Бронзовые изде­лия конца II — начала I тыс. до н. э. из Осетии

товарами. Потери, которые претерпевало народное искусство, были издержками развития экономики и индустриального производства, развития, имевшего положительное значение для технического прогресса. В наше время мы снова вни­мательно обращаемся к искусству прошлого, стремясь по возможности восстановить утраченное: если оно не имеет значения для материальной культуры, то существенно для культуры духовной.

Не сегодняшняя реальность, а история раскрывает перед нами картину народного искусства Осетии. В погребениях у селения Кобан, а затем и в других местах были найдены замечательные бронзовые изделия — боевые топоры с выгравированными на них рисунками, пряжки с рельефными изображениями, амулеты, подвески, бляхи, фигурные булавки и другие предметы, изготовленные людьми, которые жили здесь три тысячи лет тому назад. Культура, о которой свидетельствуют эти вещи, была назва­на, как это принято в археологии, по месту первых находок кобанской. Эта культура охватывала всю территорию нынеш­ней Северной Осетии, а также значительные части примыкаю­щих к ней земель — Южной Осетии, Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии; она типологически родственна одновре­менной ей культуре западного Закавказья. Кобанская бронза отличается высоким техническим и художественным совер­шенством для той эпохи.

Все культуры всех времен и народов так или иначе связаны с другими, ни одна не развивалась в вакууме. Это отно­сится и к кобанской. Однако она не была привнесенной или заимствованной. Ее истоки прослеживаются в предшест­вующую эпоху на этой территории. Племена — носители кобанской культуры были кавказскими аборигенами. Они яв­лялись далекими предками осетин; их орнаментальные моти­вы, обнаруживаемые на изделиях, которые лежали три тысячи лет в земле, продолжали, однако, жить в узорах осетинского народного орнамента.

На протяжении тысячи лет, от античного времени до татаро-монгольского нашествия, на северокавказской равнине пре­обладали аланы, многочисленный народ, потомки древних обитателей южнорусской степи. Их культура в значительной степени влияла на культуру кавказских аборигенов, с кото­рыми они непосредственно соприкасались, особенно в пред­горьях Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Балкарии. Что касается гор, то аланское влияние особенно ощутимо было в тех районах, куда они переселялись,— главным образом в Осетии. Это влияние отразилось, как обычно, главным обра­зом на формах и характере изделий, которые, в отличие от архитектуры, в силу специфики своего применения пере­мещаются, в результате торговли или грабежа, на большие

расстояния — прежде всего оружия и конского снаряжения, украшений и одежды. Кроме того, на таких изделиях в большей мере, чем на утвари и архитектуре, сказываются заимствования. Аланы в период раннего средневековья за­давали тон моде на Северном Кавказе, особенно в Осетии, в результате чего (а также в результате позднейших ка­бардино-черкесских и тюркских влияний) в предгорных об­ластях Северного Кавказа и в горной Осетии сложилась художественная культура, в которой проявляется переплете­ние разных истоков — горских и равнинных. В силу этих условий декоративное искусство осетин и со­седних им вайнахов сходно: та же техника аппликаций из кожи и войлока, выкладка узора шнуром и тесьмой, шитье нитью. Разве что у осетин узорочье более пышно и в боль­шей мере характерно растительными элементами. В осетинской орнаментике, которая в значительной степени сформировалась под влиянием алан, проявляются одновре­менно, помимо древних мотивов, восходящих еще к эпохе

кобанской культуры, также общие горско-кавказские черты. Они сказываются прежде всего в традиционном виде приклад­ного искусства северокавказских горцев — резьбе по дереву. Осетины в этом деле достигли изумительного технического мастерства и виртуозности. В музее краеведения мое вни­мание привлекла большая, величиной с каску, чаша, кото­рую я принял за сделанную из меди. Взяв ее в руки, я убедился, однако, что она деревянная. Ее стенки, толщиной всего в несколько миллиметров, были тщательно отполиро-

