Темнота народного сознанияКрестьянский народ рисуется в романе Жорж Санд «Нанон» довольно первобытным, невежественным, суеверным, живущим еще фольклором, часто донельзя наивным. В головы некоторых крестьян так и не смогли войти новые идеи. Санд пишет о том, что крестьянах «трепетали перед монтаньярами и жирондистами, перед комитетом общественного спасения, Конвенотом и коммуной – эти названия путались у них в голове и мешались в одно»[72]. На вопрос каковы твой политические убеждения, у Гюго крестьяне обычно отвечали: «как-то не думал об этом», «времени не было решить», а молодая бретонка, мать троих детей, так и не смогла понять что значит «политическое убеждение». В деревне Анатоля Франса но (нужно учесть, что речь идет о пригороде Парижа) старушка осведомлена о переменах, особенно о распре между священниками, принесшими присягу и отказавшимися присягать. Слышала она также про войну и про голод, про небесные знамения. Но она не могла поверить, что короля казнили, по ее мнению, ему помогли бежать подземным ходом, а вместо него плачу выдали какого-то простолюдина[73]; крестьяне так и продолжали определять легитимность власти и будущую обстановку по знамениям: «Виной всему республика… Нечего и надеяться на лучшее. Напротив, судя по многим признакам, дела пойдут все хуже и хуже. В Нанте женщина родила ребенка с головой гадюки; в Рюэле молния ударила в церковь и расплавила крест на колонне, в Шавильском лесу видели оборотня. Люди в масках отравляют источники и разбрасывают порошки, распространяющие заразу…»[74]. В провинции еще нет классового самосознание, но сильно национальное единство, это проявилось в лояльности к королю и церкви. Впрочем, утверждение о том, что революция просветила крестьян очень спорно, хотя Дюма вводит в свои романы эту проблему: крестьянский юноша, вернувшийся в свою деревню, после взятия Бастилии, упрекает своего учителя-священника: «..когда я жил у вас в доме, вы превращали меня в тупицу; потому что от вашего деспотизма у меня отшибало память и разумение, а от свободы они ожили»[75]. Чеканцева в своей статье о политическом сознании народных масс, опровергает мнение о том, что крестьяне были аполитичной массой, поднимаемой на восстания только экономической и социальной конъюнктурой, она даже отвергает прификс – «квази» в термине «квазиполитика крестьян». Впрочем, бесспорно, что народ верил в желание короля уровнять всех в правах. Она пытается вывести образ короля (на том материале, который можно вычлененить из жестов народного бунта). Почтение и уважение к королю, связанно с равнозначностью короля и справедливости в народном сознании. Вполне обычным лозунгом был: «Да здравствует король! Долой сборщиков налогов!», и крестьяне не видели в этом противоречия. Хотя ближе к революции уже проявляются «бунтовщические слухи», «дурные речи» порочащие короля. «Наивный монархизм» Чеканцева объясняет желанием народа приобщится к нации, показать что крестьяне так же как и король (так как они его подданные) также являются французами.
2.2.3 «Синай и вслед за ним золотой телец» [76] «Женщины щипали корпию, распевая марсельезу. Одно было у всех на устах: «Терпение. Мы делаем революцию»... На каждом шагу красовались бюсты Франклина, Руссо, Брута, на улицах плясали карманьолу...Зрелища привлекали толпы, как в Афинах во время Пелопонесской войны: на углах пестрели афиши: «Осада Трионвиля», «Папесса Иоанна», «Солдаты-философы», «Сельское искусство любви», Воровство стало явлением редким...ни малейших признаков упадка в народе (хотя, зеленщицы выручали за день двадцать тысяч франков –такой сильной была инфляция)…каждая улица выставляла батальон…на всех стенах афиши и объявления: «Да здравствует революция!» - так Виктор Гюго описывает первые годы революции[77]. «Революция уже надоела: она слишком затянулась. Пять лет энтузиазма, пять лет братских объятий, убийств, разглагольствований, марсельезы, набата, аристократов на фонарях, голов на пиках. Женщин верхом на пушках, деревьев свободы, увенчанных красными колпаками, девушек и старцев в белых одеяниях, разубранных цветами, пять лет заточений в тюрьмах, гильотины, пайков, афиш…хватит! В конце концов, никто уже ничего не понимает!»[78] – продавец эстампов не принимает революционную колоду, ссылаясь на то что люди устали от революции... «если хотите заработать себе на жизнь, оставьте ваши патриотические карты, оставьте революционные символы, оставьте ваших Гераклов, гидр, фурий, терзающих преступника, гениев Свободы и пишите красивых девушек»[79]. К концу монтаньярского диктата от единогласия 1789 года ничего не осталось. У истинных якобинцев усталость смешивалась с отчаянием: «Ради нее (ради революции – Б.Д.) я выдрал бы собственными руками свой внутренности, ради нее ставил себе в заслугу ненависть со стороны ее врагов. Теперь этот энтузиазм меня покинул, отвращение завладело мною, ибо я увидел, как ничтожны или злобны люди»[80]. Остальные же стараются как можно меньше связываться с политикой: Секретарь секции сетует: «… в секции мало пыла; ей не хватает доблести…равнодушие – вот, что нас губит, - в секции насчитывается девятьсот полноправных членов, не наберется и полсотни посещающих собрания»[81]. А госпожа Санд прибавляет, что когда доблестные люди опустили в отчаянье руки, их делами занялись люди не достойные, после чего, жизнь стала совершенно невозможной: «как ни грустно об этом говорить, но в ту пору на верху оказывались одни подонки, меж тем как у истинно порядочных людей уже не хватало душевных сил служить революции»[82]. На смену героическому, городу пришел город циничный: после 9 термидора Париж веселился, но каким-то исступленным весельем. Его охватило тлетворное ликование, в секции Пик на Вандомской площади председательствовал маркиз де Сад.. Готовность отдать свою жизнь сменилась бешеной жаждой жить любой ценой. И величие померкло[83].
*** Данная глава посвящена событиям ярче других запечатленная на полотне истории Великой французской революции. Террор совершался как со стороны власти, так и со стороны народа, образуя бесконечную череду убийств: «Опасность в голоде, из-за которого грузчик Бэн вздернул на фонаре около ратуши булочника Франсуа Дени,.. и опасность в нашем правосудии, которое повесило грузчика Бэна за то, что он повесил булочника Дени»[84]. Подробно рассмотрен Революционный трибунал, его схема действия, затем рассмотрена довольно аморфная структура «народного суда», стихийной расправы народа над несчастным, попавшим в гущу неуправляемого народного гнева. Отчасти разбираются аспекты влияющие на внутреннюю жизнь человека, приводящие к психическому дисбалансу в обществе.
|
