Постскриптум. .

Как истолковать своеобразную неспособность профессора П.идентифицировать перчатку как перчатку? Ясно, что, несмотря на изобилиевозникавших у него когнитивных * Позже я узнал от его жены, что, хотя он не различал своих учеников,когда они сидели неподвижно, превращаясь исключительно в 'изображения', онмог внезапно узнать человека, который начинал двигаться. 'Это Карл, -восклицал он. - Я узнаю его движения, музыку его тела'. (Прим. автора) 42 гипотез, он не мог вынести когнитивного суждения - интуитивного,личного, исчерпывающего, конкретного суждения, в котором человек выражаетсвое понимание, свое видение того, как вещь относится к другим вещам и ксебе самой. Именно такого в и дения и не было у П., хотя все прочие егосуждения формировались легко и адекватно. С чем это было связано - снедостатком визуальной информации, с дефектом ее обработки? (Такого родавопросы задает классическая, схематическая неврология). Или же нечтооказалось нарушено в базовой установке П., и в результате он потерялспособность лично соотноситься с увиденным? Эти два толкования не исключают друг друга - они могут сосуществовать ииспользоваться одновременно. Явно или неявно это признается в классическойневрологии: неявно - у Макрэ, который считает объяснения, использующие идеидефектных схем и процессов визуальной обработки, не вполнеудовлетворительными; явно - у Голдштейна, когда он говорит об 'абстрактномрежиме восприятия'. Однако идея абстрактного режима в случае П. тоже ничегоне объясняет. Возможно, неадекватно здесь само понятие 'суждения'. Дело втом, что П. обладал способностью перехода в абстрактный режим; более того,он мог функционировать только в этом режиме. Именно абсурдная, ничем неоживляемая абстрактность восприятия не позволяла ему усматриватьиндивидуальное и конкретное, отнимая способность суждения. Любопытно, что неврология и психология, изучая множество разнообразныхявлений, почти никогда не обращаются к феномену суждения. А ведь именно крахсуждения - либо в зрительной сфере, как у П., либо в более широкой области,как у пациентов с синдромами Корсакова или лобной доли (см. главы 12 и 13),- составляет сущность значительного числа нейропсихологических расстройств.Несмотря на то, что такие расстройства серьезно нарушают восприятие,нейропсихология о них систематически умалчивает. Здесь следует подчеркнуть, что суждение является одной из самых важныхнаших способностей - как в фило- 43 софском (кантианском) смысле, так и в смысле эмпирическом иэволюционном. Животные и люди легко обходятся без 'абстрактного режимавосприятия', но, утратив способность распознавания, обязательно погибнут.Суждение, похоже, является первейшей из высших функций сознания, однако вклассической неврологии оно игнорируется или неверно интерпретируется.Причины такого нелепого положения дел скрыты в истории развития и исходныхпредположениях самой этой науки. Как и классическая физика, классическая неврология всегда быламеханистической, начиная с машинных аналогий Хьюлингса Джексона и кончаякомпьютерными аналогиями сегодняшнего дня. Мозг, безусловно, являетсямашиной и компьютером (все модели классической неврологии в той или иноймере обоснованны), однако составляющие нашу жизнь и бытие ментальныепроцессы обладают не только механической и абстрактной, но и личностной природой и, наряду с классификацией и категоризацией, включают в себя такжесуждения и чувства. И когда эти последние исчезают, мы становимся похожи навычислительную машину, как это произошло с профессором П. Отказываясьисследовать чувства и суждения и вытравляя из наук о восприятии всякоеличностное содержание, мы заражаем сами эти науки всеми расстройствами, откоторых страдал П., и искажаем таким образом наше собственное пониманиеконкретного и реального. Итак, между неврологией и психологией в их сегодняшнем состоянии и моимпациентом есть некое комическое и одновременно трагическое сходство. Так жекак профессору П., нам необходимо конкретное и реальное - и так же, как он,мы не можем его усмотреть. Наши науки о восприятии страдают от агнозии,которая по своей природе подобна агнозии героя этого рассказа. Его случайможет послужить предупреждением - это притча о том, что происходит с наукой,которая игнорирует все связанное с суждением, с конкретностью ииндивидуальностью и становится целиком механистической и абстрактной. 44...Каждый пациент, особенно такой экстраординарный, как профессор П.,кажется единственным в своем роде. Я крайне сожалел, что по не зависящим отменя обстоятельствам не смог продолжить наблюдение за П. - ни в духеописанных обследований, ни с целью определения патологии, вызывавшей егорасстройство. Каково же было мое облегчение, когда через некоторое время водном из номеров журнала 'Brain' за 1956 год я наткнулся на статью сподробным описанием поразительно похожего случая. И в нейропсихологическом,и в феноменологическом отношении он был практически идентичен случаюпрофессора П., несмотря на то, что лежащая в основе заболевания патология(проникающая травма головы) и все личные обстоятельства были другие. Авторыпосчитали результаты своих наблюдений 'уникальными в документированнойистории расстройства'; все ими обнаруженное, похоже, вызвало у них такое жеудивление, какое в свое время испытал и я*. Всех, кто заинтересуется этимслучаем, я отсылаю к самой статье (см. библиографию к настоящей главе);здесь же ограничусь кратким ее пересказом и цитатами. Пациентом Макрэ и Тролла был молодой человек в возрасте 32 лет. Послетяжелой автомобильной аварии он несколько недель пролежал без сознания, аочнувшись, * Лишь завершив работу над этой книгой, я узнал, что существуетдовольно обширная литература как по визуальной агнозии в целом, так и попрозопагнозии в частности. Недавно я с большим интересом познакомился сЭндрю Кертешем, опубликовавшим результаты крайне подробных обследованийпациентов с такими агнозиями (см., например, его статью о визуальнойагнозии: Kertesz, 1979). Доктор Кертеш рассказал мне о фермере, у которогоразвилась прозолагнозия, в результате чего он перестал узнавать своих коров,а также о другом пациенте, служителе Национального исторического музея,принявшем свое отражение в стекле витрины за диораму из жизничеловекообразной обезьяны. Столь абсурдные ошибки узнавания происходятименно в отношении людей и животных, о чем свидетельствуют случаи профессораП., а также пациентов Макрэ и Тролла. Важные исследования визуальной агнозиии процессов обработки визуальной информации в настоящее время проводятся А.