показать место.

Поэтому при обсуждении приданого если и быди возражения, то только такого типа:

И что ты мелешь: лошонка! Не лошонка, а коня нужно дать.

Через час отдышавшихся на свежем воздухе сватов вызвали в совет, и Колька Вершнев поднялся за своим столом и произнес, немного закикаясь, такую внушительную речь:

- Совет командиров постановил: Ольгу выдать за павла. Павло переходит в отдельную хату, и батько выделяет ему хозяйство, какое может. Никаких попов, записаться в загсе. Первый день свадьбы у нас празднуем, а вы там, как хотите. Ольге на хозяйство даем:

корову с теленком симментальной породы,

кобылу с лошонком,

пятеро овец,

свинью английской породы...

Колька успел охрипнуть, пока дочитал длиннейший список Ольгиного приданого. здесь были и инвентарь, и семена, и запасы кормов, одежда, белье, мебель, и даже швейная машинка. Колька кончил так:

- Мы будем помогать Ольге всегда, если потребуется, и они обязаны, если нужно, помогать колонии без всякого отказа. А Павлу дать звание колониста.

Сваты испуганно хлопали глазами и имели такой вид, будто они причащаются перед смертью. Уже не беспокоясь о том, правильно выходит или неправильно, прибежали смеющиеся девчата и перевязали сватов рушниками, а пацаны во главе с Тоськой поднесли им на блюде, покрытым рушником, хлеб и соль. Растерявшиеся, неповоротливые сваты взяли хлеб и не знали, куда его девать. Тоська из-под мышки Кузьмы Петровича вытащил блюдо и сказал весело:

- Э, это отдайте, а то попадет мне от мельника. Это его... такая тарелка.

На моем столе разостлали девчата скатерть, поставили три бутылки кагора и полтора десятка стаканов. Калина Иванович налил всем и поднял стакан:

- Ну, чтоб росла та слухала.

- Кого ей слухать? - спросил Осип Иванович.

- А известно кого: совет командиров и вообще совецькую власть.

Мы все чокнулись, выпили вино и закусили бутербродами с колбасой.

Кузьма Петрович кланялся:

- Ну, спасибо вам, что так все хорошо, будем, значить, поздравлять Павла Ивановича и Евдокию Степановну.

- Поздравляй, поздравляй, - сказал Калина Иванович.

Осип Иванович пожал нам руки:

- А вы того... молодец народ, куда нам с вами тягаться!

Сваты, тихие и скромные, как институтки, вышли из кабинета и направились к деревне. Мы смотрели им вслед. Калина Иванович вдруг прищурился весело и недовольно дернул плечом:

- Нет, это не годится так! Что же они пошли, как адиоты? Нагони их,

Петро, скажи, чтобы ко мне шли на квартиру, а ты, Антон, запряжи через часик да и подьезжай.

Через час хлопцы со смехом погрузили сватов в бричку, ещё перевязанных рушниками, но уже потерявших много других отличий официальных послов, в том числе и членораздельную речь. Кузьма Петрович, правда, не забыл хлеб и любовно прижимал его к груди. Молодец, как перышко, понес тяжелую бричку по песчаной дороге.

Калина Иванович сплюнул:

- Это он нарочно таких бедных прислал, паразит.

- Кто?

- Да этот самый Николаенко. Это он, значить, показать хотел: какая невеста, такие и сваты.

- Здесь это, не то, - сказал Силантий. - Тут такая, видишь, история: другой сват не пошел бы, как говорится, без попов, а эти люди, здесь это, на попов плевать, такие люди... уже не такие! А старый хрен, здесь это, им так черт с ними, с попами. Видишь, какая история.

В середине августа назначили свадьбу, работали комиссии, готовили спектакль. Забот было много, а ещё больше расходов, и Калина Иванович даже грустил:

- Если бы всех наших девчат выдавать замуж таким манером, так бери, Антон Семенович, хлопцив и меня, старого дурня, тай веди просить милостыню... А нельзя ж иначе...

В день свадьбы с утра колония окружена часовыми - два отряда пришлось выделить для охраны. Только семидесяти лицам разослали мы напечатанные в типографии приглашения. На них было написано:

"Совет командиров трудовой колонии имени Максима Горького просит Вас

пожаловать на обед, а вечером на спектакль по случаю выпуска из

колонии колонистски Ольги Вороновой и выхода ее замуж за тов.

П.П.Николаенко,

Совет командиров.

