Хардкор белого меньшинства. Да, в тот раз мы по‑настоящему круто под раздачу попали
Да, в тот раз мы по‑настоящему круто под раздачу попали. И ладно бы только хардкор, для них – это часть образа жизни. А я‑то тут при чем? Всего‑навсего решил с парнями после матча пивка попить… А что? Игра хоть и не значимая, не дерби, но – «три‑один» все одно приятно. Пусть это и был «Шинник» – Ярославль, а не «Реал» – Мадрид. Заскочили в пивную недалеко от Лужи, стоим, – пьем, общаемся. Вот тут‑то они нас и накрыли… Видимо, заранее пасли. А мы – расслабились. Матч‑то незначимый, а все враги, по идее, – на выезд должны были ломануться. Не все, как выяснилось. Когда мы из пивной на вопли «ЦСКА! ЦСКА!» выскочили – мама дорогая! Человек двести. Причем – явно основа. А у нас от всего хардкора от силы щщей тридцать. Да еще приблудных, типа меня, столько же. Засада… Выход один – стоять. Пока менты не примчатся, они тут, по идее, быстро ездить должны. Ага. Ща. Минут пятнадцать нас валтузили как хотели, пока, наконец, сирены не завыли. Кони, естественно, – врассыпную. Мы тоже. Кто еще ходить мог. Гарри, к примеру, очень прилично досталось. Ну, мы его с Серегой с двух сторон на плечи прихватили – и ходу. Дворами, дворами… И – Жека вслед за нами. Ушли, отдышались. Гарри башкой трясет, в себя приходит. И вдруг: – Стоять! Не двигаться! Подойти! Менты. Ага. Ща. Уже побежали. Поползли облизывать тяжелые кованые сапоги власти. Нет, мы уж лучше ножками, ножками… И – подальше от эдакого счастья, благо темно здесь, в проходных дворах, – хоть глаз выколи. А эти «спортсмены» в последний раз если и бегали, то года три назад. И то за пивом. …Подворотня. Арка. Забор какой‑то. Детский сад, что ли? Выскочили на улицу, огляделись, а там, глядишь, – и такси едет. Останавливаю. Парни, не задавая лишних вопросов, прыгают на заднее сиденье. Я – рядом с водилой. – Гони, бля! А он на нас смотрит, как на чуму. – Вы что, бандиты? – …! Гони давай! Тронулся… Я, чуть отдышавшись, бросил ему тысячную купюру, вынул пачку сигарет, закурил, не спрашивая разрешения. Опустил стекло, выпустил в стылый майский вечер тонкую струйку дыма: – Не ссы, брат. Никакие мы не бандиты. Фанаты футбольные. И – не от ментов сваливали. От таких же, как мы. Только с другой стороны линии фронта… – А‑а‑а, – тянет таксист облегченно, – а я‑то уж подумал… – А ты не думай, – советую, – это вообще легче. По жизни. А то как только начинаешь о чем‑то задумываться, – так вообще жить не хочется… – Это точно, – вздыхает. – Везти‑то вас куда? Я еще раз глубоко затягиваюсь. Сзади Гарри просит закурить, не глядя кидаю ему пачку «Парламента». Вроде как поймал, зажигалкой чиркает. – Да хрен его знает, куда нас везти. Мы об этом пока особо не думали. Нас, знаешь ли, больше интересовал вопрос – «откуда?»… – Ну, тогда думайте, – ржет, – а я пока – так покатаюсь… Молчим, едем. – А фигли тут думать, – подает голос с заднего сиденья Серега. – Шеф, ты тут где‑нибудь поблизости хороший пивной ресторанчик знаешь? Недешевый? Чтоб кормили нормально и «Гиннес» темный был обязательно? Шеф задумывается. А я – ржу не переставая. Нервный напряг выходит, похоже. – Нуты, – задыхаюсь, – Серый, даешь! Ты, вообще‑то, нетемный «Гиннес» видел когда‑нибудь? Хохочем уже все. Взахлеб. Таксист пока продолжает думать. – «Джон Булл Паб» сгодится? – спрашивает наконец. – Вполне. – Только давай сначала встанем, ты на наши морды посмотришь, оценишь. А то вдруг не пустят… Остановились, вышли под свет фонаря. Водила нас осмотрел критически. – Вот ты, – тычет в мою сторону кривым указательным пальцем, – еще