 

 

162—163. Осетинские орна­менты: у зо ры, выпо лн яе-мые аппликацией и шитьем (из собрания худ. А. Хохова)

ваны и не имели на своей поверхности ни единой трещинки. Некоторые чаши представляют собой замысловатые скуль­птурные композиции; но орнамента на них почти не бывает. Иногда ручки чаш украшены стилизованными головками рога­тых животных — наследие вкусов древних кобанцев. Большие деревянные чаши характерны на Северном Кавказе для осе­тин. Они предназначались для пива и на праздничном пиру передавались по кругу — древний скифо-сармато-аланский обычай.

В старых жилищах горной Осетии, как и у других кав­казских горцев, имелась некоторая мебель. Скамья для муж­чин и кресло для главы семьи украшались резьбой. Глав­ный и почти исключительный орнаментальный мотив этой резьбы — косой крест, заключенный в квадрат или круг. Это — древний символ мужчины, он же — одна из эмблем солнечного божества. Резной орнамент в виде ленты косых

 

 

164. Деревянная чаша I тис. до н. э. из Северной Осетии

крестов украшал иногда и деревянные строительные элемен­ты интерьера. Все же у осетин старая утварь (деревянная, ке­рамическая, металлическая) бывает орнаментована редко. Искусство орнамента и мелкой пластики у древних кобанцев оперировало в некоторой мере геометрическими, но в основ­ном зооморфными мотивами, что сближает его стилистически с памятниками древнего искусства Закавказья. В дальнейшем исторические судьбы горских племен, являвшихся предками осетин, сложились так, что эти художественные традиции

 

1 65—166. Застольные осе­тинские чаши; старинная и современной работы (Севе-ро-Осетинский республи­канский краеведческий му­зей)

были в значительной степени ослаблены за счет другой струи, происходившей от степной культуры и выразившейся в орнаментации мягких изделий — одежды, обуви, разнооб­разных чехлов и т. п.

А. Л. Зиссерман так описывает условия горной Осетии в старину: «Большей частью все переходы между аулами приходилось делать пешком по тропкам и без них, караб­каясь и цепляясь за что попало. Застигнутый метелью в одном из жалких аульчиков, я трое суток провел в темном, полном дыма, грязном логовище, вместе с несколькими осе­тинами и их животными, имея постелью бурку, а пищею несколько ячменных, в золе испеченных лепешек с куском соленого сыра. Но хуже всего было трое суток провести в бездействии, в невозможности даже походить. Я выскаки­вал, наглотавшись дыма и тяжелого воздуха, на двор, чтобы вдохнуть свежего, совершенно как кочегары на пароходах, но больше двух-трех минут нельзя было оставаться: неистовый ветер крутил густые тучи снега, застилавшие свет, засыпав­шие всякий попадавшийся предмет сухим, твердым, как песок снегом; кругом полумрак, в нескольких шагах ничего не видно, только гул и вой, то как будто утихающий, то уси­ливающийся, меняющий тоны — визжащие на глухие, да по временам вдали какие-то раскаты (вероятно, шум обрушив­шихся завалов). Такова была приблизительно картина, ко­торая могла бы дать материал для самого поэтического эффектного описания и в чтении производила бы отличное впечатление; испытывать же ее на себе было не совсем приятно»³⁰.

При таких условиях жизни трудно создавать искусство. Трудно думать о красоте и поэзии людям, задавленным пов­седневными тяготами бытия и ведущим тяжелую борьбу за существование. Судя по свидетельствам прошлого века, ре­мёсла здесь тогда ограничивались умением сложить саклю и башню из камня без извести, делать косы, топоры, ножики, седла, медные пуговицы и пряжки для конской сбруи и т. п. мелочи, обычно грубого качества.