Диамазио (см. соответствующую статью в сборнике под редакцией М. Мезулама,1985, а также постскриптум к главе 8). (Прим. автора) 45 стал жаловаться на неспособность узнавать людей. Он не узнавал жену идетей, исчезли и все остальные знакомые лица. Оставались, правда, трое егоколлег по работе, которых ему удавалось зрительно идентифицировать: у одногобыл тик, и он моргал, у другого на щеке выделялась большая родинка, третийже был 'такой худой и длинный, что его ни с кем не спутаешь'. Каждый из этихтроих, подчеркивают авторы, распознавался по единственному заметномупризнаку; всех остальных пациент различал только по голосу. Макрэ и Тролл добавляют, что он с трудом узнавал себя в зеркале вовремя утреннего туалета: 'В начале периода выздоровления, бреясь, он частозадавался вопросом, чье лицо смотрит на него из зеркала, и, хорошо понимая,что физическое присутствие другого исключено, все-таки делал гримасы ивысовывал язык, 'просто чтобы проверить'. Тщательно изучив себя в зеркале,он постепенно научился узнавать себя, но не автоматически, как раньше, а наосновании прически и общих очертаний лица, а также по двум маленькимродинкам на левой щеке'. В целом, он не различал объектов с первого взгляда и вынужден былотыскивать одну-две заметные черты и на их основании строить догадки,которые иногда оказывались совершенно нелепыми. Авторы также отмечают, чтовсе одушевленное представляло для него особые трудности, тогда как простыесхематические объекты - ножницы, часы, ключи и т. д. - распознавались легко. Описывая мнемонические способности своего пациента, Макрэ и Троллзамечают: 'Его топографическая память была весьма странной: он мог легконайти дорогу от дома до больницы и вокруг нее, но затруднялся назватьвстреченные по пути улицы * и мысленно представить топографию'. Выяснилось также, что его зрительные воспоминания о людях, включая тех,кого он встречал задолго до аварии, * В отличие от профессора П., у него наблюдалась еще и афазия. (Прим.автора) 46 страдали серьезными дефектами: он помнил, как они себя вели, ихиндивидуальные черты, но не мог вспомнить ни лиц, ни внешности. В результатеподробных расспросов обнаружилось, что даже его сны были лишены зрительныхобразов. Как и у П., у этого пациента оказалось затронуто не толькозрительное восприятие, но и зрительное воображение и память, фундаментальныефункции представления - по крайней мере, те, что относились ко всемуличному, знакомому и конкретному. И последняя забавная подробность: профессор П. принял свою жену зашляпу, а пациент Макрэ, тоже не узнававший жену, просил, чтобы она помогалаему, используя в одежде 'какую-нибудь заметную деталь - например, большуюшляпу'.

[2]. Заблудившийся мореход*

Нужно начать терять память, пусть частично и постепенно, чтобыосознать, что из нее состоит наше бытие. Жизнь вне памяти - вообще не жизнь.<...> Память - это осмысленность, разум, чувство, даже действие. Безнее мы ничто... (Мне остается лишь ждать приближения окончательной амнезии,которая сотрет всю мою жизнь - так же, как стерла она когда-то жизнь моейматери). Луис Бунюэль Этот волнующий и страшный отрывок из недавно переведенных воспоминанийБунюэля ставит фундаментальные вопросы - клинического, практического ифилософского характера. Какого рода жизнь (если это вообще можно назватьжизнью), какого рода * Опубликовав эту историю, я вместе с Элхононом Голдбергом, ученикомЛурии и редактором первого русского издания 'Нейропсихологии памяти', провелтщательное и систематическое обследование этого пациента. Доктор Голдбергсообщил о некоторых предварительных результатах на конференциях, и мынадеемся в будущем опубликовать полный отчет. Джонатан Миллер снялудивительный и волнующий фильм о пациенте с глубокой амнезией ('Узниксознания'). В сентябре 1986 года этот фильм был впервые показан вВеликобритании. А Хилари Лоусон сняла фильм о пациенте с прозопагнозией, вомногом походившем на профессора П. Такие фильмы играют важную роль, помогаявоображению: 'То, что можно содержательно показать, нельзя рассказать'. (Прим. автора) 48 мир, какого рода 'Я' сохраняются у человека, потерявшего большую частьпамяти и вместе с ней - большую часть прошлого и способности ориентироватьсяво времени? Вопросы эти тут же напоминают мне об одном пациенте, в котором онинаходят живое воплощение. Обаятельный, умный и напрочь лишенный памятиДжимми Г. поступил в наш Приют* под Нью-Йорком в начале 1975 года; всопроводительных бумагах мы обнаружили загадочную запись: 'Беспомощность,слабоумие, спутанность сознания и дезориентация'. Сам Джимми оказался приятным на вид человеком с копной вьющихся седыхволос - это был здоровый, красивый мужчина сорока девяти лет, веселый,дружелюбный и сердечный. - Привет, док! - сказал он, входя в кабинет. - Отличное утро! Кудасадиться? Добрая душа, он готов был отвечать на любые вопросы. Он сообщил мнесвое имя и фамилию, дату рождения и название городка в штате Коннектикут,где появился на свет. В живописных подробностях он описал этот городок идаже нарисовал карту, указав все дома, где жила его семья, и вспомнив номерателефонов. Потом он поведал мне о школьной жизни, о своих тогдашних друзьяхи упомянул, что особенно любил математику и другие естественные науки. Освоей службе во флоте Джимми рассказывал с настоящим жаром. Когда его,свежеиспеченного выпускника, призвали в 1943-м, ему было семнадцать. Обладаятехническим складом ума и склонностью к работе с электроникой, он быстропрошел курсы подготовки в Техасе и оказался помощником радиста на подводнойлодке. Он помнил названия всех лодок, на которых служил, их походы, базы,имена других матросов... Он все еще свободно владел азбукой Морзе и могпечатать вслепую. * Здесь и далее автор называет Приютом католическое благотворительноезаведение для престарелых недалеко от Нью-Йорка, где он долгое время работалв качестве консультирующего невропатолога. 