ничего, сойдешь. А вот остальным – хотя бы умыться надо… – Ну это, – хмыкаю, – не проблема. Если один пройдет, то и все остальные просочатся. Поехали… Довез он нас туда действительно от силы минут за пять. Оно и понятно. Вечер, суббота, Москва – пустая. Все по домам сидят, с семьями. Кроме таких придурков, как мы, разумеется… Заходим. Парни сразу же в сортир ломанулись, в порядок себя приводить. А я в зеркало глянул – прав таксист, и так сойдет. А руки – попозже помою. Пошел, сел за столик, заказал четыре пинты «Гиннеса». Насчет еды сказал, что чуть попозже. Когда друзья подойдут. А вот, кстати, и они. Свежевымытые. Ссадины, конечно, имеются, но шрамы, как говорится, украшают настоящего мужчину. Угу. Особенно когда его украшать больше нечем. Сделали по глотку, уткнулись в меню, выбрали. Попросили сразу же повторить пиво, закурили. Сидим. Серега неожиданно глубоко и очень тоскливо вздыхает. – Да, – говорит, прихлебывая, – парни, что‑то я, видимо, в этой жизни недопонимаю… Отрываемся от кружек, смотрим на него внимательно. – И что же именно ты недопонимаешь? – не выдерживает первым Жека. Он у нас еще совсем молодой, хоть и как боец – из лучших. Студент. – Да многое, Жендос, – снова вздыхает Серега и поворачивается ко мне. – Вот ты, Дим, среди нас по возрасту – самый старший. Да и по жизни тебе многое удалось. Ты можешь мне объяснить, почему они все нас так не любят? Задумываюсь. – Ну, за что нас не любят «серые», – усмехаюсь, – тебе, надеюсь, объяснять не надо… Он досадливо морщится: – Да иди ты на хрен. Мнение этих животных меня никогда не интересовало. Я – в глобальном смысле. – Ах, в глоба‑а‑альном… И снова задумываюсь. Молчат, ждут ответа. – Знаешь, Серег, это – тема серьезная. В двух словах не объяснишь. Да и не уверен я, что мое объяснение верное… – А ты попробуй, – ухмыляется, – а мы тебя, если что, – поправим. Может, вот так, вместе, и разберемся. Тема‑то не только серьезная, но и важная. Для тебя, для меня, для парней. Для нас для всех, короче. Согласен? – Согласен, – киваю, – важная. Я ведь тоже тут, с вами, не просто так тусую. – Я понимаю, – соглашается он и делает большой глоток пива. – Продолжай… Тоже делаю глоток, вытираю губы салфеткой, закуриваю: – Понимаешь, Серег, этот мир, нынешний, заточен не под нас. Под других. – Под каких еще других? – перебивает меня Гарри. – Здесь вроде все парняги – люди успешные. И ты в том числе. Ну если только Жека по молодости еще ничего не добился, так у него – все впереди. – Охолони, Игорянь, – усмехаюсь. – То, что мы к окружающей среде умеем приспосабливаться, еще са‑а‑авсем не означает, что эта среда нам подходит. Ты вот, когда на акцию выдвигаешься, иной раз та‑а‑акого ботаника из себя изображаешь, что даже я верю. Вон, помню, когда перед дерби с конями мент у тебя документы схватил, так ты – как тогда разнылся? «Пустите, я здесь не при чем, я не хулиган, я брокер, я на футбол с девушкой хожу…» Парни ржут. Уж очень смешно все это тогда со стороны выглядело. – Так вот, – продолжаю, сделав глоток, – сыграл ты всю эту фигню, конечно, круто. Но тебе‑то самому нравилось перед этой тупой харей ботана изображать или хотелось – с пыра ему по яйцам, чтобы не корчил тут из себя блюстителя народных интересов и не присматривался к количеству баксов у тебя в портмоне? Гарри пожимает плечами: – А что делать? В таких ситуациях – терпеть надо. Кому лучше станет, если я в участок загремлю? – Вот в том‑то, – вздыхаю, – и все дело. Тебе некомфортно, тебе это не нравится, но поскольку твой ай‑кью довольно высок, ты соображаешь, что плетью обуха не перешибешь и мир не