Глава четвертая 12 страница

Ритмичная организация совместных трудовых действий у членов первобытного коллектива объединяла их усилия для достижения

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ____________ 505

общей цели с меньшей затратой сил. Точно так же первобытные процедуры счета значительно облегчались и ускорялись при ритмич­ном перечислении единиц, затем групп, составленных из единиц. Индивид следовал производственному опыту своего коллектива.

При этом важно отметить, что практика пальцевого счета и опре­деляемые ею разного рода «ручные числительные», зафиксирован­ные этнографами в разных местах земного шара у наименее разви­тых племен, отнюдь не являются первоначальными, исторически и психологически исходными формами становления практики счета и относящихся к ней представлений. Здесь перед нами выступает уже сравнительно высокая стадия абстрагирующей работы интеллекта, основанная по крайней мере на двух освоенных ранее стадиях гене­зиса счета. В чем их особенности?

На первой стали» счет еще невозможно отделить от объектов счета: количество предметов в их совокупности определяется лишь непосредственно на ощупь или па взгляд, оно не представляется вне осязательных или зрительных ассоциаций, не отделимо от формы, цвета и т. п. конкретных качественных признаков конкретных пред­метов. Пережпточно эта CTajnm сохранялась у многих охотничьих и скотоводческих племен, изученных этнографами, например в ситуа­циях, когда охотник сразу определяет в массе животных, без их пе­ресчета, отсутствие одной или нескольких особей, известных ему по каким-либо индивидуальным признакам.

На второй стадии генезиса счета совокупность уже может быть расчленена на составные элементы так, что каждый из них может быть соотнесен с качественно иным элементом из другой совокупно­сти для того, чтобы в итоге констатировать взаимно однозначное со­ответствие, означающее равенство обеих совокупностей по числу входящих в них единиц. Пережиточно эта стадия проявлялась, на­пример, в практике межгруппового обмена «предмет за предмет», типа обмена определенного числа съедобных кореньев на равное чис­ло рыб у аборигенов Австралии.

Третья стадия характеризуется введением в процедуру счисле­ния еще одной, третьей совокупности, служащей в данном случае как бы опосредующим звеном при сравнении двух других совокуп­ностей. Эту функцию специального средства вычисления первона­чально выполняли, как уже говорилось, пальцы, а наряду с ними и другие части тела, а также камешки, раковины, палочки и т. п. пред­меты, предоставляемые человеку окружающей природной средой. Существенно отметить, что этнографы неоднократно обнаруживали обращение считающего к помощи камешков или иных предметов для фиксации счета лишь после того, как «живая шкала» его тела оказывалась исчерпанной, а необходимость продолжать счет остава­лась. Впрочем, здесь был и другой путь: приобщение к процедуре вычислений других члеттов коллектива, каждый ттз которых должен был однотипно продолжать счет, пользуясь собственной «живой шка­лой» для достижения общей цели всех участников вычисления —■

506 Глава шестая

точного числового результата. У папуасов, тасманийцев, аборигенов. Австралии и Африки, чукчей и эскимосов в разных формах коллек­тивного счета проявлялась со всей очевидностью изначальная об­щественная сущность традиционных навыков вычисления. Развитие общественных потребностей в этой сфере создавало предпосылки для дальнейшего прогресса вычислительных операций и выработки но­вых средств фиксации получаемых результатов.

