Мыслители покоряют нас только своими противоречиями, только своимдушевным напряжением, только разладом между своими мнениями и склонностями.Так, Марка Аврелия1 во время дальних походов больше занимала идеясмерти, чем идея Империи; Юлиан, став императором, принялся сожалеть о том,что расстался с созерцательной жизнью, начал завидовать мудрецам и тратитьсвои ночи на написание антихристианских сочинений; Лютер, обнаруживнедюжинную жизненную силу вандала, утонул с головой в пронизывающей еготруды навязчивой идее греха, так и не сумев обрести равновесия между ееприхотливостью и ее грубостью; Руссо2, имевший неверноепредставление о собственных инстинктах, жил одной лишь идеей собственнойискренности; Ницше, все творчество которого представляет собой оду силе,влачил жалкое существование, причем мучительно однообразное... Все дело в том, что мыслитель ценен лишь в той мере, в какой онобманывается относительно того, к чему он стремится, что любит или чтоненавидит; будучи множественным в одном лице, он не может себя выбрать.Пессимист без упоения, равно как и возбудитель надежд без язвительности незаслуживают ничего, кроме презрения. Уважения достоин лишь тот, кто безпиетета относится к своему прошлому, к соблюдению приличий, к логике иосмотрительности. Как можно полюбить завоевателя, если он не погружается вгущу событий с задней мыслью о поражении, или мыслителя, если он непреодолел в себе инстинкта самосохранения? Человек, замкнувшийся всобственной бесполезности, уже не испытывает желания строить свою жизнь... Ибудет ли она у него или нет, это становится делом других... Апостол своихколебаний, он перестает заботиться об идеальном образе самого себя: еготемперамент оказывается его единственной доктриной, а сиюминутный каприз --его единственным знанием.
