ГРАНИЦЫ НАУКИГРАНИЦЫ НАУКИ Ответственный редактор Рецензенты: Во второй половине XX в. подвергаются переосмыслению самые основания естествознания нового времени, такие как объективность научного знания, его воспроизводимость в ходе научного эксперимента, истинность как соответствие предмету исследования, заново продумываются такие базовые понятия как причинность, элементарность и т.д. Если наука меняется столь радикальным образом, то неизбежно встаёт вопрос о её новых отношениях с другими сферами духовной деятельности (философией, религией, культурой в целом), а также с социумом, экономикой. Другими словами можно сказать, что с новой остротой встаёт проблема её границ. Решение этого вопроса в разные исторические эпохи, в том числе и в XX в., прослеживается авторами настоящей книги. СОДЕРЖАНИЕ Предисловие. Л.А.Маркова В.Н.Катасонов Лестница на небо (Генезис теории множеств Г.Кантора и проблема границ науки) Т.Б.Романовская Границы физики в конце XX в. А.А.Печёнкин Антиметафизическая философия второй половины XX века: конструктивный эмпиризм Баса ван Фраассена Ю.А.Шичалин Философия и теология в IV веке по P.X. (к вопросу о границах науки у поздних платоников и Отцов Церкви) С.В.Месяц Современная физика - правдоподобный миф? Е.Н.Молодцова Пограничные территории науки В.П.Визгин Границы новоевропейской науки: модерн / постмодерн Л.А.Маркова Наука на своих границах с религией и хозяйством (по работам С.Н.Булгакова) ПРЕДИСЛОВИЕ В настоящей книге делаются попытки решить вопрос, который на протяжении XX в. ставился неоднократно, а именно, в какой мере фундаментальные изменения в естествознании меняют наше представление о науке как таковой, а вместе с тем и наше понимание её отличия от других сфер человеческой деятельности, таких как философия, религия, экономика, социология, искусство. Другими словами этот вопрос можно сформулировать как вопрос о границах науки, которые определяются прежде всего именно в зависимости от способа истолкования самого понятия науки. Эта проблема интересовала и самих учёных ещё в первой половине века, когда преобразования физического знания в рамках теории относительности Эйнштейна или квантовой механики привели к трансформациям исходных начал естественнонаучного мышления нового времени, таких понятий как пространство, время, причинность, элементарность и др. В.Гейзенберг пишет о радикальных, революционных сдвигах в господствовавшем до середины ХХ в. подходе к изучению природы. Сдвиги эти произошли прежде всего в квантовой механике, в понимании элементарных частиц, чья предполагаемая объективность оказалась слишком грубым приближением и должна была уступить место более абстрактным представлениям. Если мы хотим получить какие-то знания об элементарных частицах, мы принципиально не можем игнорировать те физические процессы, с помощью которых мы получаем сведения о них, пишет Гейзенберг. В результате представление об объективной реальности элементарных частиц как бы исчезает в прозрачной ясности математики, описывающей не поведение элементарных частиц, а наше знание об этом поведении. “Атомный физик вынужден мириться с тем, что его наука представляет собой всего лишь звено в бесконечной цепи взаимоотношений человека и природы, она не может говорить попросту о природе “как таковой”. Познание природы всегда уже предполагает присутствие человека, и надо ясно сознавать, что мы, как выразился Бор, не только зрители спектакля, но одновременно и действующие лица драмы”[1]. Гейзенберг отмечает, что квантовая механика выдвинула серьезные требования: “Пришлось вообще отказаться от объективного — в ньютоновском смысле — описания природы...”[2]. Или в другом месте: “Если в наше время можно говорить о картине природы, складывающейся в точных науках, речь, по сути дела, идет уже не о картине природы, а о картине наших отношений к природе. Старое разделение мира на объективный ход событий в пространстве и времени, с одной стороны, и душу, в которой отражаются эти события, - с другой, иначе говоря, картезианское различение res cogitans и res extensa уже не может служить отправной точкой в понимании современной науки”[3]. Гейзенберг пишет о трудностях в переходе к новому мышлению: “Сами слова, применявшиеся при описании явлений атомарного уровня, оказывались... проблематичными. Можно было говорить о волнах или частицах, помня одновременно, что речь при этом идет вовсе не о дуалистическом, но о вполне едином описании явлений. Смысл старых слов в какой-то мере утратил четкость. Известно, что даже столь выдающиеся физики, как Эйнштейн, фон Лауэ, Шредингер, оказались не готовыми к этому или не способными изменить структуру своего мышления”[4]. Если согласиться с Гейзенбергом и признать, что физическое знание в XX в. уже не обладает объективностью в ньютоновском смысле, т.