ВЕЛИКИЙ ПОТОК

 

МЫ ПОХОЖИ НА МУХ, ПРИЛИПШИХ В МЕДУ. Поскольку жизнь так сладка, мы не хотим отказываться от нее и все же, чем более мы вовлечены в нее, тем более мы пойманы, ограничены и разочарованы. Мы одновременно и любим и ненавидим ее. Мы влюбляемся в людей и в собственность только для того, чтобы страдать от беспокойства за них. Конфликт существует не только между нами и окружающей вселенной, он в нас самих. Поскольку непокорная природа как снаружи, так и внутри нас. Несносная "жизнь", одновременно и привлекательная и тленная, приятная и болезненная, благословенная и проклятая – также является и жизнью наших собственных тел.

Как будто мы разделены надвое. С одной стороны существует сознательное "Я", интригующее и ставящее в тупик, создание, пойманное в ловушку. С другой стороны, существует "я", как часть природы, своенравная плоть со всеми ее противоречивыми, прекрасными и неприятными ограничениями. "Я" воображает себя разумным парнем и вечно критикует "я" за своенравие – за наличие страстей, доставляющих "Я" неприятности, за столь легкую подверженность болезненным и раздражающим болезням, за изнашивающиеся органы и аппетиты, которые невозможно удовлетворить – столь разнообразные, что если вы попытаетесь утолить их полностью и окончательно одним большим "глотком", вы можете заболеть.

Возможно самая несносное в "Я", природе и вселенной это то, что они никогда не останавливаются. Это как прекрасная женщина, которую никак нельзя поймать и чей шарм в ее особой "летучести". Поскольку непрочность и изменчивость мира – это необъемлемая часть его жизненности и привлекательности. Вот почему поэты так часто особенно хороши, когда говорят об изменении, о "мимолетности человеческой жизни". Красота такой поэзии лежит в чем-то большем, чем просто нота ностальгии, вызывающей комок в горле.

Окончен праздник. В этом представленьеАктерами, сказал я, были духи.И в воздухе, и в воздухе прозрачном,Свершив свой труд, растаяли они. -Вот так, подобно призракам без плоти,Когда-нибудь растают, словно дым,И тучами увенчанные горы,И горделивые дворцы и храмы,И даже весь - о да, весь шар земной.И как от этих бестелесных масок,От них не сохранится и следа.

(Перевод М. Донской)

Есть в этой красоте больше, чем просто последовательность мелодичных образов и тема растворения не просто заимствует свой блеск от растворившихся вещей. Правда больше, чем образы, хоть и прекрасные сами по себе, проявляется в жизни в процессе исчезновения. Поэт убирает ее статичность и превращает красоту, которая иначе могла бы быть только застывшей и архитектурной, в музыку, которая умирает в момент ее звучания. Башни, дворцы и храмы вибрируют и трескаются от избытка жизни в них. Двигаться, оставляя - означает жизнь, остановиться и продолжать – смерть. "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода".

Поскольку поэты видели истину, эта жизнь, изменение, движение, непредсказуемость – это разные имена для одной и той же вещи. Здесь, если не везде, истина прекрасна, поскольку движение и ритм составляют суть всех, любимых нами вещей. В скульптуре, архитектуре и живописи законченные формы остаются неподвижными, но даже при этом глаз находит удовольствие от их созерцания только если в них содержится некий недостаток симметрии, когда застывшее в камне выглядит как будто в движении.

Не странно нелогичным ли и неестественно парадоксально, что "Я" сопротивляется изменениям, происходящим в "я" и окружающей вселенной? Поскольку изменение – это не только разрушительная сила. Каждая форма – это на самом деле паттерн движения и все живущее похоже на реку, в которую ничего не может втечь, если ничего из нее не вытекает. Жизнь и смерть не противоположны друг другу. Это просто два способа видения одной и той же силы, поскольку поток изменений столько же строитель, сколько и разрушитель. Человеческое тело живет, потому что оно представляет собой комплекс движений, циркуляцию, вдох и выдох. Таким образом, сопротивляться изменению, стараться удержать жизнь все равно, что задерживать дыхание. Упорствуя в этом, вы убиваете себя.

