Дитячий алкоголізм: чи є у нас майбутнє?

Дата добавления: 2015-10-12; просмотров: 583

«Преступление и наказание» по своему жанру является первым из ряда последующих романов Достоевского философско-соц роман. Изображение жизни, характеров-героев, сюжетная организация романа непрерывны от его философско-эстетической проблематики. Проблема отношения личности и общества, отвлеченно-эстетический вопрос о праве на убийство ПиН приобретают необычайно конкретный, жизненный характер. Создавая в «Преступлении и наказании» новую форму русского романа, Достоевский синтезировал в ней множество разнотипных черт этого жанра — от бульварного, уголовно-авантюрного до романа-трагедии. Такой жанровый синтез позволил писателю, как он и намеревался, «перерыть все вопросы в этом романе» — и общественные, и моральные, и философские. Здесь органически связались важнейшие темы его творчества. Тема социального гнета, тема насилия, нравственного распада в личности в обществе, тема денег, тема двойничества зазвучали с новой силой в едином хоре. Мир кротких и страдающих героев прежних произведений сомкнулся с миром сильных натур, с проявлениями титанической воли и могучих страстей. Мир «Преступления и наказания» — это мир города. В романе воссоздана подлинная топография, натуралистически обнажена «физиология» Петербурга; вместе с точной хронологией событий это вносит в «фантастический реализм» Достоевского почти документальную достоверность. Петербургские реалии выступают здесь не как «фон» — они принадлежат к идеологическому плану романа и зачастую имеют символическое значение, как, например, лестницы, городская площадь и др. Эти реалии глубоко входят во внутренний мир героев, создают эмоциональное и интеллектуальное напряжение, в котором вопросы личного существования приобретают трагическую остроту и философскую обобщенность «крайних» вопросов бытия, а поступки, решения героев становятся «последними», «роковыми» решениями. Тот Петербург, что воплощает величие власти и силы, остается вне романа. Лишь однажды и издали его мертвенно-торжественный облик возникает перед Раскольниковым, когда он смотрит с Николаевского моста на Исаакиевский собор и Зимний дворец. Тем реальней выступает другой Петербург — преисподняя города, открывающаяся в романе во всем безобразном хаосе вплоть до мрачного своего дна. Здесь жизнь — в состоянии социального и нравственного разложения, открытых возможностей гибели, страдания, спасения. Она не знает застывших форм и в муках плоти и конвульсиях духа ищет выхода из исторических тупиков и этических апорий. Все это происходит на сдавленном пространстве прилегающих к Сенной площади кварталов, в угрюмых недрах доходных домов, в темных дворах, на черных лестницах, в сутолоке улицы, в полицейских конторах и городских клоаках. Этот Петербург знаменует тот фазис развития, когда общество пришло к «идеалу содомскому», признало эгоизм и бесчеловечность неизменным, нормальным законом, а бесчисленные жертвы — неизбежной платой за прогресс. Герой угнетен не столько нищетой и безвыходностью своего положения, сколько сознанием нелепости и жестокости жизни, измучен бессильной ненавистью к косному миропорядку. Достоевский, следуя своему принципу развивать доминирующую черту образа до точки кризиса, приводит конфликт Раскольникова с миром к тому «порогу», за которым неизбежно катастрофическое разрешение. Особенность главных героев Достоевского в том, что они не признают умеренности в душевных движениях, не опасаются перейти обыденную грань в них, не дорожат покоем и равновесием, нарушают принятые нормы и мерки. Отсюда небывалые пропорции в изображении духовной жизни у Достоевского, отсюда титанические взлеты духа и катастрофические падения. Герои не боятся последствий чувства, мысли, поступка, напротив — смело бросаются в них, стремясь испытать себя там, за «порогом», испытать в себе человека. Таков закон больших характеров у писателя. В этом его герои принципиально отличаются от других героев литературы — и не только русской. Так и Раскольников: содрогаясь от моральной пытки настоящего, он устремляется мыслью к еще более ужасному будущему, берет на себя боль и за будущую участь матери и сестры. Повинуясь инстинкту могучей натуры, он доходит в своем переживании «до краю», переполняет душу страданием, предчувствуя, что только там, за пределом, он придет к «последнему» решению. На острие такого состояния является ему давно зревшая «мысль», но является уже не «мечтой», а «в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде». Мысль эта мысль об убийстве процентщицы Алены Ивановны.

Главная мысль, в которую верит (!) Раскольников, выражена лаконично: «Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низших (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в своей среде новое слово». Уже сама мысль Раскольникова как бы разделила, расколола общество — не отсюда ли еще один смысл фамилии героя? В формулировке ее — идея элитарности (избранности), презрение к основной части человечества. Подкрепить теорию призваны имена выдающихся личностей, исторических деятелей, примеры из всемирной истории. Образ Наполеона из фигуры конкретной, исторической превращается в голове Раскольникова в символическую. Это воплощение абсолютной власти и над людьми, и над ходом истории, а главное — над кардинальными законами жизни, символ безусловной «разрешенности».

В ход идут и рассуждения о законах природы, и размышления о движении человечества к цели, о смене настоящего будущим. Раскольников, даже излагая статью устно, умело прибегает к хитроумным демагогическим доводам, опирается и на философские законы, и на точные житейские наблюдения. Но в демагогии таится скрытая ловушка, страшная опасность. Все аргументы призваны убедить в том, что материал, масса, низшие обязаны быть послушными, а необыкновенные — разрушители настоящего во имя лучшего — имеют право перешагнуть через любые преграды: «через труп, через кровь». Возникает ключевая фраза: «Право на преступление». «Я принцип убил», — самоуверенно и цинично заявляет герой после кровавой расправы над беззащитными. Одним из ведущих мотивов конкретного преступления стала попытка утвердить само право на вседозволенность, «правоту» убийства. Отсюда вытекает второй важнейший мотив преступления: проверка собственных сил, собственного права на преступление. Именно в этом смысле следует понимать слова, сказанные Раскольниковым Соне: «Я для себя убил». Разъяснение предельно прозрачно: проверить хотел, «тварь ли я дрожащая или право имею...»