НАРРАТИВ КАК МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЙ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КОНСТРУКТ В СОВРЕМЕННОМ СОЦИОГУМАНИТАРНОМ ЗНАНИИ

Прежде чем говорить о нарративе как междисциплинарном конструкте, необходимо обозначить теоретико-методологические основания «нарративного поворота». В качестве первого из них выступает отказ науки от мечты об исчерпывающем знании [Пригожин, 1991] – принятие идеи нестабильности, исключение детерминизма и признание темпоральности создают новое отношение к миру, предполагающее сближение деятельности ученого и литератора. Литературное произведение предлагает читателю открытое для многочисленных вариантов развития сюжета описание исходной ситуации. В современной науке вырисовываются аналогичные контуры рациональности: «нарративное знание выражено в различного рода повествованиях... не придает большого значения вопросу своей легитимации, подтверждает само себя через передачу своей прагматики и потому не прибегает к аргументации или приведению доказательств … соединяет непонимание проблем научного дискурса с определенной толерантностью к нему» [Лиотар, 1998, с.69-70]. Отличие нарративного от традиционного научного знания состоит в том, что элементами первого являются высказывания, а второго – части высказываний, теоретические понятия [Анкерсмит, 2003a, с.162].

Во-вторых, это перенос интересов науки с анализа объективных социальных явлений на исследование субъективности «в связи с осознанием человека как активного социального субъекта, под влиянием которого осуществляются основные преобразования как в макро-, так и в микромире» [Бутенко, 2000, с.3]. Основной трансформацией ХХ века стало обретение человеком личной сферы, индивидуализация каждой судьбы – в итоге, как отмечает Э. Гидденс, прежние междисциплинарные границы в социальных науках утрачивают былую четкость, а взаимодействие социальных и гуманитарных наук в изучении человека становится особенно тесным [1993]. Согласно М. Фуко, «наука о человеке возникает только там, где мы рассматриваем тот способ, которым индивиды или группы представляют своих партнеров по производству или обмену; тот способ, посредством которого они выявляют, скрывают или теряют из виду само это функционирование и свое место в нем; тот способ, которым они представляют себе общество, в котором функционирование осуществляется; тот способ, которым они интегрируются в это общество или изолируются от него, ощущая себя зависимыми, подчиненными или же свободными» [Фуко, 1994, с.372]. Нарративы индивидуального опыта позволяют «видеть», описывать и понимать эти «способы».

В-третьих, это трактовка сознания как совокупности текстов, признание возможности множественной интерпретации каждого текста и видение общества и культуры как единства размытых, децентрированных структур в постмодерне. Для рассмотрения нарративной проблематики постмодерн примечателен в силу двух причин [Кузнецов, 2000, с.56-57]: 1) он предельно обострил проблему текста, указав на принципиальную невозможность его однозначной оценки, и проблему познания, отметив опосредованное отношение текстовой реальности к «отображаемому» внешнему миру; 2) своей размытостью и неопределенностью обозначил проблему человека – поскольку множество людей порождает множество интерпретаций, «вместо построения теоретической модели средствами собственного языка и следуя путями уже заданных правил, исследователю предстоит изучить социальный мир в его фрагментарном состоянии» [Добрякова, 2001, с.46-47]. «И отраженная в тексте действительность, и создающие текст авторы, и исполнители текста (если они есть), и слушатели-читатели, воссоздающие и, тем самым, обновляющие текст, равно участвуют в создании изображенного в тексте мира» [Бахтин, 2000, с.187-188]: нельзя отождествлять изображенный мир с действительным (наивный реализм), а автора-творца произведения с автором-человеком (наивный биографизм) – текст и изображенный в нем мир обогащают действительность, а реальный мир обновляет текст в творческом восприятии слушателей-читателей.