На четвертой стадии генезиса счета естественные посредники вычислений заменяются искусственными. Таковы разного рода за­рубки, нарезки, насечки на палках, костях или других предметах, узелки на шнурах, полосы краски на толе пли на вещи и т. п. Не­обходимость их изготовления и использования отражает такой уро­вень развития первобытного общества, когда для его функциониро­вания уже недостаточно непосредственной передачи информации о точном количестве прежними средствами: пространственные и вре­менные масштабы соответствующих социальных потребностей покры­ваются лишь более долговечными специальными формами точной фиксации числа, несущими ее знаки. Если пальцы были посредни­ками в счете, то заменяющие их искусственные средства являются в свою очередь отвлечением, абстрагированием от прежних посред­ников, своего рода «посредниками посредников». В качестве архео­логических документов, как уже говорилось, они свидетельствуют о широком развитии такого рода навыков счета в родовых общинах охотников и собирателей. При этом и начертательные особенности исходных графических элементов (линия, ямка, точка, клиновидная зарубка) и их ритмика отражают непосредственное пропехожденне-такого рода счетных инструментов из производственной практики палеолитических общин. Вместе с тем мы видим здесь уже и истоки начальных числовых знаков позднейших общий первобытности, так же как и истоки наиболее распространенных, вплоть до этнографиче­ской современности, систем счисления. На первое место среди них в конечном счете выдвигается пятирично-десятичная система, кото­рую еще античные мыслители, зная о ее универсальном распростра­нении в известной им ойкумене, объясняли всеобщим характером пальцевого счета.

Наконец, на пятой стадии происходит постепенное освобождение процессов счета и его числовых результатов от всех вещественных признаков рассматриваемых совокупностей предметов и явлений, ве­дущее к оперированию абстрактными «числами вообще» в любых пределах.

Именно с этого момента постепенного высвобождения числовой символики из недр породившего ее материально-производственного фундамента жизнедеятельности первобытного общества нарастает тенденция к иллюзорному, превратному объяснению счетно-число­вых знаний как некого мистического феномена, порожденного «чис­тым» разумом вопреки практическому опыту первобытного челове­чества. Любопытным обстоятельством в разнообразных попытках

______________ ФОРМЫ О Б ЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 507

идеалистических интерпретаций числовой мистики и ритуальных функций счета является непременная ссылка как на решающий ар­гумент на леви-брюлевскую концепцию изначальной мистической ориентации первобытного мышления. Самым удивительным момен­том (по-видимому, не замеченным авторами подобного рода рассуж­дений) является тот очевидный факт, что не кто иной, как Л. Леви-Брюль, решительно отвергал возможность появления числовой ми­стики без достаточно высокого уровня развития практического счета и оформленного в языке понятия о числе как объективном показате­ле количественных отношений⁵¹. Создатель концепции пралогиче-ского мышления пришел к указанному выводу относительно перво­бытных числительных и числовых символов в итоге систематизации и обобщения известных к тому времени этнографических данных о самых отсталых группах охотников и собирателей, несмотря на то что такой вывод противоречил самой сути его концепции. Но имен­но такой вывод как единственно верный следует из«рассмотрения всей совокупности не только этнографических, по тт историко-архео-логнческих материалов, которыми мы располагаем сегодня и частич­но упоминавшихся выше.

Короче говоря, сейчас уже достаточно очевидно, что улрощенно-модернизаторские попытки увести генезис категории количества в сферу первобытных религиозно-магических представлении не могут рассматриваться как предмет сколько-нибудь серьезного научного обсуждения.

Среди наиболее важных проблем развития представлений о сче­те в первобытном обществе особый интерес вызывает многообразие приемов систематических вычислений. Так, среди 307 еттстем счис­ления, изученных у индейцев Америки, 146 — децимальные, 106 име­ют основание 5 или 10; 35 систем — с основанием только 20, еще 15 систем — с основой 4 или 8; в числе остальных 81 — простейшие би­нарные, тт лишь в единичных, редчайших случаях в основании счета появляется З⁵². Иными словами, после универсальной десятиричной системы доминирующими являются способы вычисления с помощью чисел 20, а также 2, 4, 8. Счет двадцатками (по числу пальцев на руках и ногах одного человека) предполагает 4 повторения числа 5. Таким образом, перед памп уже знакомый по палеолитической гра­фике «ритм 4», проявлявшийся у некоторых охотничьих общин в качестве своего рода локально-этнической вариации, дополнявшей основные, единообразные ритмы, кратные 5 и 10. Сопоставление ар­хеологических и этнографических данных (счетом, основанным на 4 и 20, с индейцами сближаются эскимосы, чукчи и некоторые дру-. гие жители Старого Света) свидетельствует о выделении «ритма 4» благодаря таким простейшим для первобытных охотников простран­ственным ориентациям, как число конечностей одного человека, 4 стороны горизонта, 4 ветра ⁵³.