49 Это была полная, насыщенная жизнь, запечатлевшаяся в его памяти ярко,во всех деталях, с глубоким и теплым чувством. Однако дальше определенногомомента воспоминания Джимми не шли. Он живо помнил военное время и службу,потом конец войны и свои мысли о будущем. Полюбив море, он всерьезподумывал, не остаться ли во флоте. С другой стороны, как раз тогда принялизакон о демобилизованных, и с причитающимися по нему деньгами разумнее,возможно, было идти в колледж. Его старший брат уже учился на бухгалтера ибыл обручен с 'настоящей красоткой' из Орегона. Вспоминая и заново проживая молодость, Джимми воодушевлялся. Казалось,он говорил не о прошлом, а о настоящем, и меня поразил скачок в глагольныхвременах, когда от рассказов о школе он перешел к историям о морской службе.С прошедшего времени он перескочил на настоящее - причем, как мнепоказалось, не на формальное или художественное время воспоминаний, а нареальное настоящее время текущих переживаний. Внезапно меня охватило невероятное подозрение. - Какой сейчас год, мистер Г.? - спросил я, скрывая замешательство занебрежным тоном. - Ясное дело, сорок пятый. А что? - ответил он и продолжил: - Мыпобедили в войне, Рузвельт умер, Трумэн в президентах. Славные времена наподходе. - А вам, Джимми, - сколько, стало быть, вам лет? Он поколебалсясекунду, словно подсчитывая. - Вроде девятнадцать. В будущем году будет двадцать. Я поглядел на сидевшего передо мной седого мужчину, и у меня возниклоискушение, которого я до сих пор не могу себе простить. Сделанное мной былобы верхом жестокости, будь у Джимми хоть малейший шанс это запомнить. - Вот, - я протянул ему зеркало. - Взгляните и скажите, что вы видите.Кто на вас оттуда смотрит, девятнадцатилетний юноша? Он вдруг посерел и изо всех сил вцепился в подлокотники кресла. 50 - Господи, что происходит? Что со мной? - в панике суетился он. - Этосон, кошмар? Я сошел с ума? Это шутка? - Джимми, Джимми, успокойтесь, - пытался я поправить дело. - Вышлаошибка. Не волнуйтесь. Идите сюда! - Я подвел его к окну. - Смотрите, какойпрекрасный день. Вон ребята играют в бейсбол. Краска снова заиграла у него на лице, он улыбнулся, и я тихо вышел изкомнаты, унося с собой зловещее зеркало. Пару минут спустя я вернулся. Джимми все еще стоял у окна, судовольствием разглядывая играющих. Он встретил меня радостной улыбкой. - Привет, док! - сказал он. - Отличное утро. Хотите поговорить со мной?Куда садиться? - На его открытом, искреннем лице не было и тени узнавания. - А мы с вами нигде не встречались? - спросил я как бы мимоходом. - Да вроде нет. Экая бородища! Док, уж вас-то я бы не забыл! - А почему, собственно, вы меня доком называете? - Так вы же доктор, разве нет? - Но вы меня никогда раньше не видели - откуда же вы знаете, кто я? - А вы говорите как доктор. Ну и чувствуется. - Что ж, угадали. Я доктор. Работаю тут невропатологом. - Невропатологом? А что, у меня с нервами не в порядке? И вы сказали'тут' - где тут? Что это за место? - Да я и сам как раз хотел спросить: как вам кажется, где вы? - Здесь койки, и больные повсюду. С виду больница. Но, черт возьми, чтож я делаю в больнице с этими старикашками? Самочувствие у меня хорошее -здоров как бык. Может, я работаю здесь... Но кем? Не-ет, вы головой качаете,по глазам вижу - не то... А если нет, значит, меня сюда положили... Так япациент? Болен, но об этом не знаю? А, док? С ума сойти! Что-то мне не посебе... Может, это все розыгрыш? - И вы не знаете, в чем дело? Серьезно? Но ведь это же вы рассказалимне о детстве, о том, как росли в Кон- 51 нектикуте, служили на подлодке радистом? И что ваш брат помолвлен сдевушкой из Орегона? - Все верно. Только ничего я вам не рассказывал, мы в жизни никогда невстречались. Вы, должно быть, все про меня в истории болезни прочли. - Ладно, - сказал я. - Есть такой анекдот: человек приходит к врачу ижалуется на провалы в памяти. Врач задает ему несколько вопросов, а потомговорит: 'Ну а теперь расскажите о провалах'. А тот в ответ: 'О какихпровалах?' - Вот, значит, где собака зарыта, - засмеялся Джимми. - Я что-то такоеподозревал. Иногда и в самом деле, случается, забуду - если было недавно. Новсе прошлое помню ясно. - Позвольте, мы вас обследуем, проведем несколько тестов. - Бога ради, - ответил он добродушно. - Делайте все, что нужно. Тесты на проверку умственного развития выявили отличные способности.Джимми оказался сообразительным, наблюдательным, логично рассуждающимчеловеком. Ему не составляло труда решать сложные задачи и головоломки, нотолько если удавалось справиться быстро. Когда же требовалось болеепродолжительное время, он забывал, что делает. В крестики-нолики и в шашкиДжимми играл стремительно и ловко: хитро атакуя, он легко меня обыгрывал. Авот в шахматах он завис - партия разворачивалась слишком медленно. Занявшись непосредственно его памятью, я обнаружил поразительный иредкий случай систематической утраты воспоминаний о недавних событиях. Втечение нескольких секунд он забывал все услышанное и увиденное. Как-то разя положил на стол свои часы, галстук и очки и попросил его запомнить этипредметы. Потом закрыл их и, поболтав с ним около минуты, спросил, что яспрятал. Он ничего не вспомнил - даже моей просьбы. Я повторил тест, на этотраз попросив его записать названия предметов. Джимми опять