В методологическом плане постмодерн сформулировал метод текстологического исследования (деконструкцию), предполагающий выявление внутренней противоречивости текста и скрытых в нем «остаточных смыслов» (неосознаваемых стереотипов) [Огурцов, 2001], а также изменил позицию ученого: «с одной стороны, он призван научно изучать общественное бытие и сознание, с другой – он сам является членом изучаемого общества … и его процедуры интерпретации лишь частично оказываются строго логичными и научными, а в основном опираются на неявное знание, которое он разделяет с остальными членами своего общества» [Социальные процессы…, 2000]. Если раньше ученый считался сторонним, объективным наблюдателем, то сегодня он включен в социальное и лингвистическое конструирование повседневной жизни: «постмодернизм требует сомнений в истинности любой теории, техники и метода … каждый может выстроить мост между наукой и литературой и пройти по нему» [Richardson, 2002, p.416]. Это позволило постмодерну утверждать неизбежность многовариантного и бесконечного интерпретативного процесса и эпистемологический приоритет обыденного знания, основной формой которого является нарратив.

В-четвертых, это развитие семиотического подхода и семиотических исследований, в рамках которых текст определяется как продукт письма (создается интенцией пишущего), а произведение – как продукт чтения (создается интенцией читающего). Интерпретация читателя предполагает внесение в текст соответствующих опыту человека пресуппозиций, выявление коннотаций и установлений референций к определенной системе культурных кодов. Сегодня сложно говорить о возможности общих оснований для всех направлений семиотики, поскольку не обозначена суть семиотического подхода, не выделены критерии строгости семиотических понятий (синонимично употребляются последовательности выражение–знак–обозначающее–означающее-имя и обозначаемое–денотат–предмет–объект–вещь), не решена проблема дисциплинарных оснований семиотики (логика, языкознание, психология, культурология, «теория деятельности» и т.д.) [Розин, 2000, с.66-67]. Тем не менее, для нарративного анализа приоритетное значение имеет не семиотика знака (логическое направление, где знак рассматривается безотносительно к акту коммуникации), а семиотика языка (лингвистическое направление), где знаковость, семиотичность, является производной от коммуникативного процесса [с.68].

И, в-пятых, это лингвистический поворот,или тенденция рассматривать факты как «репрезентации» дискурсивных механизмов [Копосов, 1997, с.37]. Методологическая основа лингвистического поворота была заложена аналитической философией, отождествившей реальность и текст и сместившей фокус внимания исследователей от анализа социальных ценностей и норм к проблемам производства значения: «практически вне зависимости от того, какие именно проявления человеческой природы интересуют исследователя, рано или поздно он обнаружит, что исследует проблемы, связанные с «языком и коммуникацией» [Журавлев, 1996, с.86]. Сама человеческая жизнь начинает рассматриваться как «автолингвистический феномен», форма, которая логически «разворачивается» благодаря различению уровней (жизненных этапов) [Löfgren, 1981]. «Лингвисты первыми поняли, откуда следует начать, если мы хотим предпринять объективное исследование человека, перестали ставить телегу впереди лошади и первыми признали, что, прежде чем создавать историю объекта … следует очертить его границы, определить и описать его» [Квадратура смысла…, 2002, с.155]. В итоге «текстово-лингвистическая парадигма» переместила центр тяжести исследований от массовых к индивидуальным образованиям, благодаря чему «человечество близко к тому, дабы впервые реально представить себя во всем своем физическом, гендерном, возрастном, культурном, этническом и социальном многообразии» [Кузнецов, 2000, с.58-60].

Таким образом, проблема взаимоотношений между нарративом и жизнью, или выявление специфически нарративных способов осмысления мира, особого модуса бытия человека, в последнее время стала предметом повышенного междисциплинарного интереса. История, например, изучает наше представление об историческом времени как зависимое от тех нарративных структур, которые мы налагаем на опыт. Для обоснования теории личности/идентичности психология обращается к концепции текстуальности мышления, утверждая самоорганизацию сознания человека по законам художественного текста. Лингвистический поворот в философии позволил осознать то, что любая текстуальная формулировка неизбежно лингвистически относительна и семантически недетерминирована, т.е. тексты – не зеркало действительности, а медиаторы между ней и читателем, старательно продирающимся через дословный и метафорический смыслы фраз. Поэтому, прежде чем говорить о нарративном анализе в социологии, необходимо рассмотреть значимые для социологической трактовки методологические подходы к определению нарратива, оформившиеся в философии, лингвистике, психологии и исторической науке, учитывая, что базовое понимание нарратива – это всегда калька с английского языка – «устный или письменный рассказ о чем-либо»[2].