Шляхи вдосконалення мовлення майбутнього вчителя.

Дата добавления: 2015-10-12; просмотров: 766

Что касается одежды, то переодеться в новое, добротное, меховое обмундирование мой взвод все же успел. Когда мы ворвались в помещение мехового склада, обнаружили новенькие регланы. Посмотрел я на свой взвод: все оборванные донельзя. Орда, а не войско. Подумал: не к лицу нам, освободителям Европы от коричневой чумы, ходить в таком затрапезном виде, мерзнуть ночами. Но как вынести из склада 33 реглана? Ведь партизаны Тито уже выставляют у ворот часовых. И тогда я приказал своим окопным труженикам снимать свои лохмотья и живо переодеваться в добротные регланы. На этот трофей мы имели полное право. Тем более что взамен мы оставили свою одежду.

На плацдарме мы постоянно окапывались. Меняли ячейки. Меняли позиции. Нельзя было позволить противнику присмотреться к нашим окопам, пристрелять их. Да и снайпер тот, чуяло-таки мое сердце, не навсегда ушел. Неуютно ему стало под постоянным пулеметным обстрелом.

21 апреля, еще не рассвело как следует, я отправился к командиру роты на его командно-наблюдательный пункт. Там же застал связного из штаба батальона. Сразу понял: по мою душу. Ротный тут же сказал, что меня срочно вызывает к себе комбат Лудильщиков.

– Зачем? – спросил я.

– Во второй роте все офицеры ранены. Я рекомендовал тебя, – ответил старший лейтенант Макаров.

Комбат сперва расспросил о взводе. Я доложил: 18 солдат автоматчиков, в том числе два сержанта, все в строю, 4 исправных пулемета, 19 автоматов.

– Ранен только один автоматчик. Ранение получил во время атаки направлением на ветряки. Раненый отправлен за Днестр.

Доложил и о немецком снайпере.

– Кто отдавал приказ на атаку на ветряки? – спросил комбат.

Что я ему мог сказать? Подставлять старшего лейтенанта Макарова мне не хотелось. Но и говорить неправду я не мог. Рассказал все, что произошло.

Комбат слушал молча. Выслушав, только выругался. Об атаке ничего не сказал.

– Ладно. Хорошо, что не потерял никого. Зипе твоему задницу залатают, и завтра он к тебе назад приплывет. А сегодня пока принимай роту. С наличием огневых средств разберешься на месте. Возможно, там у них в роте пулеметов меньше, чем у тебя во взводе. Небось еще и трофейные припрятал?

Я молча пожал плечами.

– Ну и правильно, если трофеи в дело вводишь. Но в донесения пулеметы все же включай. Задача второй роты простая: не допустить прорыва немцев через свои позиции. Иди. В роте уже вторые сутки нет офицеров. Так что там и с дисциплиной… Если разболтались, подкрути.

Вначале я со связным отправился в свой взвод, назначил за себя на время отсутствия одного из сержантов. Потом начал пробираться к окопам первого взвода второй роты. Их фланг примыкал к нашему. Взводом командовал сержант. Он тут же доложил: во взводе 21 человек, вооружены винтовками, патронов в достатке. Взводный, сказал он, ранен вчера на рассвете и отправлен на паром. Кроме младшего лейтенанта, вчера ранены еще трое бойцов, двое убиты.

– Так что в строю осталось шестнадцать человек, – подытожил сержант. – Вооружение: два ручных пулемета, два автомата, двенадцать винтовок. Гранат тоже в достатке.

Я осмотрел их позиции и тут же приказал сержанту, чтобы взвод отрыл новые окопы.

– Даю вам полтора часа с момента, когда наступит темнота. Оружие держать при себе. Ячейки отрывать конусные, а не такие могилы, какие вы тут себе накопали. В стенках – никаких нор и ниш. При артобстреле завалит, похоронит заживо. Действуйте.

В двух ближних окопах солдаты заворчали. Они слышали наш разговор. Не хотелось им покидать свои просторные обжитые окопы.