Наряду с таким направлением развития представлений о ритме п счете, в итоге особенно полно отобразившимся в культурах аборн-

598 Глава шестая

генов Америки и постепенно приведшим к почитанию числа 4 как «особого», «священного», также в палеолите берет начало совершен­но иное направление, акцентирующее числа 3, б, 9 в основании сче­та, а затем и в мифах, ритуалах, магикорелигпозных представлени­ях во многих районах Старого Света.

Анализ истоков второго направления локально-этнических вариа­ций систематического счета обнаруживает его сопряженность с про­тивоположной — вертикальной ориентацией ритмических делений пространства, начиная с простейшего: верх, середина, низ. Такое пер­вичное деление предполагает возможность последующих делений каждой части еще на 2, 3 с получением чисел G, 9. " Среди поздней­ших результатов эволюции в этом направлении может быть назва­но тт шестикратное повторение десятки, применявшееся, например, собирателями и рыболовами айнами, а на противоположном конце Азии определившее в итоге основную счетную систему шумеро-ва-вилонской математики.

Конечно, сказанное далеко не исчерпывает всего многообразия способов вычислений, выработанных в недрах первобытного общест­ва. Здесь необходимо хотя бы кратко упомянуть о том, что крайне долго даже в обиходе одного небольшого коллектива охотников, ры­боловов пли собирателей названия одних и тех же чисел оказыва­ются разными и зависят от качественных особенностей счисляемых предметов, от разной роли этих предметов в промысловой, производ­ственной, хозяйственной деятельности. Так, у индейцев северо-за­падного побережья Америки выявлены до 7 разных видов числи­тельных в пределах одного племени, а у гиляков на противополож­ном берегу Тихого океана сходным образом разные слова обознача­ли одно и то же число людей, рыб, сетей, лодок, палок, небесных тел °⁴.

Таким образом, история развития представлений о счете и числе в первобытном обществе представляется как сложное многоаспект­ное взаимодействие различных, порой и противоположно направлен­ных тенденции дифференциации и интеграции навыков, знаний, про­цедур, следующих за прогрессом производственной и общественной практики. В психологическом отношении речь идет здесь о переходе во внутренний план мышления индивидов и закреплении как акси­ом стереотипных понятий и действий тех внешних для каждого ин­дивида рабочих операций с количествами, что ранее повторялись ими в совместной, коллективной предметной деятельности.

К вопросу о положительных знаниях в первобытном обществен­ном сознании примыкает очетть важный вопрос о зарождении и раз­витии в нем общих понятий и логических категорий. Эта проблема в науке еще недостаточно разработана, по в этнографической лите­ратуре уже есть немало фактического материала для ее постановки и есть уже попытки ее принципиального решения.

Ограничимся здесь вопросом о происхождении понятий простран­ства и времени. Нельзя отрицать, что эти объективные формы суще-

ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ 509'

ствования материи по-разному отражаются в сознании людей, и это прежде всего зависит от конкретно-исторических условий и от об­щего уровня исторического развития данного парода.

На этот важный факт впервые обратила внимание французская социологическая школа. Основатель ее Э. Дюркгейм выдвинул сме­лое до парадоксальности положение, что идеи пространства и времени (в их общей форме) могли зародиться в человеческом сознании толь­ко в условиях общественной жизни, а никак не через индивидуаль­ный опыт человека.