все забыл, акогда я показал ему листок с записью, с изумлением сказал, что не помнит,чтобы хоть что-то 52 записывал. При этом он признал свой почерк и тут же почувствовал слабое эхо того момента, когда делал запись. Время от времени у него сохранялись смутные воспоминания, неясныйотзвук событий, чувство чего-то знакомого. Через пять минут после партии вкрестики-нолики он вспомнил, что какой-то доктор играл с ним в эту игру'некоторое время назад', - правда, он не знал, измерялось ли 'некотороевремя' минутами или месяцами. Мое замечание, что этот доктор был я, егопозабавило. Сопровождаемое легким интересом безразличие было для него вообщевесьма характерно, но не менее характерны были и глубокие раздумья,вызванные дезориентацией и отсутствием привязки ко времени. Когда, спрятавкалендарь, я спрашивал Джимми, какое сейчас время года, он принимался искатьвокруг какую-нибудь подсказку и в конце концов определял на глаз, посмотревв окно. Не то чтобы его память вообще отказывалась регистрировать события, -просто появлявшиеся там следы-воспоминания были крайне неустойчивы и обычностирались в ближайшую минуту, особенно если что-то другое привлекало еговнимание. При этом все его умственные способности и восприятие сохранялись ипо силе намного превосходили память. Познания Джимми в научных областях соответствовали уровню смышленоговыпускника школы со склонностью к математике и естественным наукам. Онпрекрасно справлялся с арифметическими и алгебраическими вычислениями, нотолько если их можно было проделать мгновенно. Расчеты же, требовавшиенескольких шагов и более длительного времени, приводили к тому, что онзабывал, на какой стадии находится, - а потом и саму задачу. Он зналхимические элементы и их сравнительные характеристики. По моей просьбе ондаже воспроизвел периодическую таблицу, но не включил туда трансурановыеэлементы. - Это полная таблица? - спросил я, когда он закончил. - Так точно. Вроде самый последний вариант. - А после урана никаких элементов больше не знаете? - Шутник вы, док! Элементов всего девяносто два, и уран последний. 53 Я полистал лежавший на столе журнал 'National Geographic'. - Перечислите-ка мне планеты, - попросил я, - и расскажите о них. Он без запинки выдал мне все планеты - их названия, историю открытия,расстояние от Солнца, расчетную массу, характерные особенности, тяготение. - А это что такое? - спросил я, показывая ему фотографию из журнала. - Это Луна, - ответил он. - Нет, это не Луна, - сказал я. - Это фотография Земли, сделанная сЛуны. - Док, опять шутите! Для этого там должен быть кто-то с камерой. - Само собой. - Черт, да как же это возможно! Если только передо мной сидел не гениальный актер, не жулик,изображавший отсутствующие чувства, то все это неопровержимо доказывало, чтоон существовал в прошлом. Его слова, его эмоции, его невинные восторги имучительные попытки справиться с увиденным - все это были реакции способногомолодого человека сороковых годов, лицом к лицу столкнувшегося с будущим,которое для него еще не настало и было почти невообразимо. 'Более, чемчто-либо другое, - записывал я, - это убеждает, что где-то году в 1945-м унего действительно произошел обрыв... Все показанное и рассказанное привелоего в точно такое же замешательство, какое почувствовал бы любой нормальныйюноша в эпоху до запуска первых спутников'. Я нашел в журнале еще одну фотографию и показал ему. - Авианосец, - тут же определил он. - Новейшей конструкции. В жизнитаких не видал. - А как называется? - спросил я. Он бросил взгляд на фотографию и озадаченно воскликнул: - 'Нимиц'! - Что-то не так? - Черта лысого! - заявил он горячо. - Я все их названия знаю, иникакого 'Нимица' нет. Есть, конечно, 54 адмирал Нимиц, но я не слышал, чтобы его именем называли авианосец. И он в сердцах отбросил журнал. Видно было, что Джимми начинал уставать. Под давлением противоречий истранностей, под гнетом тех пугающих и неотвратимых выводов, которые из нихвытекали, он раздражался и нервничал. Недавно я уже ненароком подтолкнул егок панике и теперь чувствовал, что беседу пора заканчивать. Мы снова подошлик окну, еще раз взглянули на залитую солнцем бейсбольную площадку, и, покаон смотрел вниз, лицо его незаметно расслабилось. Он забыл и 'Нимиц', ифотографию с Луны, и все остальные ужасные подробности; игра за окномполностью поглотила его внимание. Вскоре из столовой ниже этажом началподниматься аппетитный запах, - он облизнулся, воскликнул 'Обед!' и сулыбкой вышел из комнаты. Джимми вышел, а я остался - волнение душило меня. Я думал о его жизни,блуждающей, затерянной, растворяющейся во времени. Какая печальная,абсурдная и загадочная судьба! 'Этот человек, - говорится в моих записях, - заключен внутриединственного момента бытия; со всех сторон его окружает, как ров, некаялакуна забвения... Он являет собой существо без прошлого (и без будущего),увязшее в бесконечно изменчивом, бессмысленном моменте'. И дальше, болеепрозаически: 'Остальная часть неврологического обследования без отклонений.Впечатление: скорее всего синдром Корсакова, результат патологии мамиллярныхтел, вызванной хроническим употреблением алкоголя'. Мои записи о Джиммипредставляют собой странную смесь тщательно организованных наблюдений сневольными размышлениями о том, что же произошло с этим несчастным - кто он,что он и где, и можно ли в его случае вообще говорить о жизни, учитываястоль полную потерю памяти и чувства связности бытия. И тогда, и позже, отвлекаясь от научных вопросов и методов, я думал о'погибшей душе' и о том, как создать для Джимми хоть какую-то связь среальностью, хоть ка- 55 кую-то основу, - ведь я столкнулся с человеком, изъятым из настоящего иукорененным только в далеком прошлом. Требовалось установить с ним контакт -но как мог он вступить в контакт с чем бы то ни было, и как могли мы ему вэтом помочь? Что есть жизнь без связующих звеньев? 