Воспринимая себя разделенным на "Я" и "я" мы легко забываем, что сознание также живет, потому что движется. Оно в такой же степени часть и продукт потока изменений, как и тело, и весь мир. Если вы присмотритесь к нему внимательней, то увидите, что сознание – то, что вы называете "Я" – на самом деле поток опыта, ощущений, мыслей и чувств, пребывающих в постоянном движении. Но, поскольку, этот опыт включает воспоминания, у нас складывается впечатление, что "Я" – это что-то твердое и застывшее как дощечка, на которой жизнь ведет свои записи.

Однако "дощечка" двигается вместе с пишущим на ней пальцем, как река течет вместе с рябью на ней. Значит память похожа на записи на воде – записи не вырезанным в камне, а подобные волнам, перемешанным в движении с другими волнами, называемыми ощущениями и фактами. Разница между "Я" и "я", по большому счету является иллюзией памяти. На самом деле "Я" имеет туже природу, что и "я". Оно – часть нашего целостного существа, как голова – часть нашего тела. Но, если это не понимается, "Я" и "я", голова и тело чувствуют себя отделенными друг от друга. "Я", не понимая, что тоже является частью потока изменения и старается придать смысл миру и воспринимать, пытаясь зафиксировать его.

Таким образом, мы попадем в состояние войны между сознанием и природой, между желанием постоянства и фактом текучести. Это совершенно бессмысленная и тщетная война – порочный замкнутый круг – потому что это конфликт между двумя частями одной и той же вещи. Она ведет мысли и действия по кругу, не ведущему никуда, все быстрее и быстрее. Поскольку, если мы не способны увидеть, что наша жизнь изменяется, мы воюем против самих себя, как Уроборос, змея, пытающаяся есть свой собственный хвост. Уроборос – это вечный символ всех замкнутых кругов, всех попыток разделить наше существо на части и заставить одну часть захватывать другую.

Борясь, таким образом, мы никогда не поймем смысл изменений. Единственный путь понять их смысл – это погрузиться в них, двигаться вместе с ними и присоединиться к танцу.

Религия, такой как большинство из нас знает ее, достаточно очевидно старалась найти смысл жизни путем ее фиксации. Она пыталась придать смысл этому преходящему миру, соотнося его с неизменным Богом и рассматривая вечную жизнь, в которой индивидуум становится единым с неизменяющейся природой божественности, как ее цель и задачу. "Вечный покой даруй им, Господи. И пусть свет вечно осеняет их". Точно так же, как она пытается найти смысл в водовороте истории, соотнося ее вихри с неизменными законами Бога "чье Слово неизменно во веки веков".

Таким образом, мы создали для самих себя проблему, путая понятное с неизменным. Мы думаем, что нахождение смысла жизни невозможно до тех пор, пока поток событий не будет каким-то образом уложен в рамки неподвижных форм. Чтобы быть осмысленной жизнь должна быть понятной в терминах фиксированных идей и законов, а они, в свою очередь должны соответствовать неизменной и вечной реальности, стоящей за постоянно перемещающейся сценой. Но, если именно это и означает "найти смысл жизни", то мы ставим себе невыполнимую задачу придания неподвижности текучему потоку.

Прежде чем мы сможем выяснить, существует ли лучший способ понять нашу вселенную, мы должны ясно увидеть, как происходит эта путаница между "смыслом" и "неподвижностью".

Корень трудностей в том, что мы развили силу мысли столь быстро и односторонне, что забыли настоящую суть взаимоотношений между мыслями и событиями, словами и вещами. "Думанье" убежало вперед и создало свой собственный мир, и когда это становится источником конфликта с реальным миром, мы чувствуем глубокий разлад между мыслящим "Я" и природой. Такое одностороннее развитие человека свойственно не только интеллектуалам, которые являются просто крайним примером тенденции, повлиявшей на всю нашу цивилизацию.

Мы забыли, что мысли и слова – это соглашения, а принимать соглашения слишком серьезно – фатально. Соглашение – это социальное удобство, как, например, деньги. Деньги избавляют от неудобства бартера. Но совершенно абсурдно принимать их слишком серьезно, путая с настоящим изобилием, потому что они не являются для нас хорошей пищей или одеждой. Деньги более или менее статичны, поскольку золото, серебро, ценные бумаги или банковский счет, которые могут длительное время оставаться стабильными. Но настоящий достаток, такой как пища – скоропортящаяся вещь. Следовательно, общество может владеть всем золотом мира, но если оно не возделывает свои поля, оно будет голодать.