переделаешь. Вот и приспосабливаешься, согласен? – Да конечно согласен, – вздыхает Гарри. – Я вообще в этом мире себя собой чувствую только дома, в семье. Ну и с вами еще, придурками. Когда не дуркуете, а говорите по‑человечески и на человеческие темы, а не пытаетесь глобальные проблемы в пабе решать. Тоже мне, «достоевские мальчики» выискались. С такими‑то рожами… Смеемся. – Ну, так вот, – продолжаю, – этот мир заточен под маленького человека. Его все спасали, ему все пытались помочь найти себя, раскрыться. И чем меньше этот человечек, чем он мельче, – тем лучше. Типа, «ах, он несчастный пидорок, ах, он может трахаться только в попку, ах, давайте его пожалеем». Только ведь это – улица с двусторонним движением, парни. Чем больше ты влезаешь в психологию этих недомерков, тем больше становишься похож на них сам. Вот и стал современным идеалом «мир спокойный, стабильный и безопасный». Наших предков, в веке так в шестнадцатом, от такого мира, я думаю, стошнило бы не по‑детски… – А мы? – спрашивает Жека, и его глаза горят недобрым огнем, как перед серьезной акцией. – А мы на эту байду по какой‑то причине не повелись. То ли звезды не так встали, то ли еще что. Тут у каждого, думаю, своя причина была. Кто‑то головой до этой темы доехал, а кто‑то – на чистых инстинктах. Мы бьем рожи врагам, трахаем красивых телок, зарабатываем неплохие бабки, читаем умные книжки, смотрим хорошие фильмы, и плевать хотели на всю эту полупидористическую политкорректность вместе взятую. Так за что же, скажи, брат мой Жека, им нас любить‑то? – Да, – усмехается Серега, – тебя послушать, так действительно не за что. А кто мы есть‑то, после всего этого? Знаешь, если уж противопоставлять себя обществу, так хоть знать, по какой причине… – Мы, – медленно и зло неожиданно говорит Гарри, – белое гетеросексуальное меньшинство. Точнее, – его «фёстлайн». Хардкор, если хочешь. Я вот тут понял – Димка прав. С какого перепуга я – умный, здоровый, обеспеченный мужик, отец здорового ребенка в своих расчетах на жизнь должен учитывать мнение и интересы этих животных, у которых в жизни нет ничего, кроме телевизора. И то, что им по этому ящику скажут, то они и будут делать, быдло. И я уж не говорю про всевозможных пидорасов, алкашей, бомжей и прочей хрени. Или, тем паче, всяких террористов, про которых недавно какая‑то журналистская пизда сказала, что у них «своя правда». Я б этой суке эту «правду» прям в ее жопу раскормленную забил и долго там проворачивал… – А ты не думаешь, – хохочу, – что ей это бы могло и понравиться? Он поворачивается ко мне, и у него сейчас – не глаза. Два бездонных колодца. Таким бывает нарезной ствол – кто видел, тот поймет. – Так это что, Дим, получается? Это получается, что у всех этих мразей есть «своя правда»? А у меня, здорового и умного белого парняги, сначала закончившего МГУ, а потом отучившегося три года в Лондоне, – этой правды нет? Или она просто никому не интересна? Да я… в рот и в жопу… Задыхается. – Успокойся, Гарри, хлебни пивка, холодненького. Вон, только что принесли. Креветок пожуй. Ты что, всю эту байду только сейчас понял, что ли? Тогда – мне тебя жалко… Он следует моему совету и делает несколько крупных, нервных глотков. Потом спрашивает: – Так что же нам делать‑то, Дим? Что же нам, блядь, парни, делать?! – Если б я знал, – вздыхаю, – если б я знал, Гарри. Если б я только знал… Молчим, пьем пиво. Жуем только что принесенные куриные крылышки. Вечер, увы, выглядит безнадежно испорченным… Нам не за что любить этот мир, а ему – не за что любить нас. Так и живем. Не кашляем… До поры до времени.
|