И тогда я сказал громко, чтобы слышали не только они:

– Я плохого вам не желаю. Это – приказ. Выполняйте. В полночь проверю.

С наступлением темноты на позициях первого взвода застучали саперные лопаты. К середине ночи новые окопы были отрыты. Взвод затих. Сердце мое успокоилось.

Со связным я отправился во второй взвод. Там были отрыты нормальные окопы, а не могилы, как в первом. Здесь тоже командовал сержант. Командир взвода, лейтенант, был ранен осколком мины в первом же бою. Здесь по списку числилось 22 человека. Потери составили семь человек: пятеро ранены, двое убиты. В строю, таким образом, осталось 14 человек. Один ручной пулемет, три автомата и десять винтовок.

– В двадцати метрах позади взвода, – доложил сержант, – находится позиция расчета пулемета «Максим». Сейчас они не видны.

Стемнело. Окопа пулеметчиков я не увидел. Мы тут же поползли к ним. Позиция у расчета «Максима» оказалась хорошей. Они полностью контролировали подходы к опушке леса. Что и требовалось. Окоп отрыт правильно. «Максим», укрытый плащ-палаткой, стоял на дне окопа. Порядок, царивший здесь, сразу напомнил мне сержанта Кизелько, который не раз выручал наш взвод. Первый и второй номера сидели тут же, набивали пустые ленты патронами. Запас лент они приготовили хороший.

– Запасная позиция есть? – спросил я первого номера.

– Есть. Вон там, в кустарнике. – И первый номер указал на заросли ивовых кустов метрах в сорока от нас.

«Максим» стоял на стыке второй и третьей стрелковых рот. Позиция ответственная. Судя по состоянию пулемета, вычищенного и смазанного, аккуратно сложенных лент и правильно отрытого окопа, ответственным был и расчет.

Утром я отправил комбату донесение о численности роты, наличии оружия и боеспособности личного состава.

Немцы молчали. Только несколько артиллерийских снарядов прилетело с той стороны и упало на позициях второй стрелковой роты. Никто не пострадал. Но я понял, что линия окопов второй роты ими хорошо пристреляна и что на ветряки наверняка опять залезли наблюдатели.

Я приказал личному составу роты почистить оружие, особенно пулеметы. Чистое, смазанное оружие никогда не подведет солдата, а солдат с таким оружием никогда не подведет свое подразделение. Обходя роту, я заметил, что у некоторых солдат на винтовках уже появился налет ржавчины. Такого в своем автоматном взводе я никогда не допускал. Так что без офицера солдатская винтовка ржавеет быстро.

Вечером немцы неожиданно открыли огонь по позициям второй и третьей рот. Вскоре так же неожиданно огонь с той стороны прекратился. Взводные сержанты доложили: потерь нет. Когда солдат в окопе, который правильно отрыт и тщательно замаскирован, его так просто не возьмешь.

Я сидел в окопе рядом с пулеметчиком и думал о своем взводе. Как они там?

Ночью старшина принес горячую пищу, солдаты, выделенные ему в помощь, притащили от парома ящики с патронами и гранатами.

Я ел кашу с хлебом и разговаривал со старшиной. Спросил его, почему первый взвод вооружен винтовками, а не автоматами.

– На формировке говорили, что первые взвода все будут автоматными, – сказал я старшине. – А у нас – винтовки. С автоматами только сержанты.

– Так автоматов на складе не оказалось, – ответил старшина. – Раздали что было. Винтовки, между прочим, хорошие. Правда, собранные на поле боя, но отремонтированные и пристрелянные.

Задавать подобные вопросы надо было конечно же не старшине. Но старшина многое знал и отвечал откровенно.

Ночь прошла спокойно. А вот весь следующий день немцы долбили оборону второй стрелковой роты из орудий и минометов. Они хотели расколоть оборону батальона на две части и затем уничтожить нас по отдельности. Так они планировали ликвидировать плацдарм. А расколоть батальон – это означало смять вторую роту. Она находилась в центре. Особенно сильным был обстрел вечером 22 апреля. В этот раз немцы пытались атаковать. Но их атаки тут же пресекали наши пулеметчики. Солдаты прицельно стреляли из винтовок. Но был момент, когда цепи приблизились на угрожающее расстояние. И тогда в дело вступили минометчики.