Мысли, идеи и слова, в некотором роде, также являются "монетами" реальных вещей. Они не являются этими вещами, и, хотя представляют их, существует много аспектов, в которых они не соответствуют друг другу. Так же, как деньги и достаток, так и мысли и вещи. Идеи и слова более или менее стабильны, в то время как реальные вещи изменяются.

 

¹Позже, в этой книге мы увидим, что эти метафизические идеи неизменности и вечности могут иметь и другой смысл. Они не обязательно предполагают статический взгляд на реальность и, хотя обычно применяются при попытках "фиксации движения", не всегда являются таковыми.

 

Проще сказать "Я", чем указать на свое собственное тело и сказать "хочу", чем пытаться определить неопределенные ощущения во рту и желудке. Гораздо удобнее сказать "вода", чем вести друзей к колодцу и делать соответствующие движения. Также удобно согласиться использовать одни и те же слова для одних и тех же вещей и сохранять их неизменными, даже, несмотря на то, что вещи, на которые они указывают, находятся в постоянном движении.

Сначала сила слов должна казаться волшебной. И, действительно, чудеса, производимые выраженной мыслью, оправдывают это впечатление. Как замечательно должно быть избавиться от неудобства языка жестов и позвать друга просто издав короткий звук – его имя! Неудивительно, что имена рассматривались, как сверхъестественное выражение потусторонней силы, и что люди отождествляли свои имена с душами и использовали их для вызывания духов. Действительно, сила слов воспринимается человеком более чем одним путем. Определить стало означать почти то же, что и понять. Однако, еще более важно, что слова позволяют человеку определить себя – обозначить определенную часть переживания своего "Я". В этом, возможно, и состоит смысл старинного верования, что имя это и есть душа. Поскольку определить – это изолировать, отделить некий комплекс форм от потока жизни и сказать: "Это Я". Когда человек может назвать и определить себя, он ощущает себя личностью. Таким образом, он начинает себя чувствовать, как слово, отделенным и статичным, в противоположность настоящему, текучему миру природы.

С чувства отдельности начинается конфликт между человеком, с одной стороны, и природой, с другой. Язык и мысль пытаются преодолеть этот конфликт и магия того, что можно позвать человека, назвав его, применяется также и к вселенной. Ее силы называются, персонализируются и призываются в мифологии и религии. Естественные процессы становятся понятными, поскольку все обычные явления, такие как вращение небосвода или смена сезонов могут быть уложены в слова и приписаны действиям богов или Бога, вечного Мира. Позднее наука привлекала тот же процесс, изучая порядок вселенной, называя, классифицируя и используя его еще более удивительными способами. Но, поскольку фиксированность, изолированность, отдельность лежит в самой природе слов и мыслей, чрезвычайно трудно с их помощью описать самые важные свойства жизни – ее движение и текучесть. Также как деньги не выражают нестойкость и съедобность пищи, так и слова и мысли не выражают жизненную силу жизни. Взаимоотношения между мыслью и движением подобны разнице между действительно бегущим человеком и фильмом, показывающим этот бег, используя серию сменяющихся неподвижных картинок.

Мы прибегаем к такому способу всякий раз, когда хотим подумать или описать любой движущийся объект, такой как поезд, утверждая, что он в такое-то время находится в таком-то месте. Но это не совсем соответствует истине. Вы можете сказать, что поезд "сейчас" находится в определенном месте. Но, даже сказать "сейчас" займет у вас некоторое время, пусть даже и небольшое, но в течение этого времени поезд будет продолжать двигаться. Вы можете только сказать, что движущийся поезд фактически находится (т.е. стоит) в определенной точке в определенный момент времени, если и то и другое бесконечно малы. Но, бесконечно малые расстояния и фиксированные моменты времени – это всегда воображаемые величины, применимые больше к математической теории, чем к реальному миру.