'Берусь утверждать, -пишет философ Юм, - что [мы] есть не что иное, как связка или пучокразличных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой инаходящихся в постоянном течении, в постоянном движении' *. Джимми был вбуквальном смысле сведен к такому бытию, и я невольно думал о том, чтопочувствовал бы Юм, узнав в нем живое воплощение своей философской химеры,трагическое вырождение личности в поток элементарных, разрозненныхвпечатлений. Возможно, рассуждал я, мне удастся найти совет в медицинскойлитературе. По разным причинам литература эта оказалась в основном русской.Она начиналась с первой диссертации С. С. Корсакова (Москва, 1887),посвященной случаям подобной потери памяти (они до сих пор называютсякорсаковским синдромом), и заканчивалась книгой Лурии 'Нейропсихологияпамяти', появившейся в английском переводе всего через год после моегознакомства с Джимми. В 1887 году Корсаков писал: Когда эта форма (алкогольного паралича) наиболее характерно выражена,то можно заметить, что почти исключительно расстроена память недавнего;впечатления недавнего времени как будто исчезают через самое короткое время,тогда как впечатления давнишние вспоминаются довольно порядочно; при этомсообразительность, остроумие, находчивость больного остаются в значительнойстепени **. * См. Юм Д. 'Трактат о человеческой природе'. // Юм Д. Соч. в 2 т. Т.1. М.: Мысль, 1993. С. 307. ** Корсаков С. С. 'Расстройство психической деятельности приалкогольном параличе и отношение его к расстройству психической сферы примножественных невритах неалкогольного происхождения'. Цит. по: Корсаков С.С. Избранные произведения. М.: Государственное издательство медицинскойлитературы, 1954. С. 274. 56 К блестящим, но скупым наблюдениям Корсакова добавился с тех пор почтивек исследований. Самые ценные и глубокие из них были проделаны А. Р.Лурией. В описаниях Лурии наука становится поэзией - и таким образомобнажает всю трагедию заблудившейся во времени души. 'У подобных пациентоввсегда можно наблюдать тяжелые нарушения организации впечатлений и ихвременной последовательности, - пишет он. - В результате они теряютцельность восприятия времени и начинают жить в мире прерывных, изолированныхэпизодов'. Далее Лурия замечает, что расстройства системы впечатлений могутраспространяться в прошлое, 'в самых тяжелых случаях - вплоть доотносительно удаленных событий'. Следует заметить, что у большинства пациентов Лурии наблюдалисьобширные опухоли головного мозга, которые вначале приводили к сходным ссиндромом Корсакова эффектам, но позже прогрессировали, часто со смертельнымисходом. Именно поэтому в описанных случаях длительного медицинскогонаблюдения не проводилось. В книге Лурии нет ни одного примера 'простого'синдрома Корсакова, в основе которого лежит вызванное алкоголизмомсамокупирующееся разрушение нейронов в крайне малых по размеру, ноисключительно важных по функции мамиллярных телах, при котором все другиеотделы мозга остаются в полной сохранности (этот процесс впервые описал самКорсаков). К резкому обрыву памяти Джимми в 1945 году - к отчетливому пункту, кточной дате - я поначалу отнесся с сомнением, даже с подозрением. Такаячеткая временная граница подразумевала скрытый символический смысл. В однойиз более поздних заметок я писал: Налицо обширный пробел. Мы не знаем ни того, что произошло тогда, нитого, что случилось после... Нужно заполнить эти пропущенные годы - узнать убрата, во флоте, в госпиталях... Не исключено, что во время войны он перенесобширную травму, глубокую черепно-мозговую или эмоцио- 57 нальную травму в ходе боевых действий, что по сей день влияет на все сним происходящее... Возможно, война оказалась пиком его жизни, временем,когда он в последний раз был по-настоящему жив. Не является ли все егосуществование с тех пор одним бесконечным закатом? * Мы провели разнообразные обследования (энцефалограммы, разные видысканирования), но не обнаружили никаких следов обширных повреждений мозга(атрофию микроскопических мамиллярных тел выявить при таком обследованииневозможно). С флота пришло сообщение о том, что Джимми служил до 1965 годаи в течение всего этого времени оставался полностью пригодным. Затем мы обнаружили краткий и безнадежный отчет из госпиталя Белвью,датированный 1971 годом. Там, среди прочего, отмечались 'полнаядезориентация... и органический синдром мозга в поздней стадии, вызванныйупотреблением алкоголя' (в это же время у него развился цирроз печени). ИзБелвью Джимми перевели в гнусную дыру в Вилледже**, так называемый 'домпрестарелых', откуда, обовшивевшего и голодного, наш Приют вызволил его в1975 году. Нашелся и его брат, тот самый, что учился на бухгалтера и был обручен сдевушкой из Орегона. Он давно женился на ней, стал отцом и дедом и ужетридцать лет как * В своей замечательной летописи 'Благая война' Стад Теркел приводитбесчисленные рассказы мужчин и женщин (прежде всего солдат), ощущавшихвторую мировую войну как самое реальное и значительное время своей жизни, посравнению с которым все позднейшие события казались им бледными ибессмысленными. Эти люди склонны постоянно возвращаться к войне и зановопереживать ее сражения, фронтовое братство, интенсивность жизни и моральнуюясность. Однако такой возврат к прошлому и относительное безразличие кнастоящему - заторможенность чувств и памяти - совершенно не похожи наорганическую амнезию Джимми. Недавно у меня была возможность обсудить это сТеркелом, и он сказал так: 'Я встречал тысячи людей, говоривших, что с 45-гогода они лишь 'отсчитывали время', но не видел ни одного человека, у кого бывремя остановилось, как это случилось у вашего амнезика Джимми'. (Прим.автора) ** Гринвич Вилледж, район Нью-Йорка. 