На ночь пулеметчики пристреливали свои пулеметы «под колышек». Что это такое? У пулемета Дегтярева снизу в прикладе есть небольшая округлая бородка. Так вот днем пулеметчики заранее пристреливают цели и ориентиры, тут же вбивают под высоту приклада колышки. Таким образом прицел контролирует нужный сектор. Ночью, к примеру, зашевелились возле какого-нибудь дома, где у них установлен пулемет, сразу перевел приклад на нужный колышек, оперся на него бородкой и дал очередь. Таким образом пулеметчики время от времени вели ночной огонь, стреляя вовсе не вслепую, как могло показаться неопытному человеку, а по конкретным целям. Так и контролировали весь фронт перед собой. Пристреливали и полосу заграждений, и нейтральную полосу. Точно так же, «под колышек», пристреливали нашу оборону и немцы. Поэтому, если застучал с той стороны ночной пулемет, лучше тут же спрятать голову в окоп.

А я опять ползал всю ночь от окопа к окопу и бросал гранаты Ф-1.

Утром 23 апреля я отбыл в свой автоматный взвод. Офицерская вахта моя закончилась. Во второй роте меня заменил старший лейтенант Сурин.

Командир батальона капитан Лудильщиков выразил мне благодарность за то, что вверенная мне рота в эти дни держалась стойко и не потеряла ни одного человека. Сказал, что представляет меня к ордену Красной Звезды. Но награду эту мне получить было не суждено.

Вода в Днестре тем временем пошла на убыль. Это была хорошая новость. Принес ее старшина Серебряков вместе с очередным горячим полночным обедом. Старшина наш за эти дни стал настоящим матросом, «речным днестровским волком», как мы в шутку его называли тогда.

Я прибыл во взвод вместе с сопровождавшим меня ротным связным. Ребята мои, смотрю, обрадовались, увидев меня живым и здоровым. Они видели, как немец долбил вторую роту из орудий и минометов. Рад был и я, что, наконец, вернулся в свой взвод и в свою роту. Что, пока отсутствовал, никаких происшествий не случилось.

– Какая тут обстановка? – спросил замещавшего меня сержанта.

Тот обо всем подробно доложил.

– А снайпер? – спросил я.

– Снайпер молчит.

Ладно, думаю, снайпер молчит, но корректировщики точно сидят там, на наши окопы огонь своих батарей наводят.

Днем из нескольких окопов, достаточно удаленных один от другого, я возобновил обстрел мельниц. Пускай, думаю, наносят на свои схемы наши «пулеметные гнезда». Не подстрелю, так хоть запутаю.

Кизелько тем временем дежурил возле своего «Максима». Наблюдал за передовой. Второй его номер ушел к Днестру: нужно было пополнить запас воды. Для продолжительного боя «Максиму» нужно четыре-пять литров воды. Вот такой он был водохлеб, наш верный «максимка». Все мы в те дни, и пулеметчики в том числе, ожидали новой атаки немцев.

27 апреля ночью пошел дождь.

Немцы особенно не беспокоили нас. Даже дежурные обстрелы прекратили.

– Не к добру все это, товарищ лейтенант. Ну чего они замолчали, скажи ты мне? – ворчал Петр Маркович, набивая патронами очередной пулеметный диск.

Я молчал. Что я мог ему ответить? Во мне тоже колыхалось беспокойство.

И тут он так разнервничался, что и мне упрек сделал:

– Больно много вы, товарищ лейтенант, патронов тратите. Этот хренов снайпер столько и не стоит, сколько мы на него патронов пожгли.

А дело-то было вовсе не в снайпере. Затишье не просто раздражало, оно беспокоило. По некоторым приметам стало понятно: немцы производят частичную перегруппировку, накапливают силы для основательной атаки, экономят боеприпасы, производя кратковременные, больше похожие на пристрелочные, налеты. Плацдарм им нужно было ликвидировать во что бы то ни стало.