Ведь и самом деле, каждый отдельный человек в своих практи­ческих действиях не нуждается в общих понятиях пространства и времени: для ориентировки в пределах своего практического опыта ему достаточно знать дорогу из одного места в другое, знать, в какой определенный момент он должен проделать то пли иное действие. Такое знание есть и у животных. Но эти конкретные представления о месте и о временной связи коренным образом отличаются от об­щих понятий о времени и о пространстве, которые рождаются толь­ко в практике коллектива, общества: распределение территории меж­ду социальными группами во избежание столкновений, измерение времени для организации коллективных охот, обрядов, военных по­ходов и т. д. ⁵⁵

Л. Левн-Бртоль на некоторых убедительных примерах показал, что представления о времени и о пространстве у культурно отста­лых народов сугубо конкретны. Однако он трактовал эттт факты лишь с точки зрения своей односторонней теории «дологического-мышления» и «закона партиципации», а потому не мог понять са­мых корней зарождения данных представлений ^о6.

Чрезвычайно интересные выводы о понятиях времени и прост­ранства сделал Э. Эванс-Притчард, одни из основателей современ­ного структурализма, из своих вдумчивых наблюдений над культурой нуэров (верховья Нила). Этот ученый различает два по­нятия времени, которые он называет «экологическим» и «структур­ным», и два понятия пространства — тоже «экологическое» и «струк­турное». «Экологическое» время и пространство — это категории, от­носящиеся к природной среде; «структурное» — к общественной сре­де. Для изученных Эванс-Притчардом- нуэров этот второй аспект вре­мени и пространства имеет гораздо большее значение.

Так, они делят год па сезоны (дождливых! и сухой) не но смене погоды (дожди, засуха и пр.), а по чередованию хозяйственных за­нятий, конечно, тоже связанному с природными условиями; обработ­ка земли, посадка, сбор урожая, охота, рыболовный промысел, пере­кочевка из деревень в летние стойбища и обратно, сезон изобилия пищи, сезон скудости и т. д.⁵⁷ Время суток определяется привычны­ми работами: выгон скота, дойка скота, вечерний пригон скота и пр.⁵⁸ Длительные периоды времени выражаются еще более харак­терным образом — промежутками между посвятительным и обряда­ми, которые проводятся возрастными группами под строго онреде-

510 Глава шестая

лепными названиями и в строго определенной последовательности. «Например, нуэр может сказать, что такое-то событие произошло после того, как родились люди возрастной группы «тхут» или во вре­мя инициации возрастной группы «бойлок», но никто не скажет, сколько лет тому назад оно совершилось... Если мужчина возраст­ной группы «дангунга» говорит, что событие случилось во время ини­циации группы «тхут», это значит, что оно случилось за три воз­растные группы до его собственной возрастной группы, следователь­но, 6 возрастных групп тому назад» ⁵⁹.

Еще лгобопытнее такой способ исчисления времени. Оно опреде­ляется степенью родства агнатов: родные братья — родственники по отцу, значит, время жизни одного поколения определяется родством между ними; двоюродные братья — родственники по деду, а потому родственное расстояние между ними определяет время жизни двух поколений, и т. д.: а то время, которое простирается вглубь за пре­делы исчисления родства, это уже мифическое время, где нет опре­деленной последовательности событий: нельзя сказать, что такое-то мифическое событие предшествовало другому⁶⁰.

Отчасти сходны и очень интересны мысли о происхождении идеи времени, высказанные Э. Личем. По его мнению, понятие времени психологически родилось из двух совершенно разных источников: ритмическое повторение чего-то (ударов пульса, суточной смены дня и ночи, сезонов года), время как повторение; и неповторимое, од­нократное течение чего-то (например, рождение, рост, старение и умирание живых существ); все остальные аспекты времени — дли­тельность, последовательность событий — Лич считает производны­ми от этих двух основных: повторяемости и неповторяемости. Наше же отвлеченное понятие времени есть как бы соединение этих двух совершенно различных понятий. А такое соединение могло произой­ти в нашем сознании, как думает Лич, не в силу здравого смысла, а в силу религиозного стремления человека преодолеть неповторимость своей земной жизни: религия-де дает надежду, что жизнь после смерти повторится⁶¹. Конечно, ссылка на религию у Лича мало убе­дительна, но важно и интересно то, что этот автор тоже аппелирует к социальным условиям формирования такого общего понятия, как время.