Бедность не способствует развитию искусства, так же как и раздробленность населения на малочисленные группы. При­мером может служить Чечено-Ингушетия: ингуши жили в лучших природных условиях, чем чеченцы, и население у них было сосредоточено в компактной массе селений, имев­ших оживленные сношения между собой; в результате этого у них получило развитие архитектурное мастерство, одно из самых высоких на всем северо-восточном Кавказе. Резьбы по камню горная Осетия в старину почти не знала. Может быть, потому, что необходимый для этого стальной инструмент был крайне дорог в этом горном краю. А может быть, просто в силу особенностей местной культуры: за

 

 

167. Кресло главы семьи в старом осетинском жилище (Севере-Осетине кий рес­публиканский краеведче­ский музей)

исключением нарядного шитья, искусство оформления быто­вой вещи в Осетии, как и в Чечено-Ингушетии, не отличалось декоративностью. А это уже связано с особенностями нацио­нальной психологии. Старый обычай горцев требует сдержан­ности в проявлении чувств; мужчине не подобает выказы­вать на людях ни радость, ни горе. Такой человек, суровый и сдержанный в силу своего воспитания и условий жизни, будет сдержан и в эстетических формах своего самовыра­жения.

Конечно, не только нужда лимитировала развитие искусства у горцев. Главной причиной этого была народная психология, складывавшаяся в условиях жестокой борьбы за существо­вание. Окружение не вселяло в души людей умиротворение и радость бытия. Угрюмая природа, жизнь в мрачных башнях, постоянный военный быт у мужчин и постоянный тяжкий труд у женщин. Народ не знал ласки: проявить нежность даже к своему ребенку (не говоря уже о жене) значило подвергнуть себя насмешкам. Обычай требовал суровости. А это было неспроста; люди должны были быть стойки в борьбе за существование. И если человек не проявляет неж­ных чувств по отношению даже к близким людям, он не будет нежничать в искусстве.

Условия жизни в лесистых горах предопределили то, что основным материалом для бытовой утвари были не металл, не керамика и не камень, а дерево. Все, что можно было сделать из дерева, делалось из дерева. Утилитарное произ­водство изделий из дерева привело к распространению и мелкой пластики в виде деревянной скульптуры, украшающей некоторые предметы быта. Уже в последнее время отдельные мастера-резчики стали обращаться к камню. К ним отно­сится, например, скульптор-самоучка С. М. Эдзиев, изго­товлявший резные каменные надгробия и украшавший скуль­птурами дома, что уже выходит за рамки старых осетинских традиций. В музее изобразительных искусств г. Орджони­кидзе есть каменные скульптуры его работы, выполненные в духе подлинного примитива. Особенно хорош «Автопортрет», заставляющий остановиться и долго вглядываться в него. Национальный осетинский художник М. С. Туганов писал красочные полотна на темы осетинской истории, народного быта, эпических сказаний и произведений Косты Хетагурова. Его картины, отличающиеся патетикой, монументальностью, сочностью форм, имеют некоторый налет экзотики. Многие из них — например, «Посвящение коня покойнику», «Народ­ный суд», «Триумф»,— не оставляют зрителя равнодушным. Туганов — это в своем роде осетинский Васнецов. Но такое можно сделать только единожды.

В городе Алагире была выставка работ учащихся местной детской художественной школы. Впечатляют богатство и смелость красок, живость изображения, свойственная дет­скому рисунку, острое ощущение впервые увиденного. Труд­но поверить, что это — дети народа, в прошлом не знавшего живописи. Конечно, ничего специфически национального в этих рисунках нет. Наверное, и быть не может. Мир идет к единой культуре. Не хочется верить, что она будет столь уныло единообразной, как одежда представителей разных стран на заседаниях международных конгрессов. Может быть, разнообразие культуры в будущем будет проявляться не в

различиях национальных, т. е. групповых культур, а в ду­ховном богатстве и нестандартности индивидуальностей.

Осетины по своему антропологическому облику в общем сходны с другими кавказцами. Но все же они несколько отличаются от своих соседей — вайнахов на востоке, кабар-