Я предупредил всех своих автоматчиков: днем спать, а ночью глаз не смыкать, вести прослушивание и метать гранаты Ф-1 в сторону нейтральной полосы, при этом каждый раз меняя угол броска; бросать также гранату на каждый шорох за бруствером. Так что гранат мы истратили много. Старшина Серебряков только успевал подвозить.

– В штабе полка интересуются: куда уходит столько гранат? Что там, Серебряков, твоя рота наступает, что ли? Каждый день…

А мы оборонялись. Вели активную оборону. Так можно охарактеризовать наши действия. Зато не потеряли ни одного человека. Словно срослись с плацдармом, с его окопами и землей, с его кустарниками и изрубленными пнями деревьев. И нас не так-то просто было взять. Потому что мы чувствовали всякую опасность, понимали, как ее избежать и как при этом нанести противнику удар, чтобы он тоже затих.

В ночь на 28-е нас, наконец, сменила другая часть.

Перед самой сменой у нас ранило санинструктора роты сержанта Бугрова. Осколком мины в руку. Он перевязывал комсорга батальона, женщину, раненную осколком мины на тропе, ведущей к парому. Мы уже уходили. Санинструктор наш из людей на фронте бывалых. Высокий ростом, крепкий. Богатырь. Раненых во время боя он переносил так: перевязывал, поднимал, как ребенка, клал себе на плечи и нес, куда надо было нести. При этом ни разу не отдыхал. Нес легко, быстро доставлял на пункт сбора раненых, иногда бегом. Многим из наших ребят он спас жизнь. Вовремя доставить раненого к хирургу – это ведь сохраненные от ампутации руки и ноги. Жизни сохраненные. Ведь из-за чего чаще всего в госпиталях кромсали конечности? Из-за того, что неправильно сделана перевязка, плохо обработана рана первоначально, что долго где-нибудь лежал, истекал кровью, что не вовремя доставили, нога или рука почернела… И вот, чтобы сохранить человеку жизнь, ампутировали руку или ногу, а порой и то и другое. Сколько калек с войны в тыл возвращалось! Потоком поезда везли. В госпиталь, а потом – домой, на материны руки и слезы…

Мы передавали свои позиции взводу автоматчиков. Автоматчиков снова ставили на фланг. Командиру взвода младшему лейтенанту я рассказал, как ведет себя противник. Пояснил, чего опасаться и на что обратить внимание днем, на что ночью. Какие меры предосторожности необходимо принять в первую очередь. Как вести себя в первые сутки, пока бойцы не поймут, где оказались. Все я ему рассказал, растолковал, а кое-что и повторил дважды. Предупредил, что в последнее время немцы как-то подозрительно затихли.

– Видимо, готовятся к основательному штурму. Так что готовьтесь. Ночью не спите. Отдыхайте днем. Днем бьет снайпер. Думаю, что с одного из ветряков. Будьте осторожны. И солдатам напомните, чтобы головы над брустверами не высовывали. – Так я его наставлял, того младшего лейтенанта, моего долгожданного сменщика. – Но если по мельницам постреливать из пулемета, то снайпер на огневой вряд ли появится. Мы его туда не пускали. Только стреляйте из разных окопов. Иначе засекут минометчики.

Рассказал я младшему лейтенанту и о позиции станкового пулемета. Мы уходили с плацдарма. В тыл, на отдых. А пулеметная рота оставалась. Оставался и наш верный охранитель сержант Кизелько со своим расчетом.

– С пулеметчиками, – сказал ему, – веди постоянную связь. – В трудную минуту они – единственная твоя поддержка. У них есть запасная огневая. Они могут быть или там, или там. Связной тоже должен это знать.

Рассказал, что между окопами частично прорыта соединительная траншея. Показал, где находится немецкая могила. Каким маршрутом ходить к Днестру, по воду. Куда утаскивать раненых. Все я ему растолковал.