е. в смысле его независимости от всего человеческого и случайного (а это обеспечивается классическим физическим экспериментом, предполагающим воспроизводимость результатов), то неизбежно возникает проблема границы между наукой и не наукой - социальными условиями получения знания, философскими идеями, религиозными убеждениями. Не случайно в середине века в философии, социологии, истории науки остро стояла проблема демаркации - возможности отделить науку от не научных сфер деятельности. Поводом для такого рода обсуждений послужили идеи Т.Куна, а ещё раньше А.Койре, которые обосновывали “гуманитарный” характер научного знания в смысле невозможности отделить его полностью от философии и культуры определённой исторической эпохи. Во второй половине XX в. такого рода идеи породили новую традицию в изучении науки, когда результаты научного исследования полностью погружаются в контекст производства знания, причём предполагается, что этот контекст (а не природа как предмет изучения) определяет содержание получаемого знания. Такого рода выводы приводят к исчезновению всяких границ между наукой и не наукой, а вместе с тем и к невозможности идентифицировать науку как особую сферу деятельности. Как избежать таких выводов и в то же время не отрицать очевидного факта радикальных трансформаций в XX в. самых оснований нововременного мышления, ведущих к гуманизации научного знания? Эта трудность в конце века остаётся вполне реальной и требующей своего преодоления, поэтому для всех, озабоченных судьбами науки в XX в., настоящая книга не может на представить интереса. В предлагаемых вниманию читателей статьях особый акцент делается на соотношении науки и религии. Это можно объяснить прежде всего существованием некоторого пробела в исследованиях науки с точки зрения её соотношения именно с религией как сферой духовной деятельности за её пределами. Действительно, в XX в. основное внимание уделялось выяснению отношений между наукой и философией, наукой и социальными структурами, наукой и экономикой, наукой и культурой, и в гораздо меньшей степени - наукой и религией. Это связано, по-видимому, с особым типом взаимодействия науки и религии в новое время. Этот особый тип отношений хорошо выражает Гейзенберг, когда он пишет об отстранённости религии от науки, ссылаясь на некоторые особенности самого христианства. Христианский Бог возвысился над миром, Он непостижим, недосягаем. Он удалился на небеса, поэтому и Землю вроде как имело смысл рассматривать независимо от Бога. “В этой связи по поводу науки нового времени правомерно было бы даже говорить о специфически христианской форме обезбоженности, а тем самым и яснее понять, почему в других культурах не происходят подобные процессы”[5]. Само христианство как бы отделило мир, вселенную от Бога и отдало их науке для изучения. Природные объекты изучаются как существующие сами по себе, независимо от наблюдателя-исследователя и, в конечном итоге, от самого Бога. В нормальные (по Куну) периоды развития науки учёный может заниматься своими экспериментами, никак не соотнося свою деятельность с верой (или не верой) в Бога. Проблема соотношения науки и религии становится актуальной, когда речь идёт об основаниях науки, когда встаёт вопрос о её происхождении, например, о возникновении науки нового времени. Здесь уже не обойтись без философии и без теологии. Религия нужна учёному и в другом случае: ему важно быть уверенным, что мир действительно существует, что это не иллюзия, что он упорядочен. О таком значении религии для учёного Эйнштейн писал, что он не может “найти выражения лучше, чем “религия”, для обозначения веры в рациональную природу реальности, по крайней мере той её части, которая доступна человеческому сознанию. Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию”[6]. По мнению Эйнштейна, космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Эйнштейн отказывается обосновывать и доказывать свою веру в рациональное устройство мира. В беседе с Рабиндранатом Тагором он говорит, что если есть реальность, не зависящая от человека, то должна быть истина, отвечающая этой реальности, и отрицание первой влечёт за собой отрицание последней. “Нашу естественную точку зрения относительно существования истины, не зависящей от человека, нельзя ни объяснить, ни доказать, но в неё верят все, даже первобытные люди. Мы приписываем истине сверхчеловеческую объективность. Эта реальность, не зависящая от нашего существования, нашего опыта, нашего разума, необходима нам, хотя мы и не можем сказать, что она означает”[7]. На вопрос Тагора, почему он так уверен в объективности научной истины, Эйнштейн отвечает, что не может доказать правильность своей концепции, что это - его религия. В теологии и в религиозной философии проблема религии и науки, религии и научной рациональности, разума Божественного и разума естественного обсуждается постоянно. Если наука в спокойные периоды своего развития, когда не обсуждаются её основания и возможности существования как таковой, вполне может и “забыть” о религии, о Боге, без ущерба для профессиональной деятельности учёного, оставаясь в рамках земного материального мира, то религия постоянно вынуждена задумываться о влиянии рационального мышления, полностью принадлежащего земному, посюстороннему миру, на характер интерпретации священных текстов, на отправление религиозных ритуалов, на чтение молитвы как обращения к трансцендентному Богу, на общение верующих с служителями церкви и т.д. Без земного рационального мышления (а в новое время это прежде всего научное мышление) религия обойтись не может, поэтому для неё весьма существенна проблема границы науки и религии, пожалуй, даже более существенна, чем для науки. Для некоторых из авторов книги интерес к проблеме границ науки именно с точки зрения её соотношения с религией имелась ещё причина и “субъективного” характера: мы уже занимались этой проблемой, работая над коллективной монографией “Философско-религиозные истоки науки” под редакцией П.П.Гайденко[8]. Увлекшись темой и увидев в ней новые возможности для дальнейшей разработки, мы продолжили исследование. В двух первых статьях (В.Н.Катасонова и Т.Б.Романовской) вопрос о границах науки обсуждается на базе конкретного материала из области науки: теория множеств Кантора, в первом случае, и физические теории конца XX в. — во втором. А.А.Печёнкин знакомит нас с положением дел на переднем крае современной философии науки с точки зрения способов определения науки и выявления её границ. В книге предприняты и исторические исследования, проблема границ науки в прошлом рассмотрена в остальных статьях: Античность, раннее христианство (Ю.А.Шичалин, С.В.Месяц и Е.Н.Молодцова), широкая историческая перспектива от Возрождения до наших дней представлена в статье В.П.Визгина, русская философия начала века в лице С.Н.Булгакова присутствует в статье Л.А.Марковой. Несмотря на широкий разброс рассматриваемых в книге исторических периодов и разнообразие точек зрения тех мыслителей, идеи которых подвергаются анализу, в монографии присутствует, как мы надеемся, единое направление рассуждений: что нам позволяет говорить именно о науке и в Античности, и в Средние века, и в новое время, и в XX в.? Как наука определяется, каким образом фиксируются её пределы, границы в эти далёкие друг от друга исторические эпохи такими разными мыслителями? В XX в., подобно тому, как это происходило на рубеже других эпох (между Средними веками, например, и новым временем), мы являемся свидетелями действительно фундаментальных изменений в основаниях естествознания, и для нас является насущным вопрос, можем ли мы продолжать говорить о науке в прежнем смысле слова. Если же этот смысл меняется, то в каком направлении, как трансформируются отношения науки с культурой в целом, с религией, с социумом, где пролегают границы между ними? Именно такого рода вопросы волновали авторов настоящей книги, и они, каждый по-своему, на своём материале, пытались на них ответить. Насколько успешно - судить читателю.
[1] Там же. С. 295.
[2] Гейзенберг В. Шаги за горизонт. С. 192.
[3] Там же. С. 303-304.
[4] Там же. С. 192-193.
[5] Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М., 1998. С. 123.
[6] Эйнштейн А. Письмо Соловину от 1 января 1951 г. // Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М., 1967. Т. IV. С. 564.
[7] Эйнштейн А. Природа реальности. Беседа с Рабиндранатом Тагором // Там же. С. 132.
[8] Философско-религиозные истоки науки. М., 1997.
|