58 занимался бухгалтерией. И вот от этого брата, от которого мы надеялисьполучить море информации, пришло вежливое, но сухое и скудное письмо. Читаяего (главным образом между строк), мы поняли, что с 1943 года братьявиделись редко, и пути их разошлись - отчасти из-за отдаленности местжительства и несходства занятий, отчасти из-за большой (хотя и не решающей)разницы в характерах. Мы узнали, что Джимми 'так и не остепенился', остался'шалопаем' и всегда готов был 'заложить за воротник'. Служба во флоте,считал брат, давала ему жизненную основу, и проблемы начались сразу послетого, как в 1965 году он списался на берег. Сорвавшись с привычного якоря,Джимми перестал работать, 'совсем расклеился' и начал пить. В середине иособенно в конце шестидесятых у него уже наблюдалось некоторое ухудшениепамяти, сходное по типу с синдромом Корсакова, однако не такое тяжелое,чтобы он не мог 'совладать' с ним в обычной своей залихватской манере. Но в1970-м он по-настоящему запил. Где-то под Рождество того же года, сообщал брат, у Джимми вдругокончательно 'съехала крыша', и он впал в горячечно-возбужденное иодновременно потерянное состояние. Именно в это время его и забрали вБелвью. Через месяц горячка и смятение прошли, но остались глубокие истранные провалы в памяти - на медицинском жаргоне 'дефициты'. Примерно вэто время брат навестил его (они не виделись двадцать лет) и ужаснулся -Джимми не просто не узнал его, но еще и заявил: 'Шутки в сторонуВы мне повозрасту в отцы годитесь. А брат мой - еще молодой человек, он сейчас набухгалтера учится'. Все это меня уже совсем озадачило: отчего Джимми не помнил, чтопроисходило с ним позже во флоте? Почему он не мог восстановить иупорядочить свои воспоминания вплоть до 1970 года? К тому моменту я еще незнал, что у таких пациентов возможна ретроградная амнезия (см.постскриптум). 'Все сильнее подозреваю, - писал я тогда, - нет ли тутэлемента истерической амне- 59 зии или фуги * - не скрывается ли Джимми таким образом от чего-тослишком ужасного и невыносимого для памяти?' В результате я направил его кнашему психиатру и получил от нее полный и подробный отчет. Она провелаобследование, включавшее тест с использованием амитала натрия, призванныйвысвободить все подавленные воспоминания. Кроме того, она попыталасьподвергнуть Джимми гипнозу, рассчитывая добраться до глубоких слоев памяти,- такой подход обычно хорошо помогает в случаях истерической амнезии. Но иэто не удалось, причем не из-за сопротивления гипнозу, а из-за глубокойамнезии, в результате которой пациент упускал нить внушения. (М. Гомонофф,работавший в отделении амнезии бостонского госпиталя для ветеранов,рассказал мне, что уже сталкивался с подобными случаями; он считал, чтотакие реакции решительно отличают корсаковский синдром от случаевистерической амнезии). 'У меня нет ни интуитивного ощущения, ни каких бы то ни былосвидетельств, - писала в отчете наш психиатр, - что мы имеем дело сдефицитами истерической или симуляционной природы. У Джимми нет ни средств,ни мотивов притворяться. Нарушения его памяти - органического происхождения;они постоянны и необратимы; неясно только, почему они распространяются такдалеко в прошлое'. Она считала, что он 'не проявляет никакой отчетливойозабоченности или тревоги и не представляет никаких проблем в обращении', и,следовательно, не видела, чем в данном случае могла бы помочь. Она ненаходила в отношении Джимми ни одной возможной психологической лазейки, ниединого терапевтического рычага. Убедившись, что мы и в самом деле столкнулись с чистым синдромомКорсакова, не осложненным никакими дополнительными органическими илиэмоциональными факторами, я написал Лурии и попросил совета. В ответном * Психогенная фуга характеризуется внезапным, неожиданным уходомчеловека из дому или с работы, утратой истинной идентичности и появлениемновой самоидентификации. Возможны дезориентация и замешательство споследующей частичной или полной потерей памяти. 60 письме он рассказал о своей пациентке по фамилии Бел.*, у которойболезнь уничтожила память на десять лет назад. Лурия считал, чторетроградная амнезия вполне могла распространяться в прошлое и дальше, нанесколько десятилетий, практически на всю жизнь. (Бунюэль пишет обокончательной амнезии, которая может стереть целую жизнь). Однако амнезияДжимми стерла его жизнь лишь до 1945 года, а затем по какой-то причинеостановилась. Иногда он вспоминал гораздо более поздние события, но в этихслучаях воспоминания его были фрагментарны и никак не привязаны ко времени.Увидев однажды в заголовке газетной статьи слово 'спутник', он небрежнозаметил, что участвовал в работах по сопровождению спутников, когда служилна корабле 'Чезапик Бэй'. Этот обрывок воспоминаний мог относиться только кначалу или к середине шестидесятых. Но в целом обрыв его памяти следовалодатировать серединой или концом сороковых. Все позднейшее сохранялось лишь ввиде разрозненных фрагментов. Так было тогда, в 1975-м, так все остается исейчас, девять лет спустя. Что же можно и нужно было сделать? 'В этом случае, - писал мне Лурия, - нельзя дать никаких твердых рекомендаций. Делайте то, что подсказывает Вашаизобретательность и Ваше сердце. Восстановить память Джимми надежды почтинет, но человек состоит не только из памяти. У него есть еще чувства, воля,восприимчивость, мораль - все то, чем нейропсихология не занимается. Иименно здесь, вне рамок безличной психологии, можно найти способ достучатьсядо него и помочь. Обстоятельства Вашей работы особенно способствуют этому. УВас есть Приют, отдельный маленький мир, не похожий на клиники и другиемедицинские учреждения, где приходится работать мне. С точки зрениянейропсихологии сделать почти ничего нельзя, но в области человека ичеловеческого, возможно, удастся многое'. * См.: Лурия А. Р. Нейропсихология памяти. Т. 2. М.: Педагогика, 1976.С. 59-66. 61 Лурия упомянул также о пациенте по фамилии Кур., особым образомвоспринимавшем свою болезнь. Безнадежность смешивалась у него со страннымсамообладанием. 