Для научных вычислений больше всего подходит рассматривать движение, как серию очень маленьких толчков или неподвижных состояний. Но, когда мир, описываемый и измеряемый в соответствии с таким соглашением, отождествляется с реально ощущаемым миром, возникает путаница. Серия неподвижных состояний, несмотря на быструю смену перед нашими глазами, не передает глубинной жизненности и красоты движения. При определении, описании утрачивается самое главное. Такие соглашения, полезные для целей вычисления, языка и логики становятся абсурдными, когда мы думаем, что язык, которым мы пользуемся или логика, на которой основываемся, может действительно определить или объяснить "физический" мир. Неудовлетворенность людей частично происходит от ожидания, что мысль и язык предложат им объяснения, которые они не в силах дать. В этом смысле желать, чтобы жизнь была "познаваема" все равно, что желать, чтобы она стала чем-то отличным от жизни. Это - то же самое, что предпочитать фильм о беге, бегу, как таковому. Чувствовать, что жизнь бессмысленна до тех пор, пока "Я" конечно похоже на отчаянную слегка влюбленность.

Слова и меры не являются жизнью. Они всего лишь просто символизируют ее. Таким образом, все "объяснения" вселенной, выраженные словами цикличны и оставляют самое существенное необъясненным и неопределенным. Даже сам словарь языка цикличен. Он определяет слова посредством других слов. Он приближается чуть ближе к жизни, когда вместе со словом дает вам и картинку. Но можно заметить, что все картинки в словаре прилагаются скорее к существительным, чем к глаголам. Иллюстрация к глаголу "бежать" должна быть серией неподвижных картинок, как лента комикса. Слова и статические картины не могут ни определить, ни объяснить движения.

Даже сами существительные являются соглашениями. Вы не можете определить это реальное, живое "что-то", связывая его со звуком "человек". Когда мы говорим: "это (указывая при этом пальцем) – человек", вещь, на которую мы указываем, человеком не является. Чтобы быть ближе к истине мы должны были бы сказать: "Это обозначается звуком человек ". Тогда, что это? Мы не знаем. Это все равно, что сказать, что мы не можем определить это никаким фиксированным способом, хотя, с другой стороны, мы знакомы с этим через наш повседневный опыт – текучий процесс без определенного начала и конца. И это только соглашение убеждает меня, что я – это просто тело, ограниченное в пространстве кожей и рождением и смертью во времени.

Где в пространстве мое начало и конец? Я связан с солнцем и воздухом, которые такие же жизненно необходимые части моего существования, как и мое сердце. Движение, паттерном или витком спирали которого я являюсь, началось неисчислимые века прежде (условно локализованного) события, названного рождением, и будет продолжаться еще очень долго после события, называемого смертью. Только слова и соглашения изолируют нас от неопределимого чего-то, являющегося всем.

Слова полезны до тех пор, пока мы относимся к ним как к соглашениям и используем их как воображаемые линии широты и долготы, нанесенные на карту, но не существующие реально на земле. Но, на практике, мы все околдованы словами. Мы путаем их с реальным миром и пытаемся жить в нем так, как если бы это был мир слов. И, как следствие, мы ошарашены и испуганы, когда они не соответствуют друг другу. Чем больше мы живем в мире слов, чем больше чувствуем себя изолированными и одинокими, тем больше радость и живость заменяется на уверенность и безопасность. С другой стороны, чем более мы вынуждены признать, что фактически живем в реальном мире, тем более мы чувствуем себя ничего не знающими и неуверенными ни в чем.

Но, до тех пор, пока разница между этими двумя мирами не будет понята, нет места для существования никакого здравого смысла. Цели и задачи науки прискорбно неправильно понимаются, когда Вселенная, которую она описывает, путается с Вселенной, в которой живет человек. Наука говорит о символе реальной Вселенной и этот символ должен использоваться так же, как и деньги. Это удобное, экономящее время средство для проведения практических мероприятий. Но, когда деньги и изобилие, реальность и наука путаются, символ становится тяжелой ношей. Подобным же образом, Вселенная, описываемая формальными, догматическими религиями – это не более чем символ реального мира, сконструированный из вербальных и условных особенностей. Отделить "личность" от остальной Вселенной – это условное отделение. Желать, чтобы "личность" была вечной, значит желать, чтобы слово стало реальностью и настаивать, что эта условность продолжается во веки веков. Мы жаждем постоянства чего-то никогда не существовавшего. Наука "разрушает" религиозный символ мира потому что, когда символы путаются с реальностью, другой способ обозначения реальности также будет казаться противоречивым. Научный способ условного обозначения мира больше, чем религиозный подходит для утилитарных целей, однако это не означает, что в нем содержится больше "истины". Как более правильно классифицировать кроликов – по мясу или по меху? Это зависит от того, что вы собираетесь с ними делать. Столкновение между наукой и религией не говорит о том, что религия ложна, а наука истинна. Это говорит о том, что все системы определения служат для различных целей и ни одна из них не понимает реальность полностью. И, поскольку религией, как средством ухватить и завладеть тайной жизни злоупотребили, определенная доля "разоблачения" была совершенно необходима.