Наши сменщики устанавливали ручные пулеметы. Начали устраиваться в окопах. Мои автоматчики один за другим, соблюдая очередность, покидали позиции.

Покидая свои окопы, мои солдаты рассказывали своим сменщикам, как и что. В каждом окопе происходил примерно такой же разговор, какой состоялся у меня с младшим лейтенантом.

Мы попрощались. Я похлопал младшего лейтенанта по плечу:

– Держитесь.

Мы со связным поползли к тропе. Пошел мелкий дождь. Ползти стало тяжелее и противнее. Дождь с каждой минутой усиливался. Гребешь на себя грязь, тащишь ее с собой на полах шинели…

Когда выползли к тропе, увидели пулеметный расчет Кизелько. Оказывается, и к ним прибыли сменщики. Лица пулеметчиков сияли. Они уже не надеялись на смену, потому так радовались.

На НП я доложил командиру роты, что взвод передал позиции сменщикам.

Затем мы отошли к парому. Там, у затона, на краю оврага, на восточном склоне, окопались. Паром работал без перерыва, переправлял на ту сторону взвод за взводом. Нам нужно было ждать своей очереди.

Рассвело. Я вылез из окопа, сидел, глядя, как за Днестром восходит солнце, и курил. Здесь, у парома, был уже тыл, и мы расслабились. Старшина Серебряков наконец-то привез полученную на складе «моршанку». Кисеты, наполненные свежим и вольным табаком, оттягивали наши карманы. Солдаты истосковались по куреву. Курили, радовались. Радовались, что курева много (накопилось за несколько дней), что наконец нас сменили, что скоро будем на том берегу и спать ляжем не в окопах…

На передовой тем временем стало вдруг тихо. Ухнули два или три снаряда с перелетом и – тишина. Мои автоматчики, ни слова друг другу не говоря, сразу умолкли, прислушались. Некоторые потушили самокрутки и сунули их за пилотки, начали проверять автоматы. Тишина на фронте дело такое… ненадежное. Всякое может означать такая тишина. Когда, например, происходит прорыв, тоже вначале тихо.

Прошло несколько минут. Там снова застучали одиночные выстрелы. Напряжение спало.

На тропе неподалеку остановился солдат с двумя котелками в руках. В котелках днестровская вода. Я узнал его. Связной командира первого взвода роты, сменившей нас ночью, того самого младшего лейтенанта, с которым мы расстались несколько часов назад. Именно ему и его командиру мы с Петром Марковичем оставили наш окоп. Я окликнул его, махнул рукой. А он уже и так видит меня, смотрит и не уходит, будто что-то хочет сказать. Опять махнул ему, передал привет младшему лейтенанту. Он подошел и вдруг говорит:

– А нашего взводного убило.

– Кого?! – не мог понять я. – Кого убило? Младшего лейтенанта?

– Да, нашего младшего лейтенанта убило.

– Как?! Как убило?!

– Убило. – И голову опустил. – Разрывной пулей. Прямо в голову. Снайпер.

Некоторое время я не мог произнести ни слова. Так эта внезапная весть меня поразила. Я же его предупреждал: остерегайся снайпера, не позволяй ему подняться на мельницу, обстреляй ветряки на рассвете из ручных пулеметов. Несколько раз повторил.

Видимо, немцы обнаружили изменения в нашей обороне. Еще когда мы уходили, я обратил внимание на то, что стрелки, наши сменщики, беспечно выложили винтовки и автоматы на брустверы. Мы свое оружие всегда держали внизу. Утром с той стороны глянули и конечно же сразу все поняли – перед ними другие. Вот и начали щелкать новеньких, обучать осторожности и умению маскироваться.

Ночью 29 апреля нас подняли из окопов. Гуськом по тропе мы быстро спустились к парому. Я нес ручной пулемет без диска, автомат и вещевой мешок. Мешок полный – патроны, гранаты, запалы к ним. Запалы я приказал вывинтить, завернуть в непромокаемую бумагу и положить отдельно. Диски для моего пулемета нес кто-то из солдат первого отделения.