К двум часам дня в колонии все готово. В саду вокруг фонтана накрыты парадные столы. Украшение этого места - подарок кружка Зиновия Ивановича: на тонких тростях, установленных над столовой, везде, куда с трудом проникли руки колонистов и куда так легко проникает сейчас глаз, повисли тонкие зеленые гирлянды, сделанные из нежных березовых побегов. На столах в кувшинах букеты "снежных королев".

Сегодня можно с уверенной радостью видеть, как выросла и похорошела колония. В парке широкие, посыпанные песком дорожки подчеркивают зеленое богатство трех террас, на которых каждое дерево, каждая группа кустов, каждая линия цветника проверены в ночных раздумьях, политы трудовым потом сводных отрядов, как драгоценными камнями, украшены заботами и любовью коллектива. Высоты и низины речного берега сурово и привольно-ласково дисциплинированы: то десяток деревянных ступенек, то березовые перильца, то квадратный коверчик цветов, то узенькие витые дорожки, то платформа небрежной, усыпанная песком, ещё раз доказывают, насколько умнее и выше природы человек, даже вот такой босоногий. И на просторных дверях этого босоного хозяина, на месте глубоких ран, оставленных ему в наследство, он, пасынок старого человечества, тоже коснулся везде рукой художника. Двести кустов роз высадили здесь колонисты ещё осенью, а сколько здесь астр, гвоздики, левкоев, ярко-красной герани, синеньких колокольчиков и ещё неизвестных и не названных цветов - колонисты даже никогда и не считали. Целые шоссе протянулись по краям двора, соединяя и отграничивая площадки отдельных домов, квадраты и треугольники райграса#21 осмыслили и омолодили свободные пролеты, кое-где твердо стали зеленые садовые диваны.

Хорошо, уютно, красиво и разумно стало в колонии, и я, видя это, горжусь долей своего участия в украшении земли. Но у меня свои эстетические капризы: ни цветы, ни дорожки, ни тенистые уголки ни на одну минуту не заслоняют от меня вот этих мальчиков в синих трусиках и белых рубашках. Вот они бегают, спокойно прохаживаются между гостями, вот они хлопочут вокруг столов, стоят на постах, сдерживая сотни ротозеев, пришедших посмотреть на невиданную свадьбу, - вот они, горьковцы. Они стройны и собранны, у них хорошие, подвижные талии, мускулистые и здоровые, не знающие, что такое медицина, тела и свежие красногубые лица.

Лица эти делаются в колонии - с улицы приходят в колонию совсем не такие лица. Лица эти делаются в колонии - с улицы приходят в колонию совсем не такие лица.

У каждого из них есть свой путь и есть путь у колонии имени Горького. Я ощущаю в своих руках многие начала этих путей, но как трудно рассмотреть в близком тумане будущего их направления, продолжения, концы. В тумане ходят и клубятся стихии, ещё не побежденные человеком, ещё не крещенные в плане и математике. И в нашем марше среди этих стихий есть своя эстетика, но эстетика цветов и парков уже не волнует меня.

Не волнует ещё и потому, что подходит ко мне Мария Кондратьевна и спрашивает:

- Что это вы, папаша, грустите в одиночестве?

- Как же мне не грустить, когда меня все бросили, даже и вы?

- Я рада вас утешить, я даже нарочно искала вас и выставки приданого не хотела без вас смотреть. Пойдемте.

В двух классах собрано все хозяйство Ольги. На выставке толпятся гости, сердитые, завистливые бабы поджимают губы и злобно-внимательно присматриваются ко мне. Они высокомерно обошли нашу невесту и женили своих сыновей на хуторских девчатах, а теперь оказывается, что самые заможние невесты были у них под боком. Я признаю их право относиться ко мне с негодованием.

Бокова говорит:

- Но что вы будете делать, если к вам сваты станут ходить толпами?

- Я застрахован, - отвечаю я, - наши невесты переборчивы.

Прибежал вдруг пацан, перепуганный насмерть:

- Едут!

Во дворе уже играют требовательный сигнал общего сбора. У вьезда вытянулся строй колонистов со знаменем и взводом барабанщиков, как полагается. Из-за мельницы показалась наша пара: лошади убраны красными ленточками, на козлах Братченко, тоже украшенный бантом. Мы отдаем салют молодым. Антон натягивает вожжи, и Оля радостно бросается мне на шею. Она волнуется, плачет и смеется и говорит мне:

- Вы же смотрите, не бросайте меня, а то мне уже страшно.

Мы начинаем маленький митинг. Мария Кондратьевна неожиданно умиляет меня: от имени наробраза она подносит молодым подарок - сельскохозяйственную библиотеку. Целую кучу книг приносят за нею два колониста на убранных цветами носилках.