'На настоящее у меня нет никакой памяти, - говорил он. - Яне знаю, что я только что сделал, откуда я пришел... Прошлое я могу хорошоприпоминать, а на настоящее у меня, собственно, нет никакой памяти'. Когдаего спрашивали, встречался ли он уже с проводившими обследование врачами, онотвечал: 'Не могу сказать да или нет, ни утверждать, ни отрицать, что мы свами виделись' *. Именно это происходило время от времени с Джимми. Понескольку месяцев проводя в госпиталях и больницах, Кур. обживал их, - точнотак же и Джимми после нескольких месяцев в Приюте стал постепенно привыкать:научился находить дорогу, запомнил, где столовая, его собственная комната,лестницы, лифты. Он даже начал смутно узнавать некоторых работниковперсонала, хотя все время путал их с людьми из прошлого. К примеру, онполюбил одну из сестер и мгновенно узнавал ее голос и звук шагов. При этомон всегда настаивал, что они вместе учились в школе, и его изумляло, когда яговорил ей 'сестра'. - Черт возьми, - восклицал он, - чего не бывает! Ни за что бы неподумал, что ты, сестрица, в Бога уверуешь!" Попав в Приют в начале 1975года, Джимми за девять лет так и не научился никого твердо узнавать.Единственный человек, с которым он действительно накоротке, это его брат,который часто приезжает к нему из Орегона. Встречи их исполненынеподдельного чувства и глубоко всех трогают. Только в эти минуты Джиммипо-настоящему переживает. Он любит брата и узнает его, но не может понять,отчего тот выглядит таким пожилым. 'Надо же, как некоторые быстро стареют',- жалуется он. На самом же деле брат его из тех, кто с годами почти неменяется, и выглядит он гораздо моложе своих лет. Между братьями * Лурия А. Р. Нейропсихология памяти. Т. 2. М.: Педагогика, 1976. С.110-111. ** Речь идет о католических сестрах-монахинях, работавших в Приюте. 62 возникает подлинное общение, и для Джимми это единственная нить,связывающая прошлое с настоящим, - но даже это общение не дает ему ощущениянепрерывности времени и вытекающих одно из другого событий. Эти встречи - покрайней мере, для брата и всех окружающих - только подтверждают, что Джимми,словно живое ископаемое, и по сей день существует в прошлом. С самого начала все мы серьезно надеялись ему помочь. Он был настолькоприятен в общении и дружелюбен, так умен и сообразителен, что трудно былоповерить, что его уже не вернешь. Выяснилось, однако, что никто из насникогда раньше не сталкивался со столь сильной амнезией. Мы даже представитьсебе не могли такой зияющей пропасти - такой глубокой бездны беспамятства,что в нее без следа могут кануть все переживания, все события - целый мир. Впервые столкнувшись с Джимми, я предложил ему вести дневник, куда онмог бы ежедневно записывать все случившееся, а также свои мысли ивоспоминания. Этот проект провалился - сперва оттого, что дневник постояннотерялся, так что в конце концов пришлось его к Джимми привязывать, а затемиз-за того, что автор дневника, хоть и заносил туда прилежно все, что мог,не узнавал предыдущих записей. Признав свой почерк и стиль, он неизменнопоражался, что вообще что-то записывал накануне. Но даже искреннее изумление по большому счету оставляло егоравнодушным, ибо мы имели дело с человеком, для которого 'накануне' ничегоне значило. Записи его были хаотичны и бессвязны и не могли дать емуникакого ощущения времени и непрерывности. Вдобавок они были банальны ('яйцана завтрак', 'футбол по телевизору') и никогда не обращались к болееглубоким вещам. А имелись ли вообще глубины в беспамятстве этого человека? Сохранилисьли в его сознании хоть какие-то островки настоящего чувства и мысли - или жеоно полностью свелось к юмовской бессмыслице, к простой череде разрозненныхвпечатлений и событий? 63 Джимми догадывался и не догадывался о случившейся с ним трагедии, обутрате себя. (Потеряв ногу или глаз, человек знает об этом; потерявличность, знать об этом невозможно, поскольку некому осознать потерю).Именно поэтому все расспросы на рациональном, сознательном уровне былибесполезны. В самом начале Джимми выразил изумление, что, чувствуя себя вполнездоровым, находится среди больных. Но помимо ощущения здоровья - что вообщеон чувствовал? Это был человек замечательно крепкого сложения; его отличалиживотная сила и энергия, но вместе с тем странная инертность, пассивность и,как отмечали все, безразличие. Казалось, в нем чего-то не хватает, хотя самон если и осознавал это, то все с тем же странным безразличием. Однажды язадал Джимми вопрос не о прошлом и памяти, а о самом простом и элементарномощущении: - Как вы себя чувствуете? - Как чувствую? - переспросил он, почесав в затылке. - Не то чтобыплохо - но и не так уж хорошо. Кажется, я вообще никак себя не чувствую. - Тоска? - продолжал я спрашивать. - Да не особо... - Веселье, радость? - Тоже не особо. Я колебался, опасаясь зайти слишком далеко и наткнуться на скрытое,невыносимое отчаяние. - Радуетесь не особо, - повторил я нерешительно. - А хоть какие-нибудьчувства испытываете? - Да вроде никаких. - Но ощущение жизни, по крайней мере, имеется? - Ощущение жизни? Тоже не очень. Я давно уже не чувствую, что живу. На его лице отразилось бесконечное уныние и покорность судьбе. Как-то я заметил, что Джимми с удовольствием играет в настольные игры иголоволомки. Они удерживали его внимание и, пусть ненадолго, давали емуощущение соревнования и связи с другими людьми. Он явно 64 нуждался в этом: никогда не жалуясь на одиночество, он выглядел ужасноодиноким, ни разу не посетовав на тоску, казалось, всегда тосковал. Помня обэтом, я порекомендовал записать его в наши программы активного отдыха.