Все. Вахта наша на плацдарме за Днестром закончилась.

На паром погрузился первый автоматный взвод нашей роты и расчет станкового пулемета сержанта Кизелько. Все оружие мы уносили с собой. Приказано было даже забрать все боеприпасы. Но часть патронов мы все же оставили сменщикам. Куда к черту нести цинки с патронами? И вот паром, поскрипывая тросом, пошел, пошел, пошел… Берег отделился, остался позади. На душе стало совсем спокойно. Только младший лейтенант нет-нет да и вспоминался.

Минут через десять–пятнадцать мы высадились прямо в воду. Все, дальше паром не шел. Прибыли. Нас уже ждал проводник-сапер. Он отвел нас шагов на триста в залитые водой заросли кустарника и сказал:

– Ждите. Пойду встречать второй взвод.

Стоим, ждем. Вода выше колен. Солдаты с завистью смотрели на охотничьи сапоги сапера, уходившего за вторым взводом. А себе подумал: что ему завидовать, мы сюда только пришли, скоро уйдем на сухое, а он тут, может, уже сутки мается, и завтра опять сюда…

Вскоре подошел второй взвод. Вел его старший лейтенант Макаров, наш ротный командир. Сапер-проводник сказал:

– Берите шесты и идите прямо по вешкам. В стороны не сворачивайте. По вешкам и выйдете к мосту, прямо в Глинное.

Командир роты стал во главу колонны. Взводные – во главу взводов. Пошли.

Не прошли мы и двух километров, как вешки исчезли. То ли их смыло, то ли их тут вовсе не было. Пошли наугад. И в какое-то мгновение я, видимо, отклонился от тропы. Хорошо, что следом за мной шел мой связной Петр Маркович Мельниченко. Я вдруг почувствовал, что проваливаюсь в какую-то яму, и сразу ухнул с головой. Вода талая, холодная. Все, конец, тону. Меня сразу потянуло вниз, дальше, в глубину. Ручной пулемет, автомат, вещмешок с боеприпасами… Железа на мне навешано достаточно, вот я и пошел на дно, как свинцовое грузило. Ручной пулемет я держал в руках, его бросить легче всего. Ручной пулемет тяжелый, и без магазина он весит больше восьми килограммов. Но не бросать же пулемет… Мгновенно мелькнула мысль: вот вынырну я, без пулемета, а ротный спросит: что, мол, бросил пулемет?.. Комбат на меня представление написал, и тоже узнает о моем малодушии… И с такими мыслями медленно погружаюсь все глубже и глубже. Пальцы крепко сжимают цевье ручного пулемета. Нет, думаю, не брошу, хоть там что.

Когда я пропал под водой, к счастью моему, полы распахнутой шинели какое-то время пузырем всплыли надо мной. И Петр Маркович успел ухватить меня за шинель. Связного поддержал автоматчик, шедший рядом. Подбежали другие. Так и вытащили своего взводного из воды.

Посмеялись, покачали головами, пошли дальше. А старший лейтенант Макаров, убедившись, что я жив-здоров, все же поинтересовался, цел ли пулемет…

Вскоре нашли вешки. По вешкам пошли скорее. Все сильно продрогли. Но, глядя на меня, терпели, виду не подавали.

Вышли к позициям батареи наших 120-мм гаубиц. Гаубицы стоят в воде, но в боевом положении. Зарядные ящики навалены на щиты и станины, некоторые прикручены проволокой. Неподалеку, видим, кухня. Кухня тоже стояла в воде, колеса залиты по ступицу. Уже светало. Рота сразу, без предварительной команды, потянулась к кухне. Возле кухни на металлическом ящике сидел повар.

Солдаты были рады одному только виду нашей походной кухни. Отвыкли. В эти дни, на плацдарме, каша доставлялась в термосах. Обступили кухню и сидевшего на металлическом ящике повара. Стали упрашивать его согреться хотя бы чайком.

– Вода в котле есть, – сказал повар и усмехнулся: – Вода нынче вольная. И дрова сухие есть. Вон, в ящике. А вот ни круп, ни муки у меня нет. Могу вам заварить кипятку. Пойдет?