После митинга мы ставим молодых под знамя и всем строем эскортируем их к столам. Им приготовлено почетное место, и сзади них останавливается знаменная бригада. Дежурный колонист заботливо меняет караул. Двадцать колонистов в белоснежных халатах начинают подавать пищу. Особый сводный отряд Таранца внимательно проводит глазами по линии карманов гостей и бесшумно спускает в Коломак несколько бутылок самогона, реквизированных с ловкостью фокусников и вежливостью хозяев.

Я сижу рядом с молодыми, по другую сторону от них Павел Иванович и Евдокия Степановна. Павел Иванович, строгий человек с бородкой Николая-чудотворца, тяжело вздыхает: то ли ему досадно отделять сына, то ли скучно смотреть на бутылку пива, ибо у него Таранец только что отнял самогон.

Колонисты сегодня чудесны, я любуюсь ими не уставая. Оживленны, добродушны, приветливы и как-то по особому ироничны. Даже одиннадцатый отряд, заседающий на другом конце стола, завел длинные и задорные разговоры с прикомандированной к ним пятеркой гостей. Я немножко беспокоюсь, не очень ли откровенно там высказываются. Подхожу. Шелапутин, до сих пор сохранивший свой дискант, наливает пиво Козырю и говорит:

- А вас попы венчали, так, видите, и плохо.

- А давайте мы вас перевенчаем, - предлагает Тоська.

Козырь улыбается:

- Поздно мне, сынки перевенчиваться.

Козырь крестится и выпивает пиво. Тоська хохочет.

- Теперь у вас живот заболит...

- Спаси господи, отчего?

- А зачем перекрестились?

Рядом сидит селянин с запутанной светло-соломенной бородой - гость по списку Павла Ивановича. Он первый раз в колонии, и его все удивляет:

- Хлопцы, а это правда, что вы тут хозяева?

- Ну а кто ж? - отвечает Шурка.

- А для чего ж вам хозяйство?

Тоська Соловьев поворачивается к нему всем телом:

- А разве вы не знаете, для чего? То мы батраками были, а то нет.

- А чем ты теперь будешь, к примеру?

- Ого! - говорит Тоська, подымая пирог высоко за ухом. - Я буду инженером, так и Антон Семенович говорит, а Шелапутин будет летчиком.

Он насмешливо посматривал на своего друга Шелапутина. Это потому, что его линич летчика ещё никем не признана в колонии. Шелапутин энергично жует:

- Угу, буду летчиком.

- А вот, скажем, насчет крестьянства, так у вас нету охочих?

- Как нету? Есть. Только наши будут не такими крестьянами, - Тоська быстро взглядывает на собеседника.

- Вот оно какое дело! Значится, как же это понять: не такими?

- Ну не такими. Тракторы будут. Вы видели трактор?

- Нет, не довелось.

- А мы видели. Там есть такой совхоз, так мы туда свиней отвозили. Там трактор есть, как жук такой...

Длинная линия гостей основательно связана нашими отрядами. Я ясно различаю границы отрядов и вижу их центры, в которых сейчас наиболее шумно. Веселее всего в девятом отряде, потому что там Лапоть, вокруг него хохочут и стонут и колонисты и гости. Сегодня Лапоть, сговорившись с своим другом Таранцом, устроили большую и сложную каверзу с компанией мельничной верхушки, сидящей за столом девятого отряда и порученной по приказу его вниманию. Это плотный и пушистый мельник, худой и острый бухгалтер и вальцовщик - человек скромный. Когда-то Таранец был карманщиком, и для него пустым делом было вынуть из кармана мельника бутылку с самогоном и заменить ее другой, наполненной обыкновенной водой из Коломака.

За столом мельник и бухгалтер долго стеснялись и оглядывались на сводный отряд Таранца. Но Лапоть успокоительно моргнул:

- Вы люди свои, я устрою.

Он наклоняет к себе голову проходящего Таранца и что-то ему шепчет. Таранец кивает головой.

Лапоть конфиденциально советует:

- Вы под столом налейте и пивом закрасьте, и хорошо.

После акробатических упражнений под столом возле жаждущих стоят стаканы, полные подозрительно бледного пива, и счастливые обладатели их нервно готовят закуску под внимательным взглядом притаившегося девятого отряда. Наконец все готово, и мельник хитро моргает Лаптю, поднося стакан к бороде. Бухгалтер и вальцовщик ещё осторожно равняются направо и налево, но кругом все спокойно. Таранец скучает у тополя. Глаза Лаптя начинают пламенеть, и он прикрывает их веками.