Но, в процессе описания Вселенной тем или другим способом, для той или другой цели, мы, кажется, теряем настоящую радость и смысл жизни, как таковой. Все различные определения Вселенной имеют скрытые мотивы, более беспокоясь о будущем, чем о настоящем. Религия хочет обеспечить будущее после смерти, а наука хочет обеспечить сохранность "я" до смерти и отсрочить ее. Но завтра и планы на завтра вообще не имеют смысла пока вы полностью не в контакте с настоящим, поскольку вы живете в настоящем и только в настоящем. Не существует другой реальности кроме реальности настоящего и, даже если кто-то живет бесконечно, жить для будущего – значит бесконечно терять этот смысл.

Но существует именно эта реальность настоящего, это движение, живое сейчас, ускользающее от всех определений и описаний. Он здесь, волшебный реальный мир, который невозможно поймать словами и идеями. Всегда живя для будущего, мы теряем связь с этим источником и центром жизни, и, в результате, вся магия осмысливания и наименования приводит к временному кризису.

Чудо технологии заставляет нас жить в лихорадочном, расписанном по часам мире, противном человеческой биологии, позволяющем нам ничего не делать, но все быстрее и быстрее гнаться за будущим. Рассудительность обнаруживает себя неспособной контролировать рост чудовища в человеке – чудовища, еще более страшного, чем дикий зверь, взбешенного преследующими его иллюзиями. Сосредоточение на вербализации, классификации и механистичном образе мыслей отрезает человека от удивительных сил многих "инстинктов", управляющих его телом. Более того, это заставляет его чувствовать себя совершенно отделенным от Вселенной и собственного "Я". И, таким образом, когда все философии растворяются в релятивизме и не могут более придать Вселенной фиксированный смысл, изолированное "Я" чувствует панику, неуверенность и ничтожность, находя реальный мир в самой его сути невразумительно противоречивым.

Конечно, нет ничего нового в том неприятном открытии, что слова и идей не проникают в первичную тайну жизни, что Реальность, или, если хотите, Бог не могут быть постигнуты конечным умом. Единственная новизна в том, что это затруднительное положение стало сейчас скорее социальным, чем индивидуальным явлением. Оно не ограничивается небольшим количеством людей и ощущается очень широко. Почти все духовные традиции признают, что переломный момент наступает, когда должны произойти две вещи: человек должен отказаться от ощущающего свою отдельность "Я" и встретится лицом к лицу с тем фактом, что он не может знать, что значит определить первоосновы.

Традиция также признает, что за этим моментом лежит "видение Бога", которое невозможно выразить в словах и которое уже совершенно радикально отличается от восприятия бога, как сияющего джентльмена на золотом троне или вспышки слепящей молнии. Они также отмечают, что такое видение – это возвращение к нам того, что когда-то у нас уже было, но было "утрачено", поскольку мы не хотели, или не смогли оценить и принять. В таком случае, такое видение - это ничем не замутненное осознание того неопределимого "чего-то", что мы называем жизнью, существующей реальностью, великим потоком, вечным сейчас – осознание без чувства отделенности.

В тот момент, когда я называю что-то, оно перестает более являться Богом. Это человек, дерево, зеленое, черное, красное, мягкое, твердое, длинное, короткое, атом, Вселенная. Можно охотно согласиться с любым теологом, порицающим пантеизм, что эти жители мира слов и соглашений, все эти различные "вещи", воспринимаемые, как отдельные и отличные от других сущности не являются Богом. Если вы попросите меня показать вам Бога, я укажу на солнце или на дерево, или на тепло. Но, если вы скажете " Ты подразумеваешь, что Бог – это солнце, дерево, тепло и все другие вещи?" – я должен буду сказать вам, что вы совершенно меня не поняли.