Солдаты и тому рады. Стали разводить огонь. Разговорились с поваром. Тот расспрашивал о плацдарме, слушал рассказы солдат, сочувственно кивал головой.

– Слушай, друг, – стали упрашивать солдаты повара – почувствовали, что человек он вроде неплохой и даже добрый, – а может, где в ящике у тебя что-нибудь припрятано, о чем ты давно и забыл?

– Да что у меня там припрятано? – добродушно усмехнулся повар.

– А давай посмотрим. Может, немного мучицы. Ты нам завари в кипятке мучицы. Получится вкусная баланда. Мы ее попьем – и согреемся, и вроде как поедим. А?

Посмотрел на нас повар, вздохнул. Видит, сколько нас от роты осталось. Стал шарить в ящике. А ребята мои подсказывают:

– Вот там, там… Под дровами.

А повар только добродушно усмехается. На хорошего человека мы напали, повезло нам и тут.

И точно, из-под дров повар вытащил небольшой куль муки. Солдаты знают: у хорошего повара всегда есть заначка. Иначе что это за повар? Закипела в котле вода. Повар засыпал муку, помешал черпаком. И через минуту-другую скомандовал нам:

– Готовьте котелки, ребята!

Стали мы доставать упрятанные в вещмешки котелки. Один котелок на троих. Так и согрелись.

Старший лейтенант Макаров сказал повару, чтобы поберег баланду.

– Следом за нами движутся еще две роты. Вторая стрелковая и минометная.

С нами шли пулеметчики сержанта Кизелько. Мои автоматчики несли разобранный «Максим». Детали станкача тяжелые. Но никто не сетовал на то, что ему тяжело. Несли по очереди. Пулеметчиков в пехоте всегда уважали, старались при случае им помочь. Им ведь приходилось несладко. Весь огонь – по ним. Противник всегда в первую очередь стремится уничтожить пулеметные гнезда. И орудия бьют по ним, и минометы, и снайперы охотятся. Но уже если дожил расчет до атаки, если сохранил пулемет, то пехоте намного легче и отбиваться, и атаковать. «Максим» может вести огонь почти беспрерывно. Я заметил, когда мы толпились возле котла с мучной болтушкой, Кизелько и его расчет пропустили вперед.

В солдатской среде, на передовой, своя этика, своя шкала ценностей. Она пишется кровью. Эталон в ней – человеческая жизнь.

Через Турунчук прошли по мосту. Мост охранялся. С двух сторон стояли зенитки. Зенитчики вели постоянное наблюдение.

В деревне Глинное нас уже ждали старшины. Хлопотали возле кухонь. Тут уж поели мы хорошо. А потом пошли в баню. Нам выдали чистое белье и портянки. Многим заменили обувь. Мне старшина Серебряков выдал новенькие кирзовые сапоги и новое солдатское хлопчато-бумажное обмундирование, новую шинель и новую плащ-палатку. Только шинель была офицерская. Остальное – как и всему взводу. Мы, взводные командиры, внешне только погонами от своих солдат и отличались.

Я, помню, так обрадовался этому добру и вниманию! Моим автоматчикам тоже выдали новое обмундирование. Петр Маркович, обычно хмурый, ходил и улыбался.

Много ли солдату надо, чтобы он почувствовал себя счастливым. Даже на войне.

После бани нас разместили в домах. Мы выставили часовых и залегли на отдых. Да, что ни говори, а в доме спать не то что в окопе…

Утром позавтракали. Почистили оружие. Состоянию оружия в своем взводе я всегда уделял особое внимание. На затворных рамах ППШ и ручных пулеметов появились рыжие разводы. Накануне легли спать, не почистив оружия. Расслабились. Днем построились в походные колонны и пошли по направлению на Маяки и Беляевку. Навстречу нам из района Одессы шли свежие части 8-й гвардейской армии.

В Беляевку пришли вечером. Наши квартирьеры и здесь разместили нас по домам.

А 1 мая выпал снег. Я вышел на улицу и представил, каково сейчас на плацдарме, в окопах. Вспомнил младшего лейтенанта. Не мог я избавиться от чувства вины перед ним. Как глупо он погиб! Предупредил ведь…

– После боев на Днестре, после изнурительного стояния на плацдарме нас отвели во второй эшелон. На отдых. Роты пополнили. Мы получили новое оружие. Старики сразу поняли: затевается что-то серьезное. Теперь я знаю, что это была Ясско-Кишиневская операция. Историки Великой Отечественной войны назовут ее самой масштабной и удачной операцией по окружению и ликвидации котла. И действительно, немцы и их союзники под Яссами и Кишиневом потеряли гораздо больше дивизий, техники и вооружения, чем под Сталинградом или Минском. Но тогда я, командир взвода, лейтенант одной из дивизий 46-й армии, ничего этого не знал. Выполнял приказ, вел свой взвод и старался исполнить свой долг так, как предписывал устав.

16 августа 1944 года мы выступили из своего лагеря в сторону передовой.

Немецко-румынскую оборонительную линию и нашу разделяло старое русло Днестра.

Ночью 17 августа мы сменили один из наших батальонов. Смену произвели тихо, скрытно. Заняли готовые позиции и притихли. Начали слушать противника.

На той стороне против нас стояли румынские пехотные части и немецкие пулеметчики. К тому времени немцы уже не очень-то доверяли своим союзникам. Вот и усиливали их своими надежными, но более малочисленными подразделениями. Так они пытались добиться повышения устойчивости тех участков фронта, которые держали румыны.

Солдатам было строго-настрого приказано сидеть на дне ячеек и не обнаруживать себя. Соблюдать полную тишину. Не курить. Оправляться только в окопах. По ходам сообщения разрешено было передвигаться только связным, при этом соблюдая крайние меры предосторожности. Бойцы же батальона, который мы сменили, не были отведены. Они с утра и до позднего вечера без головных уборов, без ремней и босиком ходили за траншеей по фруктовым садам, собирали яблоки и груши, словом, изображали крайнюю степень беспечности. В лесу позади нас артиллеристы тщательно замаскировали свои орудия и тягачи. Все ждали своего часа. Немцы и румыны вели постоянное наблюдение за нашей обороной и, видимо, были вполне уверены, что против них на этом участке стоят прежние части, без усиления. Это означало, что активных действий с нашей стороны не ожидается.

А между тем наши саперы каждую ночь ползали на нейтральную полосу и разминировали минные поля, растаскивали колючку и рогатки, готовили проходы для пехоты и танков.

Наблюдение вели и мы. Нам, взводным, при подготовке к операции выдали бинокли. До этого бинокли были только у ротных. А теперь их имели даже первые номера пулеметных расчетов.

В бинокль хорошо просматривалась оборона противника. Она состояла из трех линий.

Вот первая. Две траншеи. Первая проходит по самому обрыву берега старого русла Днестра. Вторая – метрах в двухстах пятидесяти – трехстах глубже, перед селом Талмаз. В Талмазе виднеется церковь. На ней конечно же немцы оборудовали свой наблюдательный пункт. Оттуда следует опасаться и огня снайпера.

Вторая линия обороны тоже состоит из двух траншей. Первая проходит сразу за селом Талмаз по восточным скатам высот. Само село лежит в низине, в окружении фруктовых садов и виноградников. Село красивое, большое. Расположено удобно, живописно. Просто райское место. Не хочется стрелять по такой красоте. Но ничего не поделаешь. Скоро пойдем. Вторая траншея виднеется глубже, метрах в двухстах–трехстах. Между первой и второй траншеями виднеются отсечные позиции. Как ни маскируй окопы, а они опытному глазу все равно видны.

Расстояние между первой и второй линиями примерно полтора-два километра. Вторая линия – копия нашей учебной, построенной в лагере, где мы усиленно отрабатывали различные приемы ведения боя, в том числе и прорыва глубокоэшелонированной обороны противника.