Результат оказался несколько лучше, чем с дневником. Джимми на какое-товремя увлекся играми, но скоро остыл: решив все головоломки и не обнаруживдостойных соперников для настольных игр, он снова угас. Беспокойство ираздражительность взяли свое, и он опять бесцельно слонялся по коридорам,испытывая теперь еще и чувство унижения: игры и головоломки годились длядетей, этими глупыми уловками его не проведешь. Видно было, что емучрезвычайно хотелось хоть что-то делать: он стремился к действию, к бытию, кчувству - и не мог дотянуться. Он нуждался в смысле и цели - в том, чтоФрейд называет Трудом и Любовью. А не поручить ли ему какое-нибудь несложное дело? - думали мы. Ведь, пословам брата, Джимми 'совсем расклеился', когда в 1965 году пересталработать. У него были два ярко выраженных таланта - он знал азбуку Морзе имог печатать вслепую. Мы, конечно, могли придумать, зачем нам нужен радист,но гораздо легче было занять Джимми в качестве машинистки. Требовалосьтолько восстановить его навыки, и он мог взяться за дело. Это оказалосьнетрудно, и вскоре Джимми уже вовсю стучал на машинке - печатать медленно онвообще не мог. Наконец-то он делал что-то реальное, нашел применение своимспособностям! И все же он всего лишь бил по клавишам - в этом не было нихарактера, ни глубины. Вдобавок он печатал совершенно механически, непонимая содержания и не удерживая мысли; короткие предложения бежали из-подего пальцев стремительной бессмысленной чередой. Самый вид его непроизвольно наводил на мысли о духовной инвалидности, обезвозвратно погибшей душе. Возможно ли, чтобы болезнь полностью'обездушила' человека? - Как вы считаете, есть у Джимми душа? - спросил я однажды нашихсестер-монахинь. 65 Они рассердились на мой вопрос, но поняли, почему я его задаю. - Понаблюдайте за ним в нашей церкви, - сказали они мне, - и тогда ужсудите. Я последовал их совету, и увиденное глубоко взволновало меня. Яразглядел в Джимми глубину и внимание, к которым до сих пор считал егонеспособным. На моих глазах он опустился на колени, принял святые дары, и уменя не возникло ни малейшего сомнения в полноте и подлинности причастия, всовершенном согласии его духа с духом мессы. Он причащался тихо и истово, вблагодатном спокойствии и глубокой сосредоточенности, полностью поглощенныйи захваченный чувством. В тот момент не было и не могло быть никакогобеспамятства, никакого синдрома Корсакова, - Джимми вышел из-под властииспорченного физиологического механизма, избавился от бессмысленных сигналови полустертых следов памяти и всем своим существом отдался действию, вкотором чувство и смысл сливались в цельном, органическом и неразрывномединстве. Я видел, что Джимми нашел себя и установил связь с реальностью вполноте духовного внимания и акта веры. Наши сестры не ошибались - здесь онобретал душу. Прав был и Лурия, чьи слова вспомнились мне в тот момент: 'Человек состоит не только из памяти. У него есть чувства, воля,восприимчивость, мораль... И именно здесь <...> можно найти способдостучаться до него и помочь'. Память, интеллект и сознание сами по себе немогли восстановить личность Джимми, и дело решали нравственнаязаинтересованность и действие. Нужно заметить, что понятие 'нравственного' не вполне точно отражаетсущество дела. Не меньшую роль играли тут эстетическое и драматическое.Наблюдая за Джимми в церкви, я осознал, что существуют особые области, гдепросыпается человеческая душа и где в благодатном покое она соединяется смиром. Те же глубины внимания и сосредоточенности обнаружил я и позже,наблюдая, как Джимми слушает музыку и воспринимает театр. Он без 66 труда следовал за музыкальной темой или сюжетом простой драмы, и это нетак уж удивительно, поскольку каждый художественный момент произведениянеразрывно связан по смыслу и структуре со всеми остальными. Расскажу еще, что Джимми любил садовничать и взял на себя некоторыеработы в нашем саду. Сначала он всякий раз приветствовал сад как незнакомца,но потом так привык к нему, что ни разу не заблудился и знал его лучше, чемвнутреннее устройство Приюта. Мне кажется, его вел по нашему саду образдавних любимых садов родного Коннектикута. Безвозвратно потерянный в пространственном - 'экстенциональном' -времени, Джимми свободно ориентировался в 'интенциональном' времени, окотором писал Бергсон*. Неуловимые, ускользающие формальные структурыдлительности он гораздо надежнее запоминал и контролировал, когда онивоплощались в художественном действии и воле. Расчет, головоломка илинастольная игра давали пищу его интеллекту и в этом качестве могли удержатьего внимание на короткое время, но, покончив с ними, он опять распадался начасти, проваливался в бездну амнезии. В созерцании же природы илипроизведения искусства, в восприятии музыки, в молитве, в литургии духовныеи эмоциональные переживания полностью поглощали его внимание, и этосостояние исчезало не сразу, оставляя после себя столь редкие для негоумиротворение и задумчивость. Я знаю Джимми уже девять лет, и с точки зрения нейропсихологии онсовершенно не изменился. До сих пор он страдает от тяжелейшего синдромаКорсакова, не может удержать в памяти изолированные эпизоды больше чем нанесколько секунд, и жизнь его полностью стерта амнезией вплоть до 1945 года.Но в духовном отношении он порой полностью преображается, и перед намипредстает не раздраженный, нетерпеливый и тоскующий пациент, а воис- * Анри Бергсон (1859-1941) - французский философ, среди прочего,исследовавший субъективное переживание времени. 67 тину человек Кьеркегора, глубоко чувствующий красоту и высшую природумира и способный воспринимать его эмоционально, эстетически, нравственно ирелигиозно. Впервые встретившись с Джимми, я заподозрил, что болезнь свела его ксостоянию юмовской пены, бессмысленной зыби на поверхности жизни. Мнеказалось, что у него нет шансов превозмочь бессвязность и хаос этойэкзистенциальной катастрофы. Эмпирическая наука вообще считает, что такоепреодоление невозможно, но эмпиризм совершенно не учитывает наличия души, невидит, из чего и как возникает внутреннее бытие личности. Случай Джиммиможет преподать нам не только клинический, но и философский урок: вопрекисиндрому Корсакова и слабоумию, вопреки любым другим подобным катастрофам,как бы глубок и безнадежен ни был органический ущерб, искусство, причастие,дух могут возродить личность.