Точно так же и представления о пространстве у нуэров окраше­ны, по Эванс-Притчарду, ярко социальными тонами. Например, рас­стояние между деревнями определяется не километрами, а степенью этнической близости их населения: если две деревни находятся от данной третьей деревни на равном (по нашим понятиям) расстоя­нии, iio в одной живут люди «нашего племени», а в другой чуже­племенники, то первая деревня «к нам» ближе ⁶².

В более широком, уже философском плане построена аналогич­ная концепция пространства и времени у Леруа-Гурана. Для него эти понятия суть «символы общества» (les symboles de la societe). притом настолько важные для самого формирования человека как

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗПЛШТЯ_________________ 5И

такового, что «одомашнивание (доместикацию) времени и простран­ства» Леруа-Гурап считает чуть ли не более существенным момен­том в антропогенезе, чем начало изготовления орудий⁶³. Первона­чальное восприятие пространства человеком, по мнению этого авто­ра, — ото еще чисто животное ощущение безопасности внутри како­го-то убежища; первоначальное пространство — это «периметр безо­пасности»: для животного — нора, гнездо, для человека — примитив­ная хижина. Одновременно с этим происходит и «одомашнивание времени», т. е. замена «естественной ритмичности сезонов, дней, рас­стояний», «ритмичностью, планомерно обусловленной», — календар­ной символикой, расписаниями и пр. ⁶⁴

Очень оригинальны мысли Леруа-Гурана о типах пространствен­ных восприятий, связанных с образом жизни людей. Есть два типа восприятий окружающего мира: «динамическое» («маршрутное»), связанное с движением через пространство, и «статическое» («ра­диальное») восприятие пространства в виде концентрических кругов, затухающих к горизонту. Первое, более свойственное наземным жи­вотным, преобладало у человека па охотничьей стадии развития, ког­да охотники-собиратели воспринимали мир, кочуя по местности: отсюда и древняя мифология — мифы о культурных героях, внося­щих порядок в мир как бы по пути своих странствований. Второе восприятие пространства, из животных более свойственное пти­цам, получило господство у человека с момента его перехода к земле­делию п оседлости: «оседлый земледелец строит мир концентриче­скими кругами вокруг своей житницы»; отсюда и библейский миф о рае земном в средоточии мира с четырьмя реками, текущими из него но 4 направлениям света. Это «радиальное» (в отличие от пер­вого — «маршрутного», или линейного) восприятие пространства_т порожденное оседлоземледельчеекпм бытом, а в дальнейшем получи­ло господство и сохранилось до новейшего времени в виде идеи горо-да-«микрокосма», находящегося в центре вселенной— «макрокосма» (например, Рим) ⁶⁵.

Хотя в изложенных здесь кратко концепциях западноевропей­ских исследователей содержится много спорных моментов, важно то, что современная научная мысль, опирающаяся на обильные данные этнографии и археологии, вплотную подошла к решению кардинальных вопросов генезиса и развития человеческого ума и духовной культуры.

В советской научной литературе проблема формирования кате­горий мышления, кажется, еще не получила должной разработки. Так, в упоминавшейся книге Л. Г. Спиркина проблема образования логических категорий хотя и рассмотрена весьма обстоятельно и ин­тересно, но автор трактует лишь чисто психологическую (или пси-хо-физиологическую) сторону изучаемого явления. Образование «ка­тегории пространства» автор рисует лишь в плане развития этой идеи как бы в индивидуальном мозгу человека, а роль общественной среды он оставляет без внимания^6fi. Зато, рассматривая генезис «ка-

S12 Глава шестая

тегории времени», Спиркин в известной мере избег этой односто­ронности. < < В связи с развитием труда, общественных отношений и речи, — пишет Сппркин, — люди все в большей и большей степени становились способными мыслить прошлое, выходящее за пределы их жизни. Это прошлое — прошлое семьи, рода, племени, уходящее в глубь ряда поколений» ⁶⁷. Мысль, очевидно, вполне правильная.

Очень ценно, во всяком случае, что Сппркин подробно исследует (хотя тоже преимущественно с индивидуально-психологической точ­ки зрения) нарождение и развитие других логических категорий: причинности, цели, закона, качества, количества (идеи числа, раз­витие системы счисления, речь о чем была выше).

В советской науке нашла интерпретацию идея о «религиозном» зарождении понятия о времени. Так, И. В. Бестужев-Лада считает, что «первобытный человек» был вообще начисто лишен представле­ний о прошедшем и будущем; для пего существовало лишь настоя­щее («презентизм первобытного мышления»). Понятия прошедшего времени, будущего времени, времешг вообще зародились гораздо поз­же и не прямым, а окольным путем, через наблюдения над телами умерших. Куда ушел умерший? В иной мир. Отсюда разные мифы об этом ином мире, а значит, и об ином, мифическом времени⁶⁸^⁹. Хотя этот взгляд грешит малоубедительной искусственностью, но в нем есть здоровое зерно: понятие о «мифическом времени».

Что такое это мифическое время и в каком отношении стоит оно к сегодняшнему, реальному времени, об этом тоже спорят между со­бой этнографы, фольклористы, философы, мифологи. Мифическое время — это то время, когда жили и странствовали фантастические существа, тотемические предки, культурные геротг. Некоторые спе­циалисты считают, что оно резко отграничено от сегодняшнего вре­мени, ибо тогда было «все не так», животные были людьми, а лю­ди — животными ^/0. Вместе с тем, хотя мифическое время лежит в далеком прошлом, однако оно не отделено от настоящего какой-то преградой: напротив, оно вторгается в настоящую реальность, оно воспроизводится в различных ритуалах, «первобытных мистериях»⁷¹.

Вероятно, наиболее правилен взгляд Л. А. Файнберга, который, опираясь па многочисленные этнографические свидетельства, при­ходит к выводу о тесной связи понятия времени с конкретной, реаль­ной человеческой практикой. Абстрактного понятия времени как та­кового в первобытную эпоху не было — время составляло лишь часть тех или иных событий пли явлений. Естественно, что важнее всего было для первобытных людей настоящее время, а о прошлом и бу­дущем они имели смутное представление⁷².

3. Изобразительное искусство

Первые памятники первобытного искусства были открыты в се­редине XIX в. (1843 г.— начало раскопок в пещере Шаффо во Фран­ции; 1834 г.— наскальные изображения в Северной Африке; 1848 г.—

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 513

петроглифы Карелии, 1850 г.— петроглифы Феццана в Сахаре). Од­нако его изучение началось только в конце XIX — начале XX в.

В 1897 г. Э. Ривьер, доказав, что рисунки пещеры Ля Мут явля­ются созданием палеолитического человека, привлек внимание и к сделанным ранее открытиям, в частности к знаменитой живописи Альтамиры, долгое время считавшейся подделкой. Подлинность па­леолитической живописи была окончательно установлена в начале XX в., после специальных исследований, проведенных французскими археологами А. Брейлем, Л. Капитаном, Д. Пейрони. С этого време­ни и до середины 1950-х годов открытия ансамблей и отдельных па­мятников первобытного искусства следуют друг за другом. Только во Франции с 1900 до 1933 г. было открыто более двадцати мест с живописью, петроглифами, рельефами, мелкой пластикой. В Испа­нии, кроме пещер в горах Кантабрии, найдены десятки повых мест, в том числе комплексы мезолитических наскальных изображений на восточном побережье. В те же годы поступили сообщения об от­крытии наскальных изображений на территории Швеции, Норвегии, Италии, Сибири, в Южной и Центральной Африке.

В отличие от собственно первобытного искусства (в частности, пещерной палеолитической живописи, которая впервые была заме­чена только в 1864 г.) его этнографически фиксируемые аналоги (обозначаемые в искусствознании как предметы племенного, или традиционного, искусства) были всегда «на поверхности». Однако даже в конце XIX в., когда европейские этнографические музеи уже располагали солидными африканскими и океанийскими коллекция­ми скульптуры, она все еще оставалась вне поля зрения теоретиков и историков искусства. В частности, в работах Г. Швейнфурта, Л. Пигорини, Л. Фробениуса и других авторов конца XIX в. маски и статуэтки рассматриваются исключительно с точки зрения их об­щекультурных функций⁷³. И только в первых десятилетиях XX в., после «открытия» африканской скульптуры французскими худож­никами-авангардистами, такой подход сменяется искусствоведче­ским, эстетическим. В работах этого времени этнографически фик­сируемая скульптура (вначале африканская, а позднее — океаний­ская, американская и т. д.) рассматривается в плане задач худо­жественной практики того времени с точки зрения чистой пластиче­ской структуры⁷⁴.

Условный, идеопластический характер этой скульптуры дает ос­нование для такого подхода, однако рассматривая это явление лишь с эстетической точки зрения, нельзя понять его сущность. Осмыслить его можно только изнутри, в контексте первобытнообщинной куль­туры, прослеживая возникновение ранних форм изобразительного искусства и их эволюцию, значение общих и локальных особенно­стей искусства и его социальных функций в доклассовом обществе.

Если о раннепалеолитических корнях изобразительного искусст­ва продолжают спорить (зачатки настоящего искусства? натураль­ная изобразительная деятельность?), то существование искусства у

" История первобытного общества

514 Глава шестая

позднепалеолитического Homo sapiens ни у кого не вызывает со­мнений.

Всеобщность зрительного восприятия и то, что известно о роли эстетики как начала, организующего сознание и активизирующего контакты между индивидуумами, позволяет сделать заключение о первостепенном значении изобразительного искусства для интеллек­туального развития. В то же время изображение дало человеку сред­ство для передачи опыта, накопленного поколениями, стало универ­сальным инструментом для воспроизводства культуры. Можно толь­ко догадываться о значении изображения в момент его появления. Надо полагать, что оно было столь же всеобъемлюще, сколь и не­определенно ⁷⁵.

Чтобы получить какое-то представление о восприятии первобыт­ным человеком образов пещерного искусства, надо придать им смыс­ловую нагрузку и выразительность всего множества современных ху­дожественных форм, имея в виду то, что в синкретическом монолите первобытной культуры спрессовано все многообразие будущих видов человеческой деятельности.

Понятие «синкретизм» в данном случае означает не соподчинение или взаимодействие самостоятельно существующих форм культуры (подобно взаимодействию религии и искусства, идеологии и искус­ства в разные эпохи), а соотнесение со всеми без исключения аспек­тами бытия, определяя в целом состояние социума. Именно слит­ность функций и значений прежде всего отличает первобытную ста­дию развития и определяет специфические черты первобытного изо­бразительного искусства: гомогенный, коллективный, непрофессио­нальный, полифункциональный характер искусства. Все эти черты свойственны как начальной, палеолитической, фазе развития пер­вобытного искусства, так и позднейшим этапам его развития.

Один из крупнейших знатоков родоплеменного общества М. Гри-оль писал: все, что только можно сказать по поводу одних видов тра­диционной деятельности, относится и ко всем остальным. На основа­нии изучения искусства догонов и некоторых других народностей Западного Судана он пришел к заключению, что африканское ис­кусство мало отличается но своему назначению от медицины, рели­гии, колдовства и всех иных аспектов традиционной культуры. То же утверждают и современные африканские ученые, говоря, что яв­ление, называемое нами искусством, неразличимо в традиционном обществе, поскольку здесь оно растворяется во всеобщем потоке бы­тия ⁷⁶.

В системе первобытной культуры только условно можно разли­чать обряд, культовые предметы, тексты, музыку, танец. Только «оп­рокидывая настоящее в прошлое», можно смотреть на мифологиче­ский текст как на сценарий, существующий независимо от обряда, танцевальных, музыкальных, пластических ритмов — всего того, что даст мифу зримую, слышимую форму. Поскольку чтение текста — речитатив, пение, сопровождаемые музыкой, танцем — и есть само