Знание и вера, дискурсивное мышление и молитва

Булгаков пишет: “Один и тот же мир предстаёт пред нами то как механизм, чудовищный в своей дурной бесконечности, глухо молчащий о своём смысле, то как откровение тайн Божества, или источник богопознания. И миро-познание — будет ли это естествознание (в широчайшем, всеобъемлющем смысле слова) или “духовное знание” — при свете веры в Бога получает совсем новое значение”^[21]. Другими словами, по мнению Булгакова, естественнонаучное отношение к миру приобретает особое звучание (по сравнению с тем, о котором говорилось выше, — как об элементе практической деятельности) в контексте религиозности. Научное познание совершается методически через развёртывание проблем, уточнение наблюдений, упорядочение опыта, его обогащения. В научном познании есть бесконечность, в религиозном смысле дурная, то есть уводящая от Бога, не приближающая к Нему. В этом заключается, по мнению Булгакова, глубокое отличие научного и религиозного путей, отличие, которое при известных условиях может стать и противоположностью. Во всяком случае, их нельзя смешивать, подменять один другим. К трансцендентному миру нет пути методического восхождения, он вне досягаемости для человека. К нему можно стремиться и рваться, но нельзя методически, планомерно придти. Путь религиозный в этом смысле есть путь чуда и благодати. Научное знание имманентно этому, здешнему миру, то есть оно содержится в пределах данного замкнутого круга сознания. То, что находится за этим кругом, трансцендентно, не существует в его пределах. Однако трансцендентное не есть ничто, ноль, так как в этом случае и имманентное не сознавало бы себя имманентным, самозамкнутым, ограниченным, не существовало бы границы имманентного. Трансцендентное есть некоторая пограничная область для имманентного, его предел.

Если путь научного познания методичен, рассудочен, доказателен, то основной формой религиозного достижения трансцендентного является молитва. Булгаков придаёт молитве религиозно-“гносеологическое” значение как основе религиозного опыта. Там нет религии, где нет молитвы. Булгаков предлагает задаться вопросом, как возможна молитва. Религия обладает своим способом опознания Божества, или органом трансцендентного, своим особым опытом. Религиозная очевидность и достоверность обладают своей особой природой. Религиозное опознание обычно называется верой, которая имеет центральное значение в гносеологии религии. Анализ природы веры, по мнению Булгакова, есть своего рода “критика религиозного разума”. Хотя вера, в отличие от научного знания, и не подчиняется категориям дискурсивного, логического мышления, однако тем самым не низводится к субъективному верованию, вкусу или прихоти. Вера по-своему столь же объективна, как и познание.

Бог есть как трансцендентное, есть вне меня и лишь потому есть во мне. “Вера с объективной стороны есть откровение, в своём содержании столь же мало зависящее от субъективного настроения, как и знание, и, подобно последнему, лишь искажается субъективизмом”^[22]. Разум за истину принимает только то, что может быть доказано, обнаружено как необходимое звено в причинной связи явлений. Основой знания является логическая необходимость, в то время как вера есть путь знания без доказательств, вне логики, вне закона причинности. Вера свободна от ига рассудочности. Такое положение вещей было бы нестерпимо для нашего сознания, если бы вера и рассудок имели бы одну и ту же задачу, один и тот же предмет. Однако в действительности то, во что можно верить, нельзя знать, оно выходит за пределы знания, а в то, что можно знать, нельзя и не должно верить. Кто верит в таблицу умножения или теорему Пифагора, — спрашивает Булгаков, их знают. А кто знает Бога, включая Его в число предметов научного знания? В Него верят и познают верой. Булгаков приводит определение веры апостолом Павлом: вера есть “уверенность в невидимом как видимом, ожидаемом и уповаемом как настоящем”. То, чего нет и не может быть дано для рассудочного знания, то может знать вера, оно ей доступно. Отсюда следует: всё, что может стать предметом познания, должно быть познаваемо.

Далее Булгаков делает выводы, которые, на наш взгляд, не очень-то гармонируют с ранее сказанным: “Вера поэтому не враждует с знанием, напротив, сплошь и рядом сливается с ним, переходит в него: хотя она есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых” (Евр. 11:1), но уповаемое становится, наконец, действительностью, невидимое видимым. Вера в этом смысле есть антиципация знания: credo ut intelligam, хотя сейчас и не опирающаяся на достаточное основание: credo quia absurdum. Вера перескакивает через закон достаточного основания, логической самоотчётности: основания её недостаточны, или вовсе отсутствуют, или же явно превышаются выводами. И, однако, это отнюдь не значит, чтобы вера была совершенно индифферентна к этой необоснованности своей: она одушевляется надеждой стать знанием, найти для себя достаточные основания”^[23]. В этом случае Булгаков как бы говорит не о противоположности и несовместимости веры и знания, а скорее о возможности для веры стать более убедительной через приобщение к ней знания. Он приводит в связи с этим пример: “Так пришествие на землю Спасителя мира было предметом веры для ветхозаветного человечества, но вот как о нём говорит новозаветный служитель Слова: “О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, — ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам, — о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам...” (1 посл. Св. Иоанна. 1:1-3)^[24].

Вера, пишет Булгаков, совсем не пренебрегает возможным опытом и основаниями. Вера свободна, но в ней нет произвола, вера имеет свою “закономерность”. Вера, например, никогда не возникает без некоторого, хотя для обоснования её содержания и недостаточного, но достаточного для её зарождения, знания о предметах веры. Вера в Бога зарождается у человека из присущего ему чувства Бога, знания Бога, и, подобно тому, как электрическую машину нельзя зарядить одной лекцией об электричестве, но необходим ещё хотя бы один слабый электрический заряд, так и вера рождается не от формул катехизиса, но от встречи с Богом в религиозном опыте, в жизни. И вера верит и надеется на расширение этого опыта, на его углубление. Можно научаться вере, содержание веры всегда превышает личный религиозный опыт.

У Булгакова имеется явная тенденция выводить науку как рассудочное мышление за её собственные пределы, то в сферу производства (хозяйства), то, гораздо менее решительно, правда, в область религии. Разумеется, рассудочное мышление присутствует в жизни человека, как и религиозная вера, и они не могут не сталкиваться, как-то не соотноситься. По нашему мнению, однако, религиозная вера не может быть укреплена с помощью научного обоснования, в случае такого обоснования она уже перестаёт быть верой, а становится знанием, пусть и с религиозным содержанием, но обоснованным рационально. И наука после своего “вторжения” в религию не перестаёт быть наукой и научное знание не превращается в веру. Жёсткая граница между наукой и религией сохраняется, как и в случае соотнесения науки и производства, когда между ними, как мы постарались обосновать это выше, тоже сохраняется водораздел. Фиксирование такого рода границ позволяет более четко обозначить специфику науки, религии, хозяйства. У Булгакова эти границы смазываются, у него скорее проглядывает намерение выстраивать систему, элементами которой могут служить разного рода фрагменты человеческой жизни — хозяйственной, научной, религиозной. Мы уже видели это на примере анализа им причинности, когда в причинно-следственные природные связи им включались отношения, базирующиеся на самодетерминации, на волевых актах, на свободе. Вкрапление такого рода моментов в научную картину мира разрушает её как научную, оказываются недействующими основные идеализации новоевропейского естественнонаучного мышления (материальная точка движется равномерно, прямолинейно и бесконечно долго при условии отсутствия каких-либо внешних воздействий). Если включить в это движение волевые акты, самодетерминацию, то это уже будет не научная картина мира, наука выйдет за свои границы и перестанет быть наукой